И все же ему пришлось сделать это. Вместе с отцом Натальи они пришли в парк, где тот попытался вспомнить, как лежало тело дочери, когда он его нашел. Паршин понимал, сколько мужества нужно, чтобы выполнить просьбу следователя, и восхищался выдержкой отца. Когда в доме Рогозиных капитан попросил помочь ему на месте, отец чуть не выставил его из дома, но Паршин умел быть убедительным. Он объяснил, насколько это важно для поимки преступника. В конце концов отец согласился. Но одно дело говорить об этом в теории, и совсем другое – держать себя в руках, когда стоишь возле лужи родной крови.

Поначалу ничего не получалось, отец просто не мог вспомнить ни одной детали, кроме того факта, что здесь лежала его мертвая дочь. Затем, по наводящим вопросам следователя, он постепенно начал вспоминать то, что мозг зафиксировал подсознательно. Например, то, как именно лежало тело. Оказывается, оно вовсе и не лежало: преступник прислонил его к стволу дерева, придав сидячую позу. Руки девушки были скрещены на груди, что в тот момент для отца не имело значения, и лишь теперь он понял, насколько это странно.

Еще один нюанс: волосы Натальи были распущены, хотя она почти всегда ходила с косой, распуская их лишь в самых торжественных случаях. А вот ленты, которой девушка повязывала косу, на месте не оказалось. Впоследствии Паршин сам проверил все вещдоки, собранные экспертами, но ленты среди вещей так и не нашел. Как не нашел и упоминания об обуви девушки. По словам отца, Наталья в тот день ушла из дома в новых босоножках. Белые, на высоком каблуке, с тремя лаковыми ремешками. Эти босоножки купил ей дядя, проживающий в Саранске. Привез из Москвы, куда ездил в командировку. Наталье они очень нравились, и в тот день она надела их, потому что они хорошо сочетались с платьем.

Поблагодарив Рогозина за помощь, Паршин отвез его домой. Сам же поехал в морг, переговорить с доктором Бровкиным.

Патологоанатом встретил Паршина неопределенным мычанием, не отрываясь от работы. В тот момент он исследовал тело третьей жертвы, Аглаи Филимоновой, и, судя по выражению лица, был чем-то сильно озадачен.

Паршин прождал минут пятнадцать, прежде чем доктор Бровкин отложил инструмент и заговорил.

На теле женщины он насчитал девяносто восемь ран, по меньшей мере, двадцать из которых проникали на глубину более пяти сантиметров. При такой кровопотере женщина вообще не должна была двигаться, не только бежать, заявил Бровкин. Но, судя по состоянию ступней, она именно бежала, не разбирая дороги, наступая босыми ногами на камни, колючки и сучки. Гнал ее не просто страх, а неконтролируемый ужас. Скорее всего, преступники дали ей фору, намеренно продлевая страдания. Они гнали ее до памятника, а потом стояли и смотрели, как женщина, обезумев от страха, взбирается на сооружение, которое никак не может спасти ее от гибели.

«Беспричинная жестокость, которая не сулит никакой выгоды, кроме наслаждения видом чужих страданий, – резюмировал доктор Бровкин. – Не нужно быть экспертом, чтобы сделать вывод: у преступника явное психическое расстройство, раз он так упивается чужой болью».

Паршин уже и сам пришел к такому выводу, так что слова патологоанатома лишь подтвердили его теорию. Он склонялся к версии с психом-одиночкой, хотя Бровкин не исключал возможности, что этот псих действует не один.

Получив результаты по остальным жертвам, Паршин вернулся в отдел. Здесь его ждали десятки рапортов от старших групп, прочесывающих город. На ознакомление с ними ушел остаток рабочего дня, после чего Паршин засел за пишущую машинку, пытаясь рассортировать данные. За этим занятием он провел еще два часа и к восьми вечера закончил только предварительную работу.

Валеев со стажером, Жабыкин и остальные члены группы давно ушли по домам, а Паршин все сидел в кабинете и анализировал собранные сведения. Как таковых новых фактов почти не появилось, усилия всей городской милиции оказались напрасными. В городе не нашлось ни одного человека, который видел бы подозрительную личность или группу лиц, вызывающих подозрение.

«Что все это значит? – задавал себе вопрос следователь. – Не могли же преступники появиться из ниоткуда?»

Вывод был логичным, с какой стороны на вопрос ни посмотри. Если это гастролеры, на чем настаивал подполковник Яценко и остальные, то они должны были на чем-то в город приехать. В городке с населением пятнадцать тысяч человек автовладельцев не так уж и много и чужая машина обязательно засветилась бы. Но этого не произошло. Угнанных автомобилей, которыми могли воспользоваться преступники, также в городе не обнаружено. Начальник городской госавтоинспекции лично проконтролировал своих подчиненных, которые отработали данный вопрос досконально. Выходит, приехать на машине гастролеры не могли.

Остается железнодорожный транспорт. Здесь есть где разгуляться, так как ни для кого не секрет, что «зайцев» в поездах пригородного направления – пруд пруди, да и на дальних рейсах проводники подсаживают безбилетников с ближайших станций, чтобы заработать лишнюю копеечку.

Проверять пассажиров с билетами Паршин считал совершенно бессмысленной затеей. Если преступники едут в город «на дело», то они не станут светить свои документы. Искать же безбилетников, опрашивая проводников, которые нарушили правила и подсадили их в поезд, дело еще более неблагодарное. Кому захочется сдавать самого себя? К тому же через Ковылкино и близлежащие населенные пункты за сутки проходит столько пассажирских поездов, что и месяца не хватит опросить всех проводников. А ведь есть еще грузовые составы, на которых гастролеры могли «залететь» в Ковылкино без чьей-либо помощи.

«Нет, так дело не пойдет, – остановил свои мысли следователь. – Не с того начинаешь, капитан. Какой вопрос ты должен задать себе в первую очередь? А вопрос должен звучать так: кого мы ищем? Каков портрет убийцы? И какова цель его преступлений?»

Но задать правильный вопрос гораздо легче, чем правильно на него ответить. За двенадцать часов работы нескольких десятков сотрудников милиции так и не удалось прийти к однозначному выводу насчет количества злоумышленников.

Большинство склонялось к тому, что в городе действует группа лиц, совершающая противоправные действия ради наживы. Но сам Паршин думал иначе. И не потому, что, согласно собранным данным, преступники в ходе трех нападений получили не более пятнадцати рублей наличными, а потому, что, по его стойкому убеждению, ради пары червонцев даже отъявленные преступники не станут так утруждаться.

«Зачем рисковать и гнать Филимонову на кладбище, когда уже получил от нее всю имеющуюся в доме наличность? – рассуждал Паршин. – Да, денег оказалось не много – всего семь рублей с копейками. По крайней мере, так сказала ее дочь. Она назвала почти точную сумму, так как накануне просила у матери пять рублей до зарплаты и та, отдав ей пятерку, добавила, что у нее самой осталось чуть больше семи рублей. Но ведь она и не актриса или профессорская жена, чтобы хранить тысячи под матрасом. Дом ее не выглядит как жилье преуспевающего человека, так что, забираясь туда, разумные преступники и не могли рассчитывать на большее.

Но то разумные преступники, а мы почти наверняка имеем дело с неадекватной личностью. Вот такой мог, не получив желаемого, заставить жертву бежать, чтобы компенсировать мизерную наживу удовольствием от созерцания ее страданий. И тут снова возникает вопрос: возможно ли, чтобы преступная группа состояла из одних психопатов?»

Чем больше Паршин задавал себе вопросов, тем сильнее склонялся к версии с психом-одиночкой. Следователь предполагал, что тому нужны деньги, но не они являются основной целью преступлений. Если остановиться на этой теории, тогда версия о гастролерах автоматически отпадает. Да, случается, что и психически нездоровые люди решаются покинуть комфортную территорию, где им все знакомо, и отправиться за новыми ощущениями, но такое случается крайне редко. Когда-то Паршин специально изучал данный вопрос, и все судебные и клинические психиатры сходились на том, что преступник с психическими проблемами редко покидает населенный пункт, в котором родился.

В самый разгар размышлений дверь кабинета открылась, и на пороге возник старлей Валеев. В руках он держал картонную коробку, а на согнутом локте покачивалась сетчатая «авоська», из которой торчали две молочные бутылки, пучок зеленого лука, бумажный сверток и батон. Улыбаясь широкой улыбкой, он вошел в кабинет и, сдвинув в сторону бумаги, водрузил сумки на стол.

– Здравия желаю, – громко поприветствовал он следователя. – Убирай бумаги, полевая кухня прибыла.

– И тебе привет. – Паршин окинул взглядом сумки. – Не стоило утруждаться, я не голоден.

– Черта с два не голоден. – Не обращая внимания на возражения следователя, Валеев принялся выгружать еду. – Сидишь тут сколько часов, о еде и не думал! Вот скажи, когда ты последний раз ел? Вчера?

– Потерплю, не впервой, – отмахнулся Паршин, – мне на голодный желудок лучше думается.

– Ну уж нет, голодным я тебя не оставлю. Сначала подкрепимся, а потом вместе покумекаем.

– Можешь есть, я не возражаю, а пока я тебе свои предположения расскажу. Посмотрим, что ты скажешь, – предложил Паршин.

– Тогда так: я ем – ты говоришь, потом ты ешь – я говорю. Другого варианта не приму, капитан, так и знай, – настаивал Валеев. – Либо едим, либо запираем кабинет и уходим по домам. Никому пользы не будет, если ты вырубишься от недосыпа или в обморок голодный упадешь в самый неподходящий момент.

Пока они препирались, Валеев успел разложить снедь на столе. Из бумажного свертка он достал отварной картофель в кожуре и шмат сала, заранее нарезанный аккуратными брусками. Извлек из отдельно стоящей тумбочки два граненых стакана и наполнил их молоком. Добавил зеленый лук и батон, который поломал небольшими кусками.

– А вот и гвоздь программы, – открывая коробку, торжественно провозгласил Валеев. – Фирменное блюдо: яблочный пирог собственного приготовления.

– Что-что? Пирог? Старлей, ты не перестаешь меня удивлять! – Паршин невольно заулыбался. – Не знал, что ты силен в кулинарии.

– Ладно, раскусил. – Валеев весело рассмеялся. – Пирог пек не я, а соседка баба Глаша. Балует меня старушка, от яичницы спасает. Пироги у нее знатные: раз попробуешь – на всю жизнь запомнишь.

– Умеешь ты устраиваться в жизни, Валеев: то соседка тебе пироги испечет, то продавщица в магазине борща в банку нальет, то на рынке торговки соленьями одарят.

– Это ты верно подметил. – Валеев ухмыльнулся. – Ты, капитан, держись меня, без хавки не останешься.

Паршин и не представлял, насколько он голоден, пока первый кусок не попал к нему в желудок. С благодарностью он навалился на еду, едва успевая пережевывать картофель вперемежку с салом. Запивая все прохладным молоком, он блаженно улыбался. Валеев не отставал, только успевая очищать картофель от кожуры.

– Сытная трапеза – залог успешной работы мозга, – переходя к сладкому пирогу, изрек старлей. – Вот увидишь, как заработают твои мозговые извилины, когда желудок получит свое.

– С мозговыми извилинами у меня проблем нет, – завершая трапезу, заметил Паршин. – Только вот дело уж больно заковыристое, да еще мнение мое не совпадает с мнением большинства, а это выбивает из колеи.

– А ты не смотри на большинство. Отбрось их выкладки, забудь, как будто и не слышал их вовсе, – посоветовал Валеев. – Давай, выкладывай, что у тебя в голове, и посмотрим, что из этого выйдет.

Паршин поделился своими размышлениями, уделив особое внимание выкладкам по поводу психов-одиночек и классических «гастролеров».

– Пойми, Валеев, за время службы в Челябинском РОВД я на гастролеров насмотрелся, будь здоров, – убеждал Паршин товарища. – Если уж воры едут на «гастроли» в чужой город, то непременно по наводке. Они знают, что сорвут жирный куш, при этом риск для них минимальный, так как для местных органов они практически невидимки. Приехали, совершили пару-тройку налетов и тут же слиняли. Без лишней шумихи, по возможности без трупов, чтобы не привлекать к себе внимания. А тут что? Тут дела обстоят совершенно иначе. Наши преступники словно сами напрашиваются, чтобы за ними гонялась вся местная милиция. Нет, Серега, гастролеры так себя не ведут.

– Тогда кто? – задал резонный вопрос Валеев.

– Я склоняюсь к мысли, что это кто-то из «сидельцев». Возможно, бывших, тех, которые остались в наших местах, отсидев положенный срок, – ответил Паршин.

– Да брось! На черта им это надо? – Валеев с сомнением покачал головой. – Бывшие себя подвергать такой опасности не станут. Они получили свое, но домой возвращаться не захотели, потому что их там никто не ждет, но и обратно за решетку они не стремятся.

– Может, и не стремятся, только у таких упырей не всегда получается со своими низменными потребностями совладать, – возразил Паршин. – Нам и нужно-то всего ничего: получить списки бывших заключенных, которые осели в Мордовии, и проверить каждого из них.

– Сделать это можно, да только что-то мне подсказывает, что мы зря время на них потратим, – не согласился Валеев.

– Есть еще одна версия, но тебе она покажется совсем бредовой, – после небольшой паузы произнес Паршин.

– А ты все равно расскажи.

– Возможно, этот упырь сбежал из колонии и теперь бесчинствует на нашей земле, – заявил Паршин.

– Сбежал? Да ну! Если бы кто-то из заключенных сбежал, мы бы об этом знали, – Валеев снова покачал головой. – Видно ты, капитан, совсем духом пал, раз так рассуждаешь.

– И все же я хотел бы это проверить. – В голосе Паршина звучала решимость. – Помнишь, в позапрошлом году из исправительной колонии Озерного заключенный сбежал? Тогда нам о побеге только через три дня сообщение пришло, когда он до самого Саранска добраться успел. А все почему? Потому что начальник тюрьмы не хотел выносить сор из избы, надеялся изловить беглеца своими силами. Хорошо, тогда без жертв обошлось, а ведь могло быть иначе.

– Точно, был такой случай. – Валеев смотрел на капитана удивленно, словно тот открыл ему великую тайну. – Слушай, я ведь совсем об этом забыл. Если бы ты не напомнил, я бы и не подумал о том побеге. И что ты собираешься предпринять? Ты же понимаешь, что если начальник тюрьмы решил скрыть что-то подобное, то он не станет делиться с тобой теперь, когда у тебя на руках три трупа.

– Да знаю я… – Паршин нахмурился. – Полковник Стригунов еще утром сделал официальный запрос, и все тридцать начальников исправительных учреждений Мордовии ответили, что во вверенных им хозяйствах случаев побега за прошедший год не зафиксировано.

– Тогда как ты собираешься вывести их на чистую воду?

– Есть одна задумка, Серега, только не уверен, что это сработает.

– Колись уж, капитан, не тяни резину, – потребовал Валеев.

– У меня в системе надзора за исправительными учреждениями человечек есть, который мне кое-чем обязан. Хочу предъявить ему счет, – признался Паршин. – Возможно, это ничего не даст, но если он нароет, что кто-то из начальников колоний предоставил ложные сведения, я смогу убедить этого начальника раскрыть карты.

– Так чего же ты медлишь? Бери телефон и вызывай этого своего человечка.

Старлей схватил телефонный аппарат и с шумом поставил его перед следователем. Паршин пару секунд думал, затем поднял трубку и набрал номер.