Сплошь и рядом повторялись высказывание Мольтке: «Вечный мир – некрасивая мечта», ходовые выражения вроде «кровь и железо», «сверкающая броня». Провозглашалось, что на немцах лежит «историческая миссия обновления дряхлой Европы» и утверждалось «превосходство высшей расы». Да-да, еще тогда. В работах Бернгарди, Рорбаха, в газетных статьях Франция объявлялась «умирающей», а славяне – «этническим материалом» и «историческим врагом». И Мольтке (действующий начальник генштаба!) писал: «Латинские народы прошли зенит своего развития, они не могут более внести новые оплодотворяющие элементы в развитие мира в целом. Славянские народы, Россия в особенности, все еще слишком отсталые в культурном отношении, чтобы быть способными взять на себя руководство человечеством. Под правлением кнута Европа обратилась бы вспять, в состояние духовного варварства. Британия преследует только материальные интересы. Одна лишь Германия может помочь человечеству развиваться в правильном направлении. Именно поэтому Германия не может быть сокрушена в этой борьбе, которая определит развитие человечества на несколько столетий». «Европейская война разразится рано или поздно, и это будет война между тевтонами и славянами. Долгом всех государств является поддержка знамени германской духовной культуры в деле подготовки к этому конфликту».

Как нетрудно увидеть, антирусская направленность пангерманизма вообще была преобладающей. Сам кайзер заявлял австрийскому представителю: «Я ненавижу славян. Я знаю, что это грешно. Но я не могу не ненавидеть их». В 1912 г. он писал: «Глава вторая Великого Переселения народов закончена. Наступает глава третья, в которой германские народы будут сражаться против русских и галлов. Никакая будущая конференция не сможет ослабить значения этого факта, ибо это не вопрос высокой политики, а вопрос выживания расы». Идеолог К. Кранц требовал расстаться с «наивным наследием Бисмарка» и послать войска на Варшаву, Ригу и Вильно. А пангерманист В. Хен утверждал, что «русские – это китайцы Запада», их души пропитал «вековой деспотизм», у них «нет ни чести, ни совести, они неблагодарны и любят лишь того, кого боятся… Они не в состоянии сложить дважды два… ни один русский не может даже стать паровозным машинистом… Неспособность этого народа поразительна, их умственное развитие не превышает уровня ученика немецкой средней школы. У них нет традиций, корней, культуры, на которую они могли бы опереться». Поэтому «без всякой потери для человечества их можно исключить из списка цивилизованных народов».

Была популярна идея Бернгарди: «Мы организуем великое насильственное выселение низших народов». А в период Балканских войн германская пресса начала кричать о «резком оживлении расового инстинкта» у славян, требовала «всех славян выкупать в грязной луже позора и бессилия» и доказывала, что грядущая война будет расовой, станет «последним сражением между славянами и германцами». Ну а Рорбах в своей книге «Война и политика» призывал поднять на эту битву все антироссийские силы и рассуждал: «Русское колоссальное государство со 170 миллионами населения должно вообще подвергнуться разделу в интересах европейской безопасности, ибо русская политика в течение продолжительного времени служит угрозой миру и существованию двух центральных европейских держав, Германии и Австро-Венгрии».

Очень благоприятным считался и союз с Турцией. Рорбах, Грейнфельд и другие пангерманисты полагали вполне реальным отторжение от России Кавказа, видели его выгодным объектом колонизации, а видный экономист Г. Гроте указывал: «Овладение Арменией даст нам большое преимущество для овладения Месопотамией… для господства даже над всем Ближним Востоком». Адмирал Лобей утверждал, что «Черное море должно стать немецким озером», а для этого следовало захватить «мост» на Кавказ через Украину. Другой идеолог, Де Лагард, был вполне с ним согласен и призывал очистить от русских Польшу, Прибалтику и Черноморское побережье. Дескать, это «миссия Германии», и ради этого немцы «имеют право применить силу». Граница, по его разумению, должна была установиться по линии Нарва – Псков – Витебск, но, кроме того, к рейху надо присоединить Украину, Крым и район Саратова, где проживают «этнические немцы».

Нет, конечно, не все немцы были пангерманистами. В стране были очень сильны и позиции социалистов, на выборах в 1913 г. им досталась треть мест в рейхстаге. Однако и германская социал-демократия брала на вооружение те стороны марксистского учения, которые, как казалось, подходили к требованиям текущего момента. А Маркс еще в 1870 г. горячо поддержал Франко-прусскую войну как «прогрессивную». Вдобавок Маркс и Энгельс были ярыми русофобами и главным препятствием для победы социализма в Европе считали «реакционную» Россию. А потому полагали, что любая война против нее заслуживает безусловной поддержки. Во времена Крымской кампании Энгельс доказывал, что даже режим султанской Турции в данном случае не имеет значения, так как «субъективно реакционная сила может во внешней политике выполнять объективно революционную миссию». И лидеры социал-демократии А. Бебель, В. Либкнехт тоже выступали за то, чтобы «встать на защиту европейской цивилизации от разложения ее примитивной Россией». А левые провозглашали Германию… лидером «мировой революции против плутократического Запада».

Так что стремление к войне в начале ХХ в. в Германии стало в полном смысле слова общенародным. И даже будущий великий гуманист Т. Манн в то время считал, что война должна быть «очищением, освобождением, великой надеждой. Победа Германии будет победой души. Германская душа противоположна пацифистскому идеалу цивилизации, поскольку не является ли мир элементом, разрушающим общество?» Вероятно, при другом раскладе сил в государственном руководстве подобные настроения не получили бы столь широкого развития и остались достоянием узкого круга прожектеров. Но во главе Германии стоял Вильгельм II со своей невыдержанностью и склонностью к аффектации. Юридически – будучи конституционным монархом, а фактически – неограниченным. И как раз такие теории соответствовали его личным взглядам. Но, с другой стороны – и сам он со всеми крайностями своей натуры попадал в струю «общественных чаяний», так что воинствующий пангерманизм и культ кайзера оказывались двумя сторонами одной медали.

Генерал Вальдерзее сравнивал Вильгельма с его отцом: «Я считал кайзера Фридриха крайне тщеславным государем – он любил драпироваться и позировать; но нынешний государь превзошел его во много раз. Он буквально гонится за овациями, и ничто не доставляет ему такого удовольствия, как «ура» ревущей толпы… так как он чрезвычайно высокого мнения о своих способностях». Да, о себе он был очень высокого мнения. Еще будучи ребенком, удивлял всех высказываниями, вроде: «Горе тем, кому я буду приказывать». А став императором, заявлял: «Немецкую политику делаю я сам, и моя страна должна следовать за мной, куда бы я ни шел». К министрам мог порой обратиться – «старые ослы», адмиралам сказать: «Вы все ни черта не знаете. Что-то знаю только я, и решаю здесь только я». В путешествиях на яхте заставлял «старых перечниц» генералов делать зарядку, подбадривая тумаками. Тем не менее перед ним пресмыкались и слушались его беспрекословно.

В парламенте «правые» и «левые» могли как угодно ругаться между собой, но стоило высказать мнение кайзеру, и вопрос решался почти единогласно. Культ кайзера пронизывал всю жизнь Германии. Монарх красовался на портретах не только в общественных местах, но и в каждой «приличной» немецкой семье, изображался в статуях, аллегориях, о нем слагались стихи и песни. Художники, поэты, музыканты соревновались в самой низкопробной лести. Известный ученый Дейсен провозглашал, что «кайзер поведет нас от Гете к Гомеру и Софоклу, от Канта к Платону». Историк Лампрехт в одном из трактатов утверждал, что Вильгельм – это «глубокая и самобытная индивидуальность с могучей волей и решающим влиянием, перед которым… раскрывается все обилие ощущений и переживаний художника». А выдающийся физик Слаби выводил доказательства, что не было случая, когда бы кайзер ошибся. И о натуре Вильгельма можно судить хотя бы по тому, что с доводами Слаби он вполне согласился, заявив: «Да, это правда, моим подданным вообще следовало бы попросту делать то, что я им говорю; но они желают думать самостоятельно, и от этого происходят все затруднения». Перед войной вышла и книга «Кайзер и молодежь. Значение речей кайзера для немецкого юношества», где в предисловии указывалось, что император – это «источник нашей мудрости, имеющий облагораживающее влияние».

А все это дополнялось культом военной силы. Еще в начале своего правления Вильгельм провозглашал: «Солдат и армия, а не парламентские большинства и их решения объединили империю. Я надеюсь на армию». Военные имели в империи высочайший статус. И школьники, и студенты оценивали сами себя главным образом с единственной точки зрения: насколько они способны стать военными. Сталелитейные магнаты, фирмы Тиссена, Круппа, Сименса вкладывали огромные средства в пропаганду армии и флота. В дела армии не позволялось вмешиваться никому, военнослужащие были неподсудны для гражданских властей. Все ключевые решения принимал сам Вильгельм, и начальник генштаба имел к нему прямой доступ в любой час дня и ночи.

Но и армию он воспитывал по-своему. Еще во Франкопрусской войне немцы отличились чрезмерной по тому времени жестокостью. Эти качества культивировались и позже. В 1891 г. в речи перед новобранцами кайзер поучал: «Может случиться так, что я отдам вам приказ стрелять в своих родственников, братьев, знакомых, и даже тогда вы должны выполнять мои приказы безропотно». Когда случилась забастовка трамвайщиков, он выразил пожелание частям, направленным подавлять беспорядки: «Я рассчитываю, что при вмешательстве войск будет убито не менее 500 человек». А в 1900 г., отправляя в Китай экспедиционный корпус, призвал солдат вести себя «как гунны»: «Пощады не давать, пленных не брать. Тот, кто попадет к вам в руки, в вашей власти». И они приучались действовать именно так. В 1904–1907 гг. произошло восстание племен гереро в Юго-Западной Африке. Германские войска под командованием Лотера фон Тротта «подавили» их настолько круто, что из 200 тысяч человек, составлявших народ гереро, в живых осталось около 15 тысяч, да и тех загнали в малопригодные для обитания пустыни Намибии… Да, нацизма еще не было, а это уже было. Только протестов еще не вызывало, так как, по «цивилизованным» понятиям начала ХХ века, «дикари» за людей не считались.

Наложили ли отпечаток «военные барабаны» на душу Генриха Мюллера? Наверняка. Конечно, как все дети, он тоже играл в «войнушку» – тем более что в Германии в то время ни во что другое дети и не играли. И о военных подвигах все дети мечтали… Но Генриху, судя по всему, долго играть не пришлось. И его мечты, если и сохранялись, то в глубине сознания. Не до того было. Он и образование сумел получить только начальное. Семья была бедной, малоземельной. Правда, отцу повезло, он считался толковым, деловым и трезвым работником, и его взяли управляющим в чужое имение. Однако баварские поместья были не чета огромным восточнопрусским латифундиям, тут хозяева сами порой еле сводили концы с концами. Тем не менее оклад управляющего был большим подспорьем.

Но надо ведь было и свое хозяйство вести, собственный земельный участочек обрабатывать, за скотиной ходить. Да и отцу в делах управляющего помочь – не ровен час, что-то не доглядит. А дальнейшее образование – оно денег стоило. И, закончив обязательные в Германии классы начальной школы, мальчик Генрих оставил учебу. Включился в нелегкие крестьянские труды…

А кроме обычных юношеских чаяний героизма, в среде баварских бедняков обычно вынашивались другие мечты относительно детей. Более скромные, но основательные. Чтобы сын стал государственным чиновником. Чтобы со временем, под старость, выслужил твердую пенсию. Очень престижной, например, считалась должность учителя в государственной школе. Это – уже величина, «в люди» вышел! Но для достижения подобной вершины требовалось высшее образование. Куда уж тут с начальным? Иное дело – если устроиться мелким служащим куда-нибудь на таможню. Или в полицию… Полицейский в Германии тоже считался «величиной», его уважали, его замечания беспрекословно исполнялись.

Такие установки, конечно, внушались и Генриху. Имел ли он еще в детстве интерес к полицейской службе, мы не знаем. В этот период, кстати, как раз завоевали популярность детективы, выходили все новые книжки о похождениях Шерлока Холмса, Ната Пинкертона… Но неизвестно, читал ли их Мюллер. Правда, впоследствии он очень любил «полицейские» произведения Чапека. Но это было уже много лет спустя, когда стали другими и время, и социальное положение Мюллера, да и сам он в значительной мере изменился. А в детстве – кто знает, было ли у него время читать книги? И деньги на них?