Глава четвертая
Девушка

Прошло несколько дней. Пантарчук накрепко забыл о Магдалине. Но вдруг дернул звонок из больницы. Ему сообщили, что пациента выписывают и просят приехать за подопечным, ибо у того полная амнезия: не помнит ни себя, ни родных, ни знакомых, ни своего прошлого.

Петр возмутился, какой, к черту, подопечный, знать его не знает! Посоветовал обратиться в полицию. Но женский голос в трубке прицепился, как клещ, нудил и нудил. В конце концов Петру осточертело пререкаться, решил отодвинуть дела и самостоятельно сопроводить бедолагу в ближайшее отделение.

День явно сбивался с ритма.

В небольшом кабинете со стеклянной потолочной люстрой, широкой серой дверью и двумя спаренными столами врач сунул в большую ладонь Пантарчука медицинское заключение. На словах сообщил, что на теле пациента травм не обнаружено. Так, две-три легкие царапины, не связанные с автомобильной аварией. Ушибов головы тоже нет. Определить причину потери памяти невозможно. Пантарчук поморщился, тоже мне светила медицинский, такой диагноз Петр и сам нацарапать мог бы. Он уже начинал жалеть время, которое сейчас терял.

В длинной палате с двумя рядами деревянных кроватей Магдалина в мятой одежде сидел неподвижно и безучастно. Одной рукой опирался на спинку койки, другой разглаживал складки на рубахе. На остальных кроватях больные громко болтали между собой.

Все повернулись на писк открывшейся двери, уставились на врача и Пантарчука. Парень поднялся. Еще раз разгладил пальцами мятую ткань, смущенно пояснил вошедшим, что другой одежды не имеет. Потом посмотрел на Петра:

– Я вас помню. Вы кто?

Пантарчук хмыкнул, лучше бы не помнил. Но безобидный тон парня несколько смягчил ресторатора. Он назвал себя.

Магдалина сконфуженно протянул ему руку, сунул пальцы в крупную ладонь Петра. Виновато улыбнулся. Он заметно напрягался, мучился, не зная, как представиться. Казалось, вот еще немного и все всплывет в памяти, но ничего не всплывало, отрезало, как ножом.

Петр машинально спросил:

– Не вспомнил свое имя?

В голове у Магдалины возникло имя врача, и он хотел произнести его, но язык, вдруг сам по себе выдал другое: Василий. Почему Василий, объяснить себе не мог. А Петру было все равно: Василий, так Василий.

– Стало быть, Василий Магдалина, – заключил он, шумно развернулся к двери и добавил уже на ходу: – Одежду неплохо бы поменять.

Парень двинулся следом. Врач молча посторонился. Больные на кроватях не проронили ни слова.

За дверями больницы для Василия все было незнакомо. Он глазел по сторонам, жадно впитывал дома, деревья, прохожих, улицу.

Пантарчук тяжело придавил заднее сиденье в машине, усадил рядом Магдалину и распорядился водителю тормознуть у магазина одежды.

В бутике парень перебрал ворох брюк и отвернулся, заметив Петру, что не видит ничего приличного. Продавец крутился вокруг него, но навязать ничего не сумел. Продавцу ничего не оставалось, как состроить недовольную гримасу и отступиться. Прошлись еще по нескольким бутикам, но все попусту. Привередливость Магдалины начинала напрягать. Однако скоро покупки состоялись: брюки и рубашка были безупречны. Пантарчук отметил про себя, что у парня неплохой вкус. Василий тут же переоделся, а Петр сунул его старые вещи в руки продавщице для мусорного контейнера и рассчитался за покупку.

Магдалина ждал Пантарчука у двери, когда услыхал сбоку женский голос. Невысокая японка показывала спутнику на новые брюки Василия и предлагала примерить такие же. Хвалила цвет, фасон и говорила, что сидят очень прилично. Японец кивал в ответ, поддакивал, соглашался.

Василий неожиданно для себя поблагодарил их за хороший отзыв. Увидал, как у японцев удивленно вытянулись лица и остановились взгляды. Сообразил, что произнес благодарность на японском языке. Стушевался и замешкался. Вспомнил, как врач в больнице хвалил за перевод с английского, а теперь, оказывается, японский с языка слетает.

Пантарчук наблюдал за происходящим с любопытством. Занятный экземпляр этот Магдалина. Занятный. Интересно, что еще можно ожидать от него?

Покинули бутик. Подумав, Петр решил поехать в один из своих ресторанов.

Роскошное заведение с дорогим интерьером оживило Василия, по лицу пробежало волнение, потом удивление, затем растерянность. Память будто бы за что-то зацепилась, но тут же потеряла нить.

Парень разочарованно вздохнул и открыл меню. Попытался углубиться в текст, но буквы долго скакали перед глазами, не собираясь выстраиваться в слова. Наконец сделал заказ. Жевал задумчиво и неторопливо. По окончании еды без энтузиазма, но хорошо отозвался о кухне, польстив Пантарчуку, и медленно вышел наружу.

Петра задержал директор ресторана с какими-то бумагами. Буквально на пять минут. Но когда он освободился и закрыл за собою дверь заведения, на крыльце Василия не обнаружил. Тяжелой поступью сытого человека спустился по ступеням, надеясь увидеть Магдалину в салоне авто. Но увы.

Водитель буркнул, что Василий, видать, тот еще ходок: с пол-оборота увязался за какой-то кружившей здесь девицей, только его и видели. Петр подумал, что ж, увязался и увязался: обстоятельства разрешились сами собой, ненужная проблема свалилась с плеч. Он махнул рукой, сел в машину и скомандовать водителю возвращаться в офис.

– Шустер Вася, – хохотнул водитель. – Хлыщ что надо. Отоспался в больничке, приоделся без бабла, брюхо набил на дармовщинку и кинул всех, как лохов. Тот еще Вася, не дурак чухать в полицию. Там его образина, видать, кнопкой к доске пришпилена, мигом расшифруют. Вот он и дал деру.

Пантарчук кашлянул, и кожа сиденья под ним зашуршала. Черт его знает, может, водитель прав. Обвел парень вокруг пальца, даже медиков поставил в угол: заглотили крючок, как глупые караси. Ай, да Вася. Ничего не скажешь, обстряпал все по высшему разряду, глазом не моргнул. Петр поморщился, не привык от проходимцев получать под дых. Будто окунулся с головой в болотную жижу, аж в горле запершило.

Достал мобильник, набрал Грушинина, чувствуя себя полным идиотом.

Тот в ответ прокатился негромким смешком:

– Не мучайся, и на старуху бывает проруха.

– Вот гусь, – зло сплюнул Пантарчук. – В дураках оставил. Разыграл как по нотам. Профи, явно – профи. Наизнанку выверну, гаденыша, попадись он только мне на глаза. Ты бы копнул по своим каналам. Словесный портрет нарисую.

– Не забивай голову, время покажет, кто есть кто. Главное, не украл ничего и никого не убил. Понадобишься, разыщу.

Вечером, приехав домой, Петр недовольно сообщил Екатерине:

– Губошлепом я оказался, Катюша, причем полнейшим. Противно на себя в зеркало смотреть. – Собственное отражение показалось ему идиотским, и он раздраженно отвернулся.

С Магдалиной же после ресторана произошло вовсе не то, что предположил Пантарчук.

Выйдя на крыльцо, рассеял взгляд по прохожим и вздрогнул, как от удара током. Глаза выхватили девушку. Спина, светлые волосы, плечи, длинные ноги, высокий каблук, бедра, походка притянули как магнитом и не отпускали. В памяти что-то колыхнулось, изнутри обдало жаром. На миг почудилась нечто знакомое в девушке, как будто он готов был узнать ее. Ноги сами понесли по следу. По чужому городу. По шумным улицам и дворам. Мимо неприветливых построек и незнакомых людей. Он спешил за девушкой, захлебываясь безвкусным воздухом.

В памяти зияла дыра, парень хотел быстрее заполнить ее, чтоб не тянуло холодом и безысходностью, как из пропасти. Мозг не находил главного ответа. Но если собственный мозг отказывал, думал Василий, то наверняка должны найтись люди, которые знают, кто он такой. А вдруг эта девушка обернется и увидит знакомое лицо? И станет для него спасительной соломинкой.

Но девушка стремительно прыгнула в такси. Парень заметался. Припустил по тротуару вдогонку, сбивая прохожих. Отстал, потерял из виду. Дикое опустошение сдавило сердце. Надежда рухнула. Он отдышался, уныло опустил плечи и голову, поплелся невесть куда.

Долго блуждал по улицам.

Наступил вечер. Тело нагрузилось усталостью. А мысли вернулись к Пантарчуку. Больше в этом городе Магдалина никого не знал.

А раньше этого, за пять минут до того, как Пантарчук с парнем подъехал к ресторану, свое авто неподалеку припарковала девушка. Отодвинула назад сиденье, переобула туфли и осмотрелась сквозь тонированные стекла. Увидала, как подкатил автомобиль Петра и как двое вылезли из салона. Сразу замерла и притаилась, покамест Пантарчук и Василий не вошли в ресторан. Лишь после слегка расслабилась и сжала губы. Она узнала Василия. И что-то начала прокручивать в голове.

Потом выпорхнула в толпу пешеходов и стала прохаживаться по тротуару. Короткая юбка, топ до пупка, вьющиеся волосы, небольшие уши. Внешность броская, привлекала взгляды мужчин.

Не обрадовалась, когда Магдалина кинулся следом за нею, сделала все, чтобы оторваться и скрыться.

Такси привезло ее в какой-то двор, куда она машинально ткнула пальцем. Огляделась: слева несколько подъездов с облезлыми металлическими дверями, справа палисадник, заросший деревьями и травой. Не считая, сунула таксисту деньги. Выскочила из такси и метнулась к ближайшему подъезду. Забежала, выхватила из сумочки телефон:

– Блохин? Это Зовалевская. – Голос был нервным. – Дуй с Саранчаевым ко мне. Улица Революции, дом номер, да черт его знает, какой номер, он рядом с церквушкой, в нем магазин «Магнит». Найдешь. – Поднялась на площадку между первым и вторым этажами и сощурилась, глядя в окно. Выхватила из пачки сигарету, закурила. Потом бросила окурок на подоконник.

Выскользнула из подъезда, когда во двор въехал знакомый автомобиль. Прыгнула на заднее сиденье. Блохин – за рулем, рядом – Саранчаев. Он вывернул голову назад, облизнулся, заглядывая под короткую юбку девушки.

– Тринадцатый номер появился в городе, – объявила она резко и раздраженно дернула за ухо Саранчаева. – Не туда таращишься! – крикнула и продолжила. – Я наткнулась на него у ресторана. Нарочно пробежалась по тротуару, крутнулась перед ним. Решила проверить, помнит ли меня. И он, кажется, узнал, увязался следом. Не могу прийти в себя. – Задергала дамскую сумочку в поисках пачки с сигаретами. Блохин расторопно протянул ей свои и чиркнул зажигалкой. Она затянулась, выдохнула дым и нервно произнесла: – Бред какой-то. Этого никак не должно было произойти. Он не должен никого узнавать. Его мозг чист от прошлого, как белый лист. Не понимаю. Неужели с Тринадцатым облом? Вы, бараны, ничего не напортачили во время перевозки? – спросила, повышая голос.

Блохин вытянул вперед толстые губы:

– Обижаешь, мать. На чем портачить? – щелкнул пальцами по рулю. Наше дело телячье: погрузили, вывезли за город, выгрузили. Как приказано. По правде, думали, концы отдал, а он живучий оказался. – Блохин говорил неохотно, перед глазами до сих пор стоял ночной призрак, а по телу пробегал жутковатый мороз.

Саранчаев потер ухо, опять украдкой заглянул Зовалевской под юбку. Хрюкнул и дернулся, вспомнив о происшествии на темной дороге. Отвернулся, засопел:

– Может, стоило притюкнуть его? И все было бы шито-крыто.

Зовалевская вжалась в спинку сиденья, посмотрела недобро:

– Если б он при транспортировке отдал концы, от вас теперь только пшик остался бы! – Она с негодованием раздула ноздри. – Еще раз подгребем его и повторим сеанс. Он у ресторатора Пантарчука. Дуйте в ресторан на Красноармейском проспекте. Рядом припаркована моя машина, вот ключи, пригоните. – Бросила ключи в раскрытую ладонь Блохина. – Не теряйте время! – Распахнула дверцу и выпрыгнула вон.

Позже подъехала на такси к высокому зданию на проспекте Ленина, над центральным входом красовалась вывеска: «Центр бизнеса и торговли». На лифте поднялась на этаж. По длинному коридору прошла к нужной двери, привычно толкнула. Помещение не ахти какое, уставлено стеллажами, на которых сплошь натыканы коробки с товаром. Против окна два стола, молоденькие девушки за компьютерами, покупатели топчутся в узком пространстве между стеллажами.

Зовалевская протиснулась к внутренней двери в стене. Вошла в небольшой зашторенный полутемный кабинет с черным письменным столом, черным креслом, черным шкафом, черной вешалкой и черными стульями. На серой стене напротив входной двери – картина в черной раме, выполненная в красно-кровавых тонах. На первый взгляд – абстракция. Но всякий раз, когда Зовалевская пыталась рассмотреть ее, по телу пробегала дрожь и трепетала душа.

На столе – стопки бумаг, большой письменный прибор, вычурные настольные часы со статуэткой пляшущего чертика, плоский ноутбук.

Навстречу девушке из-за стола поднялся мужчина средних лет. В черной тонкой рубахе со стоячим воротом и подвернутыми рукавами, в черных брюках. Густая седина на висках придавала его облику некоторый шарм. Он взял Зовалевскую за плечи и слегка чмокнул в губы. Ростом он был чуть выше нее. Спортивного сложения, с плоским животом, сильными плечами, прямым носом, рельефными губами и цепким быстрым взглядом.

Она опустилась на стул с резным изображением пляшущего чертика на спинке. Короткая юбка поднялась до бедер, обнажив красивые ноги. Достала из дамской сумочки пачку с сигаретами, но вытащить сигарету не успела. Хозяин кабинета, не церемонясь, выдернул из ее ладони пачку и бросил на столешницу. Затем придвинул стул для себя, присел, всмотрелся в лицо девушки, молча погладил ухоженными пальцами ее красивые колени.

Зовалевская подалась вперед, вздохнула с сожалением, что не удалось закурить, и принялась рассказывать о случившемся. Рассказывала подробно до мельчайших деталей, зная, что краткое изложение вызовет дополнительные вопросы и неминуемое недовольство собеседника. Закончив, развела руками:

– Вот такие новости, Вениамин. Паршивые.

Вениамин Вяземский продолжительное время не отрывал взгляда от Зовалевской, как бы заглядывал в ее нутро и заново изучал, хотя давно уже знал наизусть каждую клеточку ее тела. Потом откачнулся к резной спинке, чуть вытянул шею и отрицательно покрутил головой:

– Нет, не мог он тебя узнать. Исключено. Просто обжегся взглядом о красивую куколку, красота всегда приковывает. – Вяземский снова слегка погладил ее ноги, словно подтверждал сказанное. – Любой человек привержен существующему в подсознании образу. Могут быть разные модификации, но идеал остается постоянным. Ты нравилась Тринадцатому номеру, вот и вся разгадка. Встретилась бы ему похожая на тебя, он увязался б за нею. Человек притирается к условиям, но не может условия подогнать под себя. Лишь тешится иллюзиями, что способен переделать природу. Глупость, ерунда. Человеку это не по силам. Мы ведь тоже не изобретаем ничего, мы просто используем природу, как шпаргалку.

Зовалевская зашевелилась на мягком сиденье, оторвала от него зад, приподнялась и потянулась за пачкой с сигаретами. Но Вяземский отодвинул пачку в сторону. Рука девушки очертила в воздухе полукруг, и тело вновь провалилось в мякоть стула.

– С Блохиным и Саранчаевым ты на сей раз поторопилась, – сказал неодобрительно, встал, поглядел с высоты своего роста. – Не тебе и не мне решать такие вопросы. Надо было не пороть горячку, а сначала связаться со мной. – Взял сигареты, повертел в руке и протянул ей. – Но отменять твое решение не стану. Может быть, перепроверить не мешает.

Зовалевская схватила пачку, поспешно выдернула сигарету и прикурила. Втянула табачный дым и зашлась от удовольствия.

– Впредь будь умнее! – жестко потребовал Вяземский, морщась от дыма. – Занимайся своим делом и не смей вылезать за рамки! Любое выплескивание через край приближает человека к животному. А животное должно содержаться в клетке или стойле!

Его слова заставили девушку вздрогнуть. Она выдохнула дым, неловко скомкала в кулаке сигарету, обожгла ладонь, заерзала на стуле, как будто под нею разожгли костер:

– Прости, Вениамин, – попросила сдавленно. – Я просто переполошилась сдуру.

– Никотин, как и алкоголь, разрушает мозг, – усмехнулся Вяземский. – Со стороны особенно заметно. Подумай над этим на досуге, – резко убрал придвинутый стул и вернулся за стол.