В Антиохии Мусей, основанный на средства купца Марона во II-м или даже в I веке до Р. Х., был рядовым городским храмом, имевшим сад и библиотеку. Но со времён Антиоха III в городе на Оронте жил и творил свой мусичесий «хор», поэтому, даже исключая общее сакральное пространство, проводить сравнительный анализ вполне закономерно.

Выделив в качестве головной характеристики творчества членов мусических союзов соединение художественного мастерства с энциклопедической начитанностью, рассматриваемое в эпоху классики как недостаток, Г. П. Чистяков говорит об особой функции эллинистического Мусея, которую мы, со своей стороны, будем называть «консервативной». Она связана с поощряемым государством интересом сохранения эллинами, попавшими в чужую культурную среду, своей самобытности. При этом сакральная атмосфера Александрийского Мусея содействовала преодолению наметившегося в обществе критического отношения к мифологии и стала предпосылкой осуществлённой позже неоплатониками реставрации мифологии в качестве языческого «священного писания».

Тройственная преемственность (Академия – Ликей – Александрия) прослеживается в заключительной части монографии Э. Д. Фролова, глобально показывающей весь социальный и культурный перелом, совершившийся в V–IV веках до Р. Х. Предыстория и начальный этап эллинизма, именуемые «поздней классикой» с точки зрения государственного устройства представляли переход от полисного строя к монархиям, через промежуточную ступень – младшую тиранию. Многие выдающиеся достижения античной культуры, по словам автора, теперь базируются не только на индивидуальном творчестве, так называемом «эллинском гении», но опираются на достаточно развитые организационные формы, к числу каковых относятся Мусейоны, прошедшие эволюцию от частных учреждений до государственных. Такую эволюцию и представляли собой три Мусейона – в Академии, в Ликее и в Александрии. Феномен Александрийского Мусейона является результатом «…достаточно плодотворного вмешательства авторитарной власти в дела культуры»^[73]. Далее Э. Д. Фролов затрагивает очень дискуссионный вопрос – о соотношении античных Мусейонов и современных музеев. Разница заключается в переключении с творческой деятельности (каковую взяли на себя другие новоевропейские культурно-просветительские учреждения) на хранение ценностей: «Наследники имени, музеи нового времени служат иному назначению – сохранению художественных, литературных или научных коллекций, не исключающему, впрочем, естественно сопряжённых с этим известных научных занятий»^[74].

У культурологов, особенно тех, кто испытал влияние ницшеанства и экзистенциализма, переориентация культуры со свободного творчества на сохранение достигнутого, а также творчество с оглядкой на образцы, часто вызывают неприятие, поскольку такая историческая культура противостоит свободному потоку жизни. Это мнение хорошо выразил Ойген Розеншток-Кюсси в философском эссе «Распевы Муз». По его выражению, эпоха эллинизма была нисхождением Муз в музей: «…Музы бежали в музеи, которые устроили для них новые властители… Музы переносятся в Александрию, Пергам и Родос… Над свободной жизнью Муз теперь сооружена крыша. Под этой крышей девять Муз обращаются в знание о том, чего добились Музы, будучи свободными»^[75].

На самом деле античные Мусеи были настолько многофункциональны, что ни выделить в них творческую деятельность в качестве основной, ни оторвать её от анализа и охраны культурного наследия просто невозможно. Кроме того, и новоевропейские музеи успели за своё недолгое в масштабах всемирной истории время претерпеть заметную эволюцию. И мы не знаем, какую форму приобретут музеи будущего. Поэтому, история музейного дела должна включать в себя Мусеи античности не просто по этимологическим соображениям (наследование имени), но и потому, что именно сохранение исторической памяти, наряду с преумножением знаний и творческих достижений, определяло для служителей Муз выбор своих богинь. Напомним, что Музы – дочери Мнемосины, богини памяти. Именно этот осознанный выбор определил статус и структуру Александрийского Мусея, храма памяти, знаний и достижений, накапливаемых, хранимых и передаваемых потомкам.

Между тем, не только антиковеды и культурологи, но и исследователи, профессионально занимающиеся историей музейного дела, в своих оценках предпочитают исходить из современного понимания музея, как культурно-просветительского учреждения, занимающегося собиранием, хранением, изучением и экспонированием предметов (природных и искусственных), закреплённого таким важным документом, как устав Международного совета музеев (International Council of Museums), принятым только в 1989 году, но уже в 1995 подвергнувшимся изменениям, каковые, конечно же, будут вноситься и впредь. Прежде, например, коммерческие галереи, церковные реликварии, ботанические сады, зоопарки и аквариумы, планетарии и мемориалы – рассматривались как разновидности музеев^[76], тогда как 2-я статья устава ICOM выделила их в самостоятельные учреждения культуры, хотя и связанные с музеями, но имеющие свою специфику^[77]. А всего лишь сто пятьдесят лет назад, как уже было отмечено, нерушимым казался союз музеев и публичных библиотек.

В зарубежной музеологии история музеев почти всегда начинается с эпохи Возрождения, но признаются их античные и средневековые прототипы, исследуемые отдельно. Например, Жермен Базен, расширяя временные границы, возводит истоки музея именно к александрийскому прототипу в связи с появлением у греков ощущения времени как движения в одном направлении, к будущему, в отличие от представления о замкнутом циклическом времени, выраженном в мифологии. Это мифологическое представление окончательно разрушило завоевание Эллады Филиппом Македонским. Новая реальность, каковую мы и называем эллинизмом, вызывала в сознании, с одной стороны, тоску по утраченному прошлому, с другой – восхищение грандиозными деяниями Александра и его полководцев, и желание сохранить в памяти недавние события, прежде всего, задокументировав их (Александрийская Библиотека родилась из первоначально небольшого собрания документов, связанных с походами Александра). Но также было необходимо хранить реликвии, трофеи, классические литературные образцы. Из Александрии новое мироощущение приходит в Пергам, оттуда – в Рим^[78].

К сожалению, западные музеологи, вслед за антиковедами, вольно или невольно, «занижают» сакральный характер Мусеев. Жермен Базен не говорит о нём вовсе. Э. П. Александер, написавший (в содружестве с дочерью М. Александер) очерк истории музеев в их историческом развитии (motion), уже три десятилетия являющийся учебным пособием для изучающих музейное дело, сначала чётко заявляет, что классический термин Мuseum обозначал храм, посвящённый Музам. Но, несколькими строками ниже, пишет: Александрийский Мусей, обладавший астрономическими приборами и медицинскими инструментами, ботаническим и зоологическим садами, коллекциями слоновых бивней и чучел животных, статуями учёных, был, главным образом, «университетом или философской академией». Впрочем, добавляет Э. П. Александер, и музеи долгое время считались местами учёных занятий в той же степени как хранилищами коллекций^[79].

Отечественная музеология, наследуя давно сложившееся в России почитание античной культуры, уделяет Мусеям гораздо больше внимания; во всяком случае, наши учёные, используя сложившиеся формулировки «предмузейное собирательство», или «предмузейные формы коллекционирования», дают более подробные обзоры таким феноменам античной культуры как библиотеки, пинакотеки, дактилиотеки, и конечно – Мусеи. Как и у историков античности, у музеологов нет согласованной формы русской транслитерации этого слова. У нас встречаются все четыре возможных варианта фиксации термина, пишущиеся как с большой, так и с маленькой буквы: Мусей – Музей – Мусейон – Музейон. Здесь нельзя говорить о небрежности, поскольку для написания греческих и латинских слов кириллицей вообще не существует строгих правил и остаётся следовать традициям. В данном, конкретном случае, изучив значительный объём русскоязычной научной литературы с конца XIX века, можно убедиться, что каждый из вариантов «конкурирует» с другими примерно в равных пропорциях. В последние десятилетия отдаётся предпочтение написанию Мусейон, но нам кажется излишним писать по-русски падежное окончание «он», не сохраняющееся на языке оригинала при склонении слова. Мы же не пишем его в слове театр (θέατρον). Разумеется, мы оставляем авторские варианты транслитерации в цитатах и ссылках на соответствующие издания.

Три близкие по времени их публикаций, но предлагающие самостоятельные выводы монографии, первая – по общей истории музейного дела, вторая – посвящённая месту и роли музея в исторической культуре, и третья – по феномену художественного музея как «ядра музейной культурной формы», показывают нам растущий интерес к Александрийскому Мусею (и прочим античным Мусеям) представителей отечественной музеологии.

В «Истории музейного дела до конца XVIII века» В. П. Грицкевича большой раздел, исследующий предмузейное собирательство, даёт нам обзор соединённых в строгую систему мотиваций собирательской деятельности в Древнем Мире, полностью применимый для характеристики соответствующей деятельности учёных Александрии^[80]. Александрийский Мусей рассматривается автором как учреждение «преимущественно сакрального характера», но выделяется такая его функция как «обнаружение и хранение рукописей и материальных предметов, целостности которых угрожали бурные политические события древнего мира»^[81]. В общий генезис музеев он вписывается через понятие «традиционная модель» (введённое в музееведческую науку Кшиштофом Помяном), когда какое-либо учреждение (в данном случае храм Муз), выполняет свои собственные задачи, но внутри него формируются доступные публике коллекции^[82].

В книге Т. Ю. Юреневой^[83], открывающейся главой, посвящённой коллекциям и коллекционерам античного мира, истоки музея прослеживаются от геликонского святилища, общегреческого, а значит, в глазах греков, общемирового значения, так как на его территории уже выставлялись художественные коллекции и лапидарные надписи, фиксирующие исторические достижения участников мусических состязаний. Александрийский Мусейон, унаследовав эту функцию, занимался, помимо прочего, изучением и сбережением эллинской культуры (об этом же говорил Г. П. Чистяков). Но, оставаясь связующим звеном между греческими поселенцами в Египте и их исторической родиной, Мусейон одновременно укреплял государственную власть, поднимал её престиж, сохранял её греко-македонские корни.

На первый взгляд имеющее более узкую направленность (художественный музей), на самом же деле отличающееся всеобъемлющим, философским подходом к феномену исследование Т. П. Калугиной содержит ряд положений, прямо касающихся нашей темы. Т. П. Калугина выделяет такие мотивации коллекционирования как магическая семантика и связь с ритуалом, характерные для религиозного сознания Древнего Мира. Античный Мусейон показывается читателю в различных его модификациях, включая частные мусические союзы. Интенсивная интеллектуальная и творческая жизнь в Мусейонах имела, в качестве главного стимула, именно сакральную атмосферу, усиленную художественным оформлением пространства и выставленными реликвиями. Не порождая непосредственно новоевропейские музеи, античные Мусейоны привлекли культурную элиту итальянского Возрождения такими качествами как «энциклопедичность», «вдохновенность» и «мусическое начало». Для предшествовавшей ей культурной элиты эллинизма соединение этих начал наложилось ещё на особый «мифориторический» тип культуры, когда возникает требующий заботы и сохранения «твёрдый фонд» готовых слов, форм и смыслов, для чего требуется особый «тезаурус» каковым и становится Мусейон^[84].

Наш обзор показывает, что, несмотря на значительный объём публикаций по нашему феномену, до сих пор не только не написана подробная история Александрийского Мусея (который, без всяких сомнений, заслужил её своим великим вкладом в мировую культуру), но не выработано даже чёткого представления о том, чем был птолемеевский Мусей. Вместо определений присутствуют либо простые и зачастую бессистемные перечисления функций, либо произвольные сравнения с новоевропейскими культурными и научными учреждениями. Между тем, для современников и соучастников Мусея не было сомнений в его статусе. От Страбона (I век от Р. Х.) до Захарии Схоластика (V век, то есть, уже византийская эпоха) все авторы, упоминавшие Мусей, называли его тем, чем он был в действительности, а именно – храмом Муз, или же перечисляли те его компоненты, которые были присущи языческим святилищам, а не университетам или музеям. Культовый характер Мусея следует принимать в любом случае, с какой бы стороны не рассматривался Мусей, будь это и труды по истории науки, техники, литературы, музейного дела, а не только исследования по истории эллинистическо-римской религии. На этом должна строиться и вся история Мусея, включающая не только перечень событий, биографические справки о служителях Муз и обзор написанных ими текстов. Необходима периодизация этой истории, фиксирующая количественные и качественные изменения, периоды расцвета, упадка и нескольких возрождений Мусея. При этом, совершенно недостаточно, как до сих пор делали исследователи, выделять лишь два периода – птолемеевский и римский, поскольку значительные перемены происходили и внутри каждого из них.

Далее, необходима оценка всего наследия Мусея, а не просто отдельных сторон его деятельности и отдельных достижений, без поверхностного отождествления Мусея с нашими музеями и университетами, но и без отрыва его от «наследников имени», и не только имени, но и многих функций, перенесённых из сакральной сферы в светскую деятелями Ренессанса, Барокко и Просвещения.

Возможности такого всестороннего исследования ныне опираются на гораздо более прочное основание, чем штудии филологов XVII–XIX веков, когда эпоха эллинизма только начинала осмысляться как особый этап мировой истории. Теперь, после появления классических обобщающих трудов Э. Бевана, Дж. Махаффи, В. Тарна, М. И. Ростовцева, П. Левека, после раскопок эллинистических полисов от Сирии до Индии, после многотомных публикаций лапидарных и папирусных текстов, сложилась достаточно полная картина эллинистической цивилизации и эллинистическо-римского Египта как её составляющей. Мы видим связанную общими традициями цепь государств, в которых господствовала монархическая форма власти c обожествлением её носителей, но одновременно – с сохранением большей или меньшей автономии полисов. Государств с многоукладной рыночной экономикой, с причудливым симбиозом эллинских и восточных черт не только в архитектуре или изобразительном искусстве, но и в религии, а также в повседневной жизни. Эти общие черты обусловили специфический образ жизни и мировоззрение интеллектуальной элиты, осуществлявшей служение в Александрийском Мусее. Для её характеристики лучше всего подходит появившийся в I веке до Р. Х. термин ἐκλεκτική τις αῐρεσις (Diog. Laert., I, Proem., 24), от которого во все новоевропейские языки пришли слова «эклектика» и «эклектизм». Мы можем строить теперь историю Александрийского Мусея на широком культурном фоне, отказавшись от идеи «эллинского ростка», механически пересаженного на культурную почву Востока.

В течение двух первых два веков эллинизма мы наблюдаем удивительный творческий подъём, опирающийся на ощущение уникальности своего времени и воспевание человеческих деяний, совершавшихся в состоянии божественной одержимости. Не только военные походы, но и дальние сухопутные и морские экспедиции, фантастические архитектурные проекты, конструирование замысловатых механизмов, измерение окружности Земли, попытки сочинить эпические поэмы, не уступающие гомеровским и другие подобные предприятия демонстрируют своеобразный «энтузиазм» эпохи.

Одновременно происходило резкое изменение представлений о масштабах окружающего мира, открывшегося эллинам множеством экзотических стран со своим уникальным природным миром и самобытными культурами. Ситуацию времени раннего эллинизма, поэтому, вполне можно сопоставить с новоевропейской эпохой Великих географических открытий XV–XVII веков, когда в Европе зарождаются пополняемые заморскими редкостями Кабинеты и Кунсткамеры. Этот момент важен потому, что он позволяет органично включить Александрийский Мусей в историю музейного дела. Причём не только наличие коллекций (не художественных, на которые в основном и опираются в своих оценках музеологи, а книжных, природных, анатомических, механических), выставленных на обозрение и используемых для просвещения и воспитания, позволяют говорить о прообразе музеев, но и унаследованная александрийцами древнейшая функция Мусеев, изначально бывших местами почитания обожествлённых героев, а теперь – Александра Македонского, Птолемеев и римских императоров. Мемориальная функция Александрийского Мусея, чьим внешним окружением были и гробница Александра, и некрополь Птолемеев, и храм Гомера, и храм божественного Цезаря, и прочие древние «мемориалы», до сих пор выпадала из внимания учёных.