Отзывы на книги автора «Валерий Попов»

Старый вопрос о том, следует ли оценивать литературное произведение вне зависимости от личности автора, или же, наоборот, в тесной связи со свойствами его натуры и особенностями биографии, в отношении Валерия Попова, в последнее время, становится вопиюще бессмысленным. Да, он и раньше делал прозу из подручного материала своей частной жизни — чего стоило «Третье дыхание», шокировавшее своей откровенностью еще десять лет назад. Но нынешнее «Плясать до смерти», это, знаете ли, как-то уж совсем..

В книге две повести. Первая, заглавная, рассказывает о том, как у молодого писателя Валерия Попова родилась дочь Настя Попова. Как она взрослела, хотела быть не такой, как все, отбивалась от рук, делала глупости, начала употреблять спиртное, вышла замуж за соседского парня, такого же балбеса, как и она сама, стала неуправляемой и невыносимой, опустилась, спилась и в конце концов умерла.

Вторая, «Комар живет, пока поет», рассказывая о том, как у пожилого писателя Валерия Попова был 94-летний отец Георгий Попов. Как он, некогда выдающийся ученый-агроном и человек исключительной силы духа и тела, постепенно впадал в маразм и немощь, заговаривался, падал на лестницах, ходил под себя, превращался в обузу для близких и в конце концов умер.

Чтобы так рассказать о своих самых близких людях, нужно иметь немалое.. мужество? а может, бесстыдство? или вообще отчаяние? О чем свидетельствуют подобные тексты — о патологической черствости их автора или, наоборот, об уязвимости его души? Честно скажу: не знаю. Ясно одно: Валерий Попов отличается фантастической витальностью, и преобразование жизненных трагедий в литературное творчество эту витальность определенно подпитывает.

Самый жуткий эпизод в книге - это когда писатель Валерий Попов со своей женой-алкоголичкой и зятем-наркоманом собираются в больницу к дочери и думают, зайти ли по дороге в булочную, что-то ей купить. А в больнице им буднично так сообщают: ваша дочь умерла.

Читать это страшно. Писать это, наверное, было еще страшнее. По крайней мере, мне так хочется думать.

Оценка: 5 / 7

Этой книгой Валерий Попов меня весьма разозлил. Я не знаю, какой он писатель (а теперь навряд ли захочу узнать), но то, что он высокомерный сноб и сплетник - знаю теперь наверняка. Понятно, что о Валерии Попове не напишут столько биографий, как о Сергее Довлатове (и напишут ли вообще?), - так что он, пользуясь случаем, рассказывает "коротко о себе" при каждом удобном и неудобном случае. Иногда это выглядит нелепо: рассказывая о дружбе Довлатова с Эрой Коробовой, которая в числе прочих оставила воспоминания о Довлатове, Попов пишет: "Почему же я, дурак, на заходил тогда к ней и не оставил о себе столь же ярких и насыщенных воспоминаний? Ведь тоже, помнится, бы орел". В этой фразе - все отношение Попова к Довлатову: "Эй вы, я ведь тоже "орел", почему мои книги не так популярны??" Попов очень завидует литературной славе Довлатова и эта зависть заслонила все искренние дружеские чувства, которые, возможно, он когда-то питал к Довлатову: Попов описывает, как он не хотел прощаться с Довлатовым накануне его эмиграции в США, как оказавшись в Нью-Йорке через некоторое время после смерти Довлатова, даже не сходил на кладбище.
В общем, на мой взгляд, Попов хотел свой книгой показать, какой Довлатов был пьяница, плохой муж и друг, а добился другой цели: показал всем читателям, какой он сам.

Что я знал о книге пере прочтением.

Первое. Книга по жанру и содержанию — автофикшн. То есть основанная на автобиографии беллетристика (яркие образчики жанра можно найти в этой подборке). Автор написал эту книгу после того, как ему исполнилось 80 лет.

Второе. Валерия Попова аттестуют как автора с хорошим чувством юмора.

Выводы после прочтения.

Лирическая часть (ощущение мира в младенчестве и в детстве) восхитительна (рыбки внутри труб парового отопления или гаснущие угли внутри печки как город, увиденный ночью с самолета много лет спустя). Событий и диалогов в этой части нет, но от текста не оторваться, а по прочтении страницы с лирикой хочется немедленно перечитать. Драмы и трагедии в жизни автора (например, смерть дочери) тоже показаны с большим мастерством. Без акцентирования и надрыва, как бы за кадром, приглушенно. И это сильно цепляет.

А вот те фрагменты, где описываются какие-то сюжеты или сценки хочется побыстрее проскочить по диагонали или вообще пролистать. Сначала не мог понять, почему во мне авторское чувство юмора никак не отзывается, потом сформулировал.

Мне не понравилась выбранная автором маска — она кажется слишком нарочитой, неестественной, неорганичной для писателя (специально посмотрел несколько интервью с Валерием Поповым, чтобы понять, насколько велик зазор между автором и героем- повествователем). Поэтому сопереживать герою-рассказчику не получается, смеяться вместе с ним — тоже. В этом (образ героя-рассказчика) главное отличие от любимых авторов, чьи произведения заставляют меня смеяться в голос — Довлатова, Аверченко, Зощенко.

Из книги Попова вы узнаете:
Как важно родиться в правильной семье, в правильное время и в правильном месте
Как важно иметь правильных друзей, которые протолкнут, помогут и замолвят словечко
Как важно с детства создавать свой миф, подчёркивать свою значимость и гордо нести себя вперёд
Как важно выбрать яркую, стервозную жену и постоянно с ней пикироваться
Как важно уметь пить, водить знакомство с официантами и чувствовать себя представителем элиты
Как важно вовремя завести вторую жену – пугливую и робкую – и изменять ей направо и налево
Как важно обзавестись поклонницей со связями, готовой читать твои шедевры без перерыва и говорить о них часами
Как важно наплодить кучу дочек в разных местах и ни за одну, по сути, не отвечать
Как важно ненадолго попасть в тюрьму и выйти оттуда без особых потерь
Как важно вовремя свалить из страны и не мучиться ностальгией

Собственно, талант уже и не важен

Раньше разного рода очерки и заметки путешествий, травелоги, говоря, по-нынешнему, представляли интерес для публики с точки зрения страноведения. Народ вел оседлый, более прогрессивный с точки зрения формационного подхода образ жизни. Нынче поездкой за границу мало кого удивишь, все одичали, стали вести кочевой образ жизни, поэтому на первый план вышел другой аспект – личные впечатления.
«Лучшее в заграничных путешествиях – наши люди, осуществляющие в этих поездках свои мечты».

Какого рода мечты удалось воплотить в жизнь Валерию Попову можно узнать из этой компилятивной, составленной по итогам многолетних поездок, книге странствий.

Первая и самая обычная мечта – посмотреть «а как у них?».

В общем, по-разному.

Бодрый, яркий, грибной Лондон сменяется Венецией, где петербуржцу и смотреть-то не на что, хуже Обводного канала.

Кладбище в Ницце, где лежат родные русские кости, вверенные бомжу-«эрудиту», и, в какой-то степени, по совместительству еще и критику:

«Что же вы, Валерий Георгиевич?! – вдруг строго произнес он. – Я так на вас надеялся – но вы как-то сникли. Что вы написали за последнее время? «Горящий рукав». И только. Простите, разочарован».

Германия, где немецкий порядок поставлен на службу человеку до такой степени, что жить становится невмоготу не то от людской порядочности, не то от того, что подобным качеством приходится обзавестись самому. Америка – страна енотов, скунсов, автомобильных пробок, Бродвея и безостановочного человеческого бега. Грузия все также, как и во времена Стейнбека, полна потрясающими грузинами.

В родных местах тоже хорошо: Казань навевает воспоминания, а в Сочи прекрасен и вечер, и ветер, вино и деревья – все, кроме самого автора, прикорнувшего в несколько расслабленном состоянии на скамеечке. Плавание по Ладоге и вовсе незабываемо.

Другая мечта – повидать своих, тех, кто уехал, и по-разному устроился в далекой заграничной жизни. Писатели, поэты, журналисты и публицисты, которых судьба и неумолимый ход истории, совпавший с личными амбициями, разбросал по миру. Вот Довлатов, от которого осталась дымка воспоминаний да остывающий радиоочаг. Ехал Попов к нему, а тот не дождался, эмигрировал дальше на тот свет, подустав уже от американской жизни. Но ничего, оттуда уже ехать некуда. Бродский, без пяти минут миллионщик, добрый к тем, кто приехал и уехал, и жесткий к конкурентам-эмигрантам. Вайль и Генис, Тру-ля-ля и Тра-ля-ля свободного американского вещания. А там, дальше, другие менее знакомые публике, но от того не менее родные автору люди.

Проехаться по странам и континентам всегда неплохо, даже лежа с книжкой на диване. А уж когда попутчик попадается веселый да приметливый… В компании с Валерием Поповым время летит незаметно.

Попов В.Г. Довлатов. ––2-е изд. –– М.: Молодая гвардия, 2010. –– 355 с. –– (ЖЗЛ: Малая серия; сер. биогр.; вып. 13). –– Тираж 5.000 экз.

Издание этой книги пыталась запретить Елена Довлатова, официальная вдова любвеобильного писателя. В редакционном предисловии некий аноним цитирует её главный аргумент:

В своей книге Попов, странным образом перетолковывая материалы, искажает, а зачастую и порочит личность Довлатова. Это уже диффамация. (с. 8)

Представитель редакции возмущён этим обвинением и категорически его отрицает. Ниже увидим, что оно справедливо, но это, мне кажется, не единственная причина недовольства вдовы. Дело в том, что книга вышла удручающе слабой: она оскорбляет память Довлатова уже самим фактом своего существования. И никакая это не биография! Скорее уж это серия очерков, нанизанных, причём не слишком искусно, на квази-биографическую ось. Сколь мало интересуют Попова детали биографии формального героя его книги, видно, среди прочего, по хронологическим противоречиям. В тексте свадьба Довлатова датирована, по воспоминаниям его первой жены Аси Пекуровской, мартом 1962 г. (с. 87), но в списке основных дат жизни и творчества Довлатова, размещённом в конце книги, значится другая дата: 1960 г. (с. 352). Противоречие не обговаривается, а оно не так уж маловажно: если принять вторую версию, то получается, что Довлатов (р. 1941 г.) что-то уж слишком поспешил с женитьбой (тем паче что невеста была на полтора года старше). Ещё хронологическое противоречие: по версии основного текста, в России повесть Довлатова «Заповедник» была подписана в печать «на пятый день после его смерти» (с. 348), а в списке дат указано, что «Заповедник» вышел в свет в Ленинграде весной 1990 г., то есть при жизни автора.

Уже знакомство с первыми главами книги показывает, что Довлатов нужен Попову –– если не исключительно, то преимущественно –– как предлог поговорить о себе самом. Идея вполне здравая: несмотря на множество публикаций, начиная с 1969 г., и целую кучу литературных премий, полученных в постсоветскую эпоху, Попов так и остался писателем малоизвестным. А незадачливый Довлатов, не сумевший в СССР пробиться в печать, после эмиграции (1979 г.) всего за несколько лет, неожиданно для всех, выдвинулся в первый ряд литераторов русского зарубежья. После скоропостижной смерти (1990 г.) слава Довлатова только росла; ныне его имя известно каждому читающему человеку. Какой контраст с формально успешным Поповым, который жив по сей день, но прозябает в безвестности! В 1960-х и 1970-х гг. Попов эпизодически пересекался с Довлатовым в разных богемных компаниях и был с ним в приятельских отношениях; при таком прошлом соблазн примазаться к культовому персонажу, конечно, очень велик. Вот и появилась книга, которая не то о Довлатове, не то о Попове. Причём Попов наивно пытается выставить себя фигурой, Довлатову равной:

Общались ли мы тогда с Довлатовым тесно? Ни за что! Слишком тесное общение двух, скажем так, гоночных автомобилей, нежелательно и даже опасно. Кажется, Чаплин, бессмысленно проведя два часа с Махатмой Ганди, сказал, что большие люди, как планеты, не созданы для слишком близких встреч.
(151)

Тут мне даже посмотреть захотелось на самовлюблённого старого осла, сочинившего столь дивный пассаж. Посмотрите и вы, вот он:

Валерий Георгиевич Попов (р. 1939). Фото из Сети, не позднее 2018 г.

Ценность скудных личных воспоминаний Попова о Довлатове ничтожна. Во-первых, общались они слишком давно и слишком мало; во-вторых, мемуарист из Попова вообще очень скверный, и полагаться на его «свидетельства» никоим образом нельзя.

Помню бурное обсуждение в большой университетской аудитории знаменитой тогда повести Дудинцева «Белые одежды», переросшее, как потом писали в доносах, «в политическую провокацию». (с. 44-45)

Здесь либо феномен ложного воспоминания, что у стариков со склерозом не редкость, либо, что вероятнее, «случай так называемого вранья». В Ленинградском электротехническом институте Попов учился в 1958-1963 гг., а Дудинцев начал работу над романом (не повестью!) «Белые одежды» в 1966 г. (опубликовать роман удалось только в 1987 г.). Конечно, ленинградские студенты могли обсуждать повесть Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованную 1956 г. журналом «Новый мир»... но только в 1956/57 учебном году: 27 августа 1957 г. повесть раскритиковал с высокой трибуны сам Хрущёв, и после этого начальство ВУЗа не позволило бы устраивать никаких публичных обсуждений.

Рассказ в книге Попова ведётся местами по схеме «Довлатов и Я», местами по схеме «Я и Довлатов» (особо выразительно на с. 60-70). А кое-где остаётся только «Я» (с. 123-131; 159-161; 167-169; с. 255-270). В последнем случае автор гордо повествует о себе, любимом, на протяжении пятнадцати страниц! Давлатов не совсем забыт, фамилия его изредка мелькает, но не на каждой из этих страниц, и во всех случаях просто в качестве дежурного упоминания.

Всякий самохвал –– как токующий тетерев: поглощён тем, чтобы привлечь к себе внимание, из-за этого ничего не видит и не слышит. Попов с его назойливым «яканьем» в том же положении: «Я, написавший к тому времени тридцать книг и сотни всяких других публикаций...» (с. 89). Написавший сотни публикаций... Языковая ошибка на уровне простоватых персонажей Довлатова (ср.: «надоила рекордное число молока»).

Безграмотность профессионального литератора ––феномен небезынтересный. Я выписал, в процессе чтения книги Попова, все показательные места. Вот самые яркие образцы владения родным языком:

«... таких польт в России не продавали» (с.35). Пальто –– существительное несклоняемое, особой формы множественного числа не имеет.

«Я ехал на троллейбусе, просвеченным вечерним тёплым солнцем» (с. 90). Просвеченным он ехал, Попов... Просвеченным вечерним солнцем! Стеклянный он, что ли? ) А если речь идёт не о Попове, а о троллейбусе, то надо иначе: «на троллейбусе, просвеченном вечерним тёплым солнцем»

«Сергей писал отцу о желании привести Свету в Ленинград» (с. 119). Поскольку Сергей писал это из Сыктывкара, я бы на месте его отца испугался: пешком до Ленинграда –– не ближний свет. И посоветовал бы Свету привезти: ничего сложного, поезда ходят.

«... правоверные передовицы» (с. 155). Правоверными бывают только журналисты, которые пишут передовицы.

«... пристрастная, но объективная свидетельница» (201). Прилагательные не сочетаемы.

«... миром правит глупость, хамство, безвкусица» (с. 309). Глагол и существительные не согласованы в числе, надо «правят».

Шедевры бывают «и лучшие, и средние, и даже лишние» (с. 331). Это высказывание сгодилось бы как шутка, но Попов абсолютно серьёзен: он просто не знает значения слова «шедевр».

«Дочь Катя – та вообще стала ангелом-хранителем отца...» (с. 350). Речь идёт о времени после смерти Довлатова. Катя заботится о его литературном наследии, и это прекрасно... Но ангелом-хранителем можно быть только при жизни! То ли Попову это неизвестно, то ли ему плевать на значения употребляемых им слов.

Хороша и стилистика Попова:

«... в забитых бутылками, окурками и будущими гениямибогемных квартирах» (с. 68).

«... южная красавица с уклоном на Кавказ» (с. 80).

«... ещё глубже утопить соперника в интеллектуальном поединке» (с. 83). Утопить в поединке.

«... мой друг, тоже светский человек» (с. 87).

«... его таинственное величие чувствовали все, кто сохранил ещё чувства» (с. 43). Это о первокурснике Довлатове –– неуспевающем студенте, обречённом на отчисление.

«Довлатов-солдат душил Довлатова-писателя» (с. 114). Это о десятимесячном периоде службы Довлатова в лагерной охране.

«... собирать на раскисшем от дождя поле сырую, полусгнившую картошку» (с. 40). Сырую, да. Но уточнять это не было надобности: картошка на полях не бывает ни варёной, ни печёной, ни жареной.

«Сейчас магазин тот вряд ли сам помнит о своей мимолётной славе...» (с. 90-91). Точно, вряд ли помнит: магазины – они сплошь беспамятные.

Эмигрируя, Довлатов «оставляет на родине <...> нигде более так пышно не растущий русский язык» (239). Хорошо сказано: прямо-таки видишь воочию этот пышно растущий язык.

Язык языком, но «на русской берёзе рассказы Довлатова не выросли бы никогда» (с. 293). Святая правда: рассказы на берёзах не растут.

«... в скалистой коктебельской бухте, где я только что вынырнул из глубины, вдруг показалась моя дочурка, явившаяся из Ленинграда, и вскользь сообщила...» (с. 255). Ну, допустим, зрение у него отличное: вынырнул из глубины морской, глядь –– на берегу дочурка показалась. Но вот как она ему с берега что-то «вскользь сообщила», если он –– ещё в море, где «только что вынырнул из глубины»?

«Однажды Вайль и Генис, устав болтаться с бутылкой по улицам...» (с. 282). Ну какого чёрта, спрашивается, они с этой бутылкой так долго болтались по улицам, что аж устали?

«Однако фотография показывает нам вполне просторный и светлый американский лофт, где за столом вполне приличные и умственно полноценные люди» (с. 308). По фотографии можно определить умственную полноценность сфотографированных людей? О, как недооцениваем мы возможности фотографии! ))

В книге Попова много ещё разных глупостей, перечислять их нет уже сил. Но есть тема, которую нельзя обойти: обвинение в диффамации. В какой степени оно справедливо?

Что Довлатов был человеком скверным –– отнюдь не секрет. Да он и сам в отношении своих моральных качеств не заблуждался. Чего стоят одни только его самохарактеристики в письмах к беременной любовнице: «твой алкаш» (с. 227), «говнюк и оборванец» (с. 228). Но вот биографу писать об отрицательных качествах своего героя непросто. Попов делает это так неуклюже, что обвинение в диффамации прямо напрашивается. Вот он, к примеру, перечисляет «неприятные качества Довлатова –– жестокость, конфликтность, коварство» (с. 194). Возможно, Довлатов и в самом деле имел эти качества, но Попов нам их пока не демонстрировал (хотя позади уже треть книги).

Ещё пример явной диффамации:

По свидетельствам самых благожелательных очевидцев, именно он был и сценаристом, и режиссёром многих газетных склок и упивался ими... Он сам создавал конфликты и, как опытный «разводила», гневно вставал на защиту им же попранных прав. (с. 311)

Ну, и где эти свидетельства благожелательных очевидцев? Их нет... А раз так, то приходится признать, что возмущение Елены Довлатовой вполне оправдано. Я полагаю, что издательство «Молодая гвардия» допустило серьёзную репутационную ошибку, не прислушавшись к мнению вдовы.

Есть ли в книге Попова хоть что-то хорошее? Как ни странно, есть: цитаты из воспоминаний разных лиц о Довлатове. И если убрать авторский текст Попова, всю эту глупую, претенциозную и раздражающую болтовню, то будет интересное и познавательное чтение:)

Мемуары, автофикшн. Ностальгическая проза с большой дозой иронии, тёплых и не очень воспоминаний и освежающей игрой слов.

Когда читать: подойдёт для любых условий.  С большей вероятностью подойдёт старшему поколению.

Не представляю, как можно поставить оценку мемуарам. Это как выставить оценку чужой жизни: этот жил, плохо, ну а этот молодец. Это мнение хорошо, а вот это не очень. Поэтому не обращайте внимание на цифру. В книге чувствуется авторский голос, чувство юмора, манера речи.

Я наткнулась на книгу случайно. О писателе Попове ничего никогда не слышала и, как теперь я знаю, его творчество далековато от круга моих литературный интересов. Меня увлек стиль и лёгкость, с которой автор рассказывал о детстве, о быте, жизни и взгляда на литературу. Валерий Попов вспоминает многих современников, в том числе Бродского и Довлатова, с кем-то дружил, с кем-то пересекался, цитирует их стихи, насмехается над властью и делает это уместно, интеллигентно, но с примесью хулиганства. Советская школа - почти что пыточная, комсомол - театр абсурда, Петербург - живой и тот, который Ленинград.

Начало воспоминаний меня увлекло, есть в них некая озорная мальчишеская лёгкость, но середина с рассуждениями о литературе и 60-х проскользнула мимо меня. Жизнь не официальных писателей и поэтов, бившая как будто только, если её основательно подогреть горячительным, оказалась слишком от меня далека. И хоть слог и темп остаются прежними, текст как будто потерял настроение. Слишком много пьянства - не понимаю, как им можно что-то оправдывать и при этом посмеиваться, мол, и ничего, выжили, мол, время было такое. Но времена-то у нас всегда такие: то тревожные, то неудачные. А в воспоминаниях Валерия Попова время будто было уж какое-то совсем другое. Благородные порывы, недооцененные гении, великие никому неизвестные стихи и вот обязательно, чтобы вопреки чему-то. Словно писали тогда только хорошо и по зову сердца, опережали время и самородки пленяли словом чувствительные сердца. И литературный вкус у людей был, и таланты сбивались в кучку, и с бытом боролись, и с властью как могли. Дружили. Спивались. Но со смыслом.

Не верю - думается мне.

Не углубляясь в тонкости, не на всякий писательский гонорар сейчас можно погулять в ресторане. Другие времена. Нужно больше, чаще и если надумаешь издать одну книгу в пять лет, о тебе никто и не вспомнит. Членство в Союзе, квартиры, конференции дома - кажется, советскому писатель не так уж плохо жилось.

Воспоминания о Бродском и Довлатов полны сожаления и трезвого взгляда на жизнь. Не все так просто было там. И это звучит как правда жизни, в которой нет идеального, а есть лишь то, что ты готов терпеть.

Воспоминания пропитаны ностальгией, и мне кажется, тоской по былому, с недоверием к тому, как стало. Кажется, в этом нынешнем мире Валерию Попову не слишком уютно. Некоторые описанный им ситуации кажутся слишком уж книжными: то детектив, то драма - но в жизни бывает всякое. Есть место и брюзжанию, и надежде. Его время - время советского прозаика, поэта - как будто ушло. И книги стали другими, и шутки, и кругом все какое-то искусственное. Но вот же она книга. И её читают.

У каждого времени свои герои.

Новинка РЕШ (Редакции Елены Шубиной) Валерия Попова называется «Выдумщик», и это мемуаристка, т.е. своего рода воспоминания и биография автора, но поданная в художественном ключе.

Что мне здесь показалось важным (и возможно полезным для тех, кто писать учится на чужих книгах в том числе) — это как уже с юных лет автор видит мир сквозь призму или ракурс «сочинителя» или, как на обложке написано «выдумщика». Это и про загадочное в обыденном, и про сложное в простом. Тайны в бабушкином сундуке, или в очертаниях батареи, экскурсии для друзей с соседнего двора к Атлантам, подпирающим очередной эркер в Петербурге 50-х, когда один босой, а второй в сандалиях, и т.д. Что еще? Есть здесь бьющая неуемная энергия со страниц. Энергетика эта иного рода, не сегодняшняя. И автору на момент выхода книги 80 лет. Мне эта "энергия" напомнила взгляд на жизнь моего деда, и вообще его поколения, тех, кто прошел войну и воспоминаниями о ней не делился, но жизнь ценил спустя десятилетия так же, как шагая из окопа под ежеминутную гибель. Если вспоминать банальный стакан, то у таких людей он наполовину полон. И не просто полон, а они щедро с тобой (читателем ли, слушателем ли) делятся этой жидкостью под названием жизнь, этой полнотой и оптимизмом. Наверное, это советское слово подошло бы)

Ну и отдельного внимания заслуживают имена тех, с кем дружил Валерий Георгиевич и с кем его свела судьба литературная и не только. Это вы увидите в оглавлении уже или в аннотации.

Удивительно живо и с большой любовью написанная биография гениального писателя и человека с очень трагичной судьбой Михаила Зощенко. Сталин называл его поляшляком, его травили просто потому что сказали сверху фас и ату его ату.
Мы все хохотали над его уморительными героями, при этом это были не просто фельетоны, фактически он учил людей посмотреть на свою жизнь и слабости со стороны, люди наделенные самоиронией непобедимы. Своей жизнью Михаил Зощенко учит нас с достоинством прининимать любые удары.
Из его друзей серапионов в памяти у людей остался только он, самый обиженный и гонимый.
Дополнительно очень рекомендую послушать лекцию Быкова Дмитрия Бессмертные тараканы и Советская литература о Зощенко курса в Магистерии

Действительно выдумщик - непонятно что это, охудожествленная автобиография, просто фантазия с элементами автобиографии или вообще что-то по мотивам. Но книга атмосферная и ритмичная, могла бы показаться нудной - и не кажется, интересный исторический контекст, но и как литературное произведение - неплохо. Твердая четверка (а, может, и с плюсом)