Живущие в оккупированном фашистами городе не имели никаких прав, и гитлеровская система порабощения не предусматривала оказания медицинской помощи проживающему населению. В этих условиях обездоленный народ изобретал, собирал и применял для лечения различных заболеваний народные советы и народные рецепты, которые передавались из поколения в поколение. В нашей семье все простудные заболевания лечились самогонкой, которая выдавалась лично бабушкой, в исключительных случаях. Эта драгоценная жидкость хранилась у нее в сундуке под замком. Обычно для лечения самогонку смешивали со скипидаром и этой обжигающей смесью натирали спину и грудную клетку. При заболеваниях желудочно-кишечного тракта применялась та же самогонка, только внутрь. Все травмы, повреждения кожных покровов, ушибы, рваные раны смазывались машинным маслом, которое называлось тавотом. Тавот хранился в черной дегтярной бочке в открытом виде. Для оказания помощи прямо из бочки доставалось желтого цвета масло, которое накладывалось на открытые раны или другие повреждения кожи. Больные зубы удалялись суровыми нитками при помощи дверей, эта операция по удалению зубов производилась примерно так: на больной зуб накидывалась петля из суровой нитки, а второй ее конец крепко привязывался к ручке двери. При резком открытии дверей срабатывал механизм, при котором вырывался, а чаще обламывался больной зуб, что, как правило, сопровождалось болевым шоком и глубоким обмороком. На «барахолке» в то время продавались и обменивались народные снадобья всевозможного назначения, в виде корней хрена, крапивы, собачьего жира, различных натираний, живой и мертвой воды. В большом количестве появились всевозможные шарлатаны и колдуны всех мастей и оттенков, как в средневековые времена, они продавали сомнительные рецепты здоровья и долголетия доверчивым и обреченным на смерть людям. В этих условиях любое заболевание считалось опасным, так как специализированной медицинской помощи не было, а народные врачеватели никакой ответственности за лечебный процесс не несли, и поэтому, если лечение заканчивалось смертью, то это принималось как должное, как веление судьбы. Однажды это все испытал и я на себе. Простудное заболевание, внедрившееся в мой организм, расцветало пышным цветом. Никакие народные средства мне не помогали справиться с болезнью. Высокая температура, постоянный кашель и днем и ночью изматывали не столько меня, сколько мою маму. Любой мой вздох отзывался страданиями в мамином сердце, она ни на секунду не отходила от моей постели, подавая мне и ночью и днем холодные компрессы на мой постоянно пылающий лоб, вливая в меня отвары крапивы, растирая в кровь мою грудную клетку смесью скипидара и самогонки – ничто не помогало мне и не оказывало должного лечебного эффекта. Я таял на глазах и казалось, что нет силы, которая может мне помочь выздороветь. Мама боролась за мою жизнь, упорно доставая последние вещи и обменивая их на «барахолке» на все новые и новые снадобья. Однажды она раздобыла мировое народное средство от туберкулеза – банку собачьего жира. Существует народное поверье, что при заболевании туберкулезом собачий жир не заменим. Есть ли у меня туберкулез или нет – науке в то время было не известно. Однако это отвратительное пойло вливалось в мой организм ежедневно, но должного эффекта не давало. В одну из очень тяжких для меня ночей мама приняла решение обратиться за медицинской помощью к фашистским медикам. На нашем семейном совете мамино решение было отвергнуто. Так как все мамины сестры были против, они пытались маму убедить в том, что обращение за помощью к фашистам влечет за собой немедленную физическую смерть больного ребенка, то есть меня. Глава нашего семейного совета, мудрый и ответственный за судьбу всей нашей семьи – мой дедушка единственный человек из всей семьи поддержал неожиданно для всех мамино решение. Он встал и сказал: «Все в руках Божьих – один он знает, что надо делать в это трудное для нашего народа время. Сердце матери ответственно за судьбу своего ребенка и слова, которые она произносит в его защиту, принадлежат Господу нашему. Если ты, Люба, решила обратиться за помощью во имя спасения сына, значит это от Бога, это он тебе дал. Мы, вся наша семья, должны ей в этом помочь. Давайте соберем во имя жизни на земле довоенные остатки роскоши: обручальные кольца, броши, серебряные ложки, что достались нам по наследству еще от моих родителей, и от имени Господа попросим помощи у врагов наших. В этом наша сила, а не слабость, в этом наша духовность и величие». Через два часа после состоявшегося семейного совета в наш дом пришел немецкий фельдшер, обер-лейтенант. Он внимательно осмотрел меня и на ломаном русском языке сказал, что мне необходимо сделать рентген. И чем быстрее, тем лучше. Главная задача заключается в том, чтобы об этом не узнал его начальник. Оказывая помощь мне, немецкий фельдшер по законам военного времени подвергал себя нешуточной опасности, так как существующий приказ запрещал оказание медицинской помощи местному населению. Нарушение этого приказа служило основанием для разжалования и ссылки в штрафной батальон, что означало неминуемую смерть. Он предложил рано утром до прихода на работу всякого начальства сделать мне рентгеновский снимок. По результатам рентгеновского исследования установили диагноз – плеврит, что в отличие от туберкулеза давало мне шанс на выздоровление, лишь в том случае, если будет оказано мне специализированное лечение. В течение десяти дней немецкий фельдшер тайком от начальства в далеком сорок четвертом году лечил меня инъекциями пенициллина, дефицитного для того времени лекарства, что спасло меня от смерти и я выздоровел. Как видите, сила духа моей мамы в сочетании с мудростью моего дедушки помогли мне выжить.

В один из февральских дней 1944 года моя мама не вернулась с «барахолки». Ночь для меня прошла в ужасном кошмаре. Я без слез прощался с самым дорогим для меня человеком. Никто из окружающих меня близких ни одним словом не успокаивал меня и даже не пытался сказать мне ободряющие слова – их просто не могло быть, так как все понимали, что это значит. Но, увы, произошло невиданное, и Господь мне вернул жизнь в лице мамы. Всех присутствующих на «барахолке» в тот день арестовали и продержали до утра – искали диверсантов и партизан. Партизан, подпольщик – эти слова вошли в мое сознание в то страшное время, когда понятие жизнь и смерть как бы соединились в единое целое. Несмотря на массовые репрессии, устрашающие всенародные казни партизан, подпольщиков и массовые убийства молодежи, дух рабства не проник в нашу семью. Моя родная тетя Шура принимала активное участие в акции по устранению палача белорусского народа гауляйтера Вильгельма Кубе. Это она, в то время молодая женщина, прикрыв своим ребенком, моим двоюродным братом, партизанскую мину, перевезла ее в детской коляске через весь город на явочную квартиру, которой впоследствии и был взорван именитый гитлеровский фашист. Мои тетушки, многих из которых уже нет в живых, с риском для жизни собирали медикаменты, перевязочный материал и перевозили их подпольщикам. Это они отдавали последний кусок хлеба нашим военнопленным, тем самым как бы спасая всех пропавших родных и близких, чьи судьбы они оплакивали каждый день, оставляя в себе какую-то надежду, что они живы и наступит день их встречи.

Через много лет в моей памяти остался гордый поступок моей мамы, про который мне хочется рассказать. Она презрела рабство во имя жизни и выбрала достойный выход из сложной ситуации – фашистский холуй-полицейский избил ее палкой за то, что она переходила улицу в неположенном, как ему показалось, месте. Удары палкой сыпались на беззащитные женские плечи, вся кофточка пропиталась кровью, а вооруженный бандит исполнял свой долг перед хозяевами, наводя новый порядок в новом фашистском доме. Я не знаю, какая сила заставила после этой бойни подняться мою маму с земли и броситься на фашистского ублюдка. Она впилась рукой в его перекошенное злобой лицо и вырвала ему глаз. Бандит заорал не своим голосом, схватился одной рукой за окровавленное лицо, а второй вынул из кобуры пистолет и направил на маму. От ужаса я закрыл глаза и бросился к маме, но в эту минуту раздался окрик немецкого обер-лейтенанта: «Хальт!» Оказывается, он с самого начала наблюдал эту сцену и даже он, враг нашего народа, оценил мужественный поступок молодой женщины, бросившейся на вооруженного бандита, защищая свою честь и достоинство, презрев рабство, отстаивая свободу и независимость даже ценой своей собственной и моей жизни. Разве это не подвиг? Несгибаемый дух мамы оказался сильнее фашистского прихвостня, который под команду обер-лейтенанта с залитым кровью лицом ушел в сторону. Эта победа моей мамы над вооруженным бандитом стала для меня примером мужества и самоотверженности, которые я пронес через всю свою жизнь. Эта ее победа, ее сила духа помогли мне в трудные минуты преодолевать минутную слабость и заставляли не хныкать, когда так хотелось расслабиться.

Я верю, что несгибаемая воля и жизненная сила моей мамы помогли нам всем выжить и дожить до того светлого дня, когда 3 июля 1944 года я вместе с мамой и всей своей родной босоногой детворой встречал первые советские танки. Эта улица, на которой мы встречали наших освободителей, стала потом называться Танковой улицей. И почти не осталось никого, кто бы мог ответить на этот простой вопрос: «Почему эта улица стала называться Танковой?» Знайте все, что на этой улице мы встречали нашу свободу. В этот светлый и радостный день мы увидели наших освободителей. Закопченные гарью и пылью танкисты подхватывали нас, детей, на руки, усаживали на теплую от боевого накала броню и целовали нас, мальчишек, крепко прижимая к груди, нежно лаская своими огрубевшими руками, угощая хлебом, сахаром и тушенкой. Этот день, 3 июля, сегодня в Беларуси отмечают как день освобождения республики, а мне он запомнился как день освобождения нашей семьи и как день, который принес нам совершенно новую жизнь, день, давший само право на жизнь.

Новая жизнь с первых шагов чуть не обернулась большой бедой для всей нашей семьи. На смену неподдельной радости и шумных криков: «Ура!» пришло отрезвление, обрушившееся на всех, как ушат холодной воды, вылитой в один миг на каждого из нас. Уполномоченный НКВД зачитал нам приказ, в котором нашей семье в течение 24 часов было предписано эвакуироваться в Казахстан за то, что в течение всего периода оккупации г. Минска мы проживали на временно оккупированной территории. Это распоряжение повергло в шок всю нашу семью, которая, пожалуй, впервые на моей памяти оцепенела от ледяного ужаса, который был пострашнее всего того, что мы до этого пережили. Бросить насиженное гнездо и отправиться в никуда, а самое главное – это несправедливость, которую мы не заслужили. В этот страшный для нашей семьи момент моя мама в очередной раз поразила меня своим мужеством. Взяв меня за руку, привела в кабинет начальника НКВД, смело открыла дверь и спокойным голосом сказала: «Начальник, расстреляйте меня с сыном вместе, потом всех остальных Саевичей, моего отца, мать, сестер. Расстреляйте за то, что вы нас не смогли защитить, что вы, бросив нас на произвол судьбы, пустили в наш дом фашистов, что на третий день войны мародеры уже грабили и жгли наш Минск, а где же вы все были? Три года над нами издевался фашист, три года ада и ужаса испытали мы только для того, чтобы вы, освободив нас от фашистского рабства, в котором мы сохранили свою честь и достоинство, предлагали нам новый концлагерь. Нет, мы никуда не поедем, хоть убейте нас всех, а потом везите наши трупы куда хотите». Такие страшные слова я от своей мамы услышал впервые, ее спокойный отдающий металлом голос не дрожал, а звучал, как набат. В комнате установилась напряженная тишина. «Как фамилия?» – прозвучал голос начальника НКВД. Мама произнесла свою фамилию по слогам: «Сае-ви-чи мы, нас здесь все знают». Полковник поднял свои свинцовые опухшие глаза и хриплым голосом проговорил: «Проханов, проверь Саевичей на предмет сотрудничества с немецкой властью». «Есть, товарищ полковник». Худой и высокий Проханов подошел к столу, взял в руки папку, надел очки, всматриваясь в бумаги, протянул список начальнику со словами: «Нема тут ниякого сотрудничества – старики, баба да дети, белье стирали за кусок хлеба. И все. Так, товарищ полковник». Тогда, не поднимая глаз от стола, бесцветным тусклым голосом полковник приказал: «Вычеркни их к ядреной маме». Проханов красным карандашом вычеркнул нашу фамилию из страшного смертельного списка и подал маме стакан воды. Мама начала пить воду, и я услышал, как застучали ее зубы о край стакана. Когда мы вышли с мамой из комнаты, у нее подкосились ноги. Такой беспомощной я ее увидел впервые. Да, моя мама, смертельно рискуя, отвела страшную беду от всей нашей семьи и спасла нас всех от того ужаса, в который попали сотни тысяч ни в чем не повинных людей, о чем я узнал спустя много лет.

Началась новая послевоенная жизнь, жизнь, полная забот и маленьких бесхитростных радостей. Самым большим праздником в нашей семье стал День Победы, который под грохот салюта мы отметили в кругу нашей семьи. И хотя за праздничным столом кроме картошки и нескольких банок свиной тушенки не было ничего, этот день у меня остался в памяти на всю мою жизнь. Собралась за нехитрым столом вся наша семья. Моя мама была самая красивая из всех ее сестер, самая сильная и самая умная. Дедушка разлил в стаканы самогон, который хранился в бабушкином сундуке под замком, встал и сказал: «Восславим Господа Бога, что даровал нашим воинам победу над лютым ворогом» и пожелал всем крепкого здоровья. Все выпили обжигающую жидкость, и как-то сразу все вокруг потеплело, легко звучал нежный голос патефонной пластинки, который пел про темную ночь, про пули вокруг и, конечно, про жизнь, которая победила смерть. Дрожал наш маленький дом от артиллерийских торжественных залпов, обжигала руки и губы горячая картошка в мундирах. Я видел одухотворенное лицо моей мамы, самое лучшее лицо в мире, я чувствовал ее тепло и это был для меня самый счастливый день в моей жизни.