Широчка проснулась около десяти. Почему около десяти? – спросите вы. Да потому, что у Широчки начались самые лучшие в мире летние каникулы, и Широчка уехала в деревню, к бабушке и дедушке. Несмотря на то, что деревня находилась в трёх автобусных остановках от города, это была самая настоящая деревня с домами с печным отоплением, колодцами во дворах, (несмотря на давно проведённые водопровод и газ) коровами, козами, свиньями, утками и целой кучей бабушек и дедушек. Наверно, для всех горожан здесь можно найти подходящих бабушку с дедушкой, чтобы приезжать к ним на каникулы или просто в гости. Так, по крайней мере, думала Широчка.
Широчка открыла глаза, поиграла немного с солнечным зайчиком и бодро встала с кровати. Залёживаться некогда: её ждал полный впечатлений большой летний день. Первым делом Широчка села на ночной горшок, который жил под кроватью. Широчка всегда какала по утрам, при этом её лицо приобретало выражение особой одухотворённости, прямо святая дева, узревшая лик Господа.
Вскакнув от души, Широчка встала и внимательно осмотрела содержимое горшка.
В соусе свежей девичьей мочи покоилась большая мягкая рыхлая какашка. Широчка специально ела по вечерам сырую морковку, чтобы какашка получалась, как надо. Сегодня какашка ей особенно удалась, и Широчка замурчала тихонько песенку от удовольствия. Широчка могла любоваться своими какашками целую вечность, но впереди было много дел, и она со вздохом поставила горшок на небольшой столик. После этого Широчка принесла из кухни кружку с водой и скалку, которой бабушка толкла картошку. Скалкой Широчка принялась толочь какашки, ловко разбавляя водой из кружки. Наконец в горшке образовалась смесь нужной консистенции, и Широчка обошла с горшком все бабушкины цветочки, поливая их полученной смесью. Широчка всегда поливала цветы какашками, и они росли большими-пребольшими.
Теперь можно умыться и погулять до завтрака.
Не успела Широчка отойти от дома и на десять шагов, как перед ней предстала весьма любопытная картина. Капитан Отморозков, заехавший, видать, в гости к своим бабушке и дедушке, совершал арест козы. Звали козу Роза Люксембург, и принадлежала она бабе Даше. Отморозков пытался нацепить наручники на козьи рога, коза же блеяла, вырывалась, норовила боднуть, в общем, всячески оказывала сопротивление при аресте. Баба Даша стояла рядом, и голосила, как на похоронах или на проводах в армию.
– За что вы её, товарищ капитан? – спросила Широчка.
– Оскорбляет, зараза, при исполнении, так сказать.
– И как же она вас оскорбляет?
– Меееееент, – проблеяла вдруг коза с явным негодованием в голосе.
– Вот видишь.
– Да ну, товарищ капитан, это у неё язык такой, как английский. Э бёт у них значит птица, импОтент – важный, а хэппи пёзды ту ю – совсем не о счастливых женщинах. Если же вы предложите американцу сок, то он вообще обидеться может.
– Это как вороны, – поддержал разговор Отморозков, – у нас дома черешня росла. Так они облепят её и сидят, лакомятся. А бывало, как начнут кричать: кар, кар, кааавр, кааа…, захлёбывается, будто ей полный рот накончали. Я сначала так и думал, а потом смотрю, рот, как рот. Никакой эротики.
– Так и коза. Может, она совсем не то имела в виду.
– И то может быть, – миролюбиво согласился Отморозков, – но на всякий случай протокол составить надо.
Чем всё это закончилось, Широчка так и не узнала. Бабушка позвала кушать. Пришлось возвращаться домой.
На завтрак была пюрешка с котлетками. Картошка приятно отдавала пряным запахом Широчкиных какашек, и Широчка съела целых три порции.
После обеда бабушка попросила Широчку отнести деду Напасу маковой росы, а то он третий день как хворает. Дед Напас жил недалеко, да и Широчке нравилось бывать у него в гостях, пить чай с волшебным печеньем и слушать рассуждения о национальной идее. Дед Напас был помешан на идее русской нации.
– От них всё зло, от иностранцев всяких. Испокон веков наезжали к русскому двору всякие немцы-французы. Понаедут де Билы с Кретьенами, понаделают нам Педров с Гомесами, а от них потом вся зараза…
Дед Напас всамделишно был хворым. Он сидел за столом, курил длинные-предлинные папиросы, надолго проглатывая дым.
– О чём хвораешь, дедушка? – спросила Широчка ласковым голосом.
– Да всё о ней, об идее русской. Всё о ней моё сердце обливается кровью.
– И что ты о ней думаешь?
– Бабы мы, все как есть, бабы. А всё потому, что вскормлены молоком бабьим.
– Так другого не бывает.
– Ещё как бывает. Наше, мужицкое молоко. Оно и вкуснее, и питательнее.
– Никогда не пробовала, – призналась Широчка.
– А ты попробуй, – предложил дед Напас. – Хочешь?
– Да можно немного.
– Только тебе самой его придётся надоить.
– Ну ничего. Где оно у тебя?
– Здесь, – Напас гордо вывалил богатырское наследство. – Только доить надо губами.
– Губами так губами.
– Не доится, – сказала Широчка Напасу после нескольких секунд доения.
– Ты дои, дои, оно не как у коровы, оно потом всё сразу, в рот, а ты смотри, чтобы всё проглотила.
– Я устала, – взмолилась Широчка через какое-то время.
– А ты себе рукой помогай, вот так, – дед Напас ловко показал Широчке, как надо делать.
Наконец Напас как-то вдруг хрюкнул и затрясся мелко-мелко, а Широчкин рот наполнился густой, слегка солоноватой жидкостью.
– Всё? – спросила Широчка у Напаса, но к тому пришли Осип с Кондратием, и он ничего не ответил.
– Ужинать будешь? – спросила бабушка, когда Широчка вернулась домой.
– Не а. Меня дед Напас молоком угощал. Своим, мужицким.
Всё когда-то кончается, как сказал старик Гераклит, отправляя пустую бутылку в авоську с тарой. Потом, правда, по пути в пункт приёма стеклотары он изрёк, уже прилюдно: «Всё меняется», благодаря чему и вошёл в историю.
Закончилась Широчкина пионерская пора. Пришло время вступать в комсомол. Широчка волновалась, как никогда, несмотря на то, что поручился за неё не кто иной, как Паша, ставший к тому времени секретарём комсомольской организации в школе. К тому же Паша состоял членом комиссии, которая и принимала в комсомол.
Перед дверью секретаря горкома комсомола, кроме Широчки, стояло ещё пять человек: здоровенный детина, постоянно пускающий струйку слюны на свежевыстиранную рубашку, шустрик, отпускающий смачные подзатыльники детине после каждой струйки, две неприличного вида девицы, нервно курящие сигареты, одну за другой, и опрятного вида мальчик лет так четырнадцати. Комиссия опаздывала на полтора часа.
Наконец, они появились, все трое, с усталыми от комсомольской работы лицами. Они бросили что-то вроде «здрст» на приветствие кандидатов в члены ВЛКСМ и скрылись в кабинете.
– С бодуна ребята, – с сочувствием в голосе сказала одна из девиц.
Широчка не знала, где у них в районе находится Бодун, но, судя по уставшему виду комсомольских вожаков и столь длительному опозданию, она решила, что это где-то очень далеко, и ей стало искренне жаль комсомольцев.
– Надо было пивасика взять, – продолжила тему та же девица.
– Кто ж знал, – ответила ей подруга.
– Может, сходим сейчас?
– А вдруг не успеем?
– За это, думаю, простят.
Но тут дверь открылась, и Паша пригласил всех внутрь. Комиссары располагались все трое за одним столом, покрытым настоящим красным кумачом, а кандидаты уселись на стульчики, стоящие вдоль стен кабинета. Кумач выглядел настоящим воплощением истории комсомола. Подпалины от забытых сигарет и нечаянно оброненных кропалей олицетворяли тяжёлую, а временами мучительно невыносимую жизнь трудового народа в условиях жестокой эксплуатации, которой душили народ помещики и капиталисты. Кровь дефлорированных на кумаче юных помощниц партии олицетворяла кровь борцов за свободу, равенство, братство, и мир во всем Мире. Следы вина служили символом радости побед, а обильное семя комсомольских вожаков олицетворяло светлое будущее.
– Начнём, – сказал секретарь горкома и сделал большой глоток прямо из графина.
– Кто первый? – спросил просто секретарь комиссии.
– Пусть он, – предложил шустрик и вытолкнул детину на середину комнаты. Детина сконфузился, отчего пустил сразу струйку слюны изо рта и большую зелёную соплю из носа. Сопля шумно упала на пол кабинета, и, сконфузившись ещё сильнее, детина громко пукнул.
– Фио? – спросил, морщась, секретарь.
– Не а.
– Что не а?
– Я не Фио.
– Не Фио?
– Он Гном, – ответил за детину шустрик.
– Гном? – удивился секретарь горкома.
– Почему Гном? – спросил просто секретарь.
– Потому что все его гномят, – вновь ответил за Гнома шустрик.
– И как же тебя гномят? – спросил секретарь.
– Кто как, – продолжал отвечать шустрик, – кто поджопник отпустит, кто какашками закидает, а Васька с Петькой, так те его письками затыкивают.
– Как затыкивают? – удивился секретарь.
– Петька в задницу, а Васька в рот.
– Он говорит, что это игра в мороженое, – заговорил, наконец, детина. – А когда я научусь правильно лизать мороженое у Васьки, он мне настоящее купит.
– А тебе нравится эта игра? – оживился секретарь горкома.
– Сначала больно было, а потом привык. Больно мороженого хочется.
– Так любишь мороженое?
– Очень, – детина улыбнулся во всю пасть, и на рубашку упали сразу две струйки слюны.
– У меня больше вопросов нет.
Следующей встали неприличные девицы. Сразу обе.
– Космодемидовская Зоя Гербертовна, – представилась одна из них.
– Надежда Константиновна…
– Крупская? – перебил её секретарь.
– Зачем сразу Крупская? Я Коньячкина.
– Место работы или учёбы?
– Фойе гостиницы «Интурист».
– Должность.
– Минетчицы мы.
– Бледи, что ли?
– Сам ты бледь! – оскорбилась Зоя. – Бледь – это развратная приспешница империализма, а мы, может быть, вынуждены сосать буржуйские суи, чтобы помочь детям-сиротам из детдома № 5.
– Вы помогаете детям?
– Мы взяли шефство над детдомом, – гордо сказала Надя.
– Что ж, это похвально. Следующий.
Аккуратного мальчика звали Тимур. Подобно легендарному тёзке, он организовал пионерскую команду для помощи одиноким старикам. Решив не размениваться на пустяки, в ночь на седьмое ноября они забрались в супермаркет буржуя и жмота Рачкина. Пионеры взяли еду и тёплые вещи, которые той же ночью незаметно подбросили в дома к старикам – вот утром порадуются. Утром же радостную новость старикам принесла милиция со специальной собакой. Отморозкову потом долго пришлось разбивать в кровь кулаки и ноги о старческие тела, выбивая из них признание. К Тимуру вопросов не было.
– Фамилия? – обратился секретарь к шустрику.
– Я не, я с ним за компанию, у меня ещё пока дома все.
Новоиспечённые комсомольцы осуждающе посмотрели на шустрика.
– Как знаете, молодой человек. А к тебе, Широчка, у нас вопросов нет. Ты доказала свою любовь к Родине, – сказал Паша.
– Итак, – взял слово секретарь горкома комсомола, – поздравляю. Вы все приняты в ряды ВЛКСМ, кроме некоторых, – он гневно заклеймил взглядом шустрика, – билеты получите позже, на торжественном собрании, а сейчас все свободны.
– Зоечка и Надечка, останьтесь, – сказал секретарь.
– И ты, Гном, тоже, – добавил секретарь горкома.
О проекте
О подписке