Глава 2

Лагерь. Тёмный барак.

Почти ничего не видно. Только длинные ряды нар и трели храпов, да кашлей на разные тональности, доносятся из всех углов. Нарушает эту идиллию, противный скрип, открываемой входной двери, да глухой стук каблуков хромовых сапог, по деревянному полу.

Вошедший надзиратель, быстро включает тусклый свет, и громко кричит:

– Отряд! Подъём! Живо, на построение! Бегом, я сказал! Бегом! – и резким движением, сбрасывает на пол с нагретых телами нар, осужденных, тех, что лежали ближе к двери. За его спиной, стояли два автоматчика, и они смотрели, на поднятых посреди ночи людей. Видя их недовольство и усталость, ехидно улыбались, словно им это зрелище, доставляло неописуемое удовольствие, – Живее! Живее, мать вашу! Сволочи, бегом, б…! У вас две минуты!

Заключенные, уставшие после тяжёлого трудового дня, зашевелились и начали подниматься. Они слазили с нар, бросая недовольные взгляды, на сытые и холёные лица надзирателей.

– Паскуды, бегом сказал! – не унимался надзиратель, – Бегом! Вы что, мать вашу! Не слышите?! – при этих словах, он пнул ногой, пожилого и очень худого мужчину в очках. Зк упал, ударившись о край нар, и разбил себе голову. Во избежание новых ударов, быстро поднялся на ноги, и принялся одеваться, – Копошитесь, словно тараканы полудохлые! Это всех касается! И воров тоже!

Жители барака, на ходу, натягивая на себя тяжёлые ботинки, фуфайки и выбегали на построение во двор, под громкие крики надзирателей и лай собак.

– Не рви горло, начальничек! – накинув кепку на голову, отозвался один из заключённых, – Выходим мы, уже. Только, не тараканы, а люди.

– Калабанов, твою мать! Ты мне, ещё поговори! Защитник, хренов! – надзиратели выходят из барака, за ними и заключённые. – А то, и тебе, ускорительного пропишу!

– А ты, Елизар, попробуй! – сухо и решительно отвечает Зиновий, глядя из-под лобья на надзирателя.

– П…. тебе, Калабанов! После построения, по тебе, карцер плачет!

Последними, и не спеша, выходят уголовники. Первым шёл, пожилой человек. Он, по местным меркам, был нормально одет. Обут в добротные ботинки. За ним, шагнули за порог, его окружение, нескольких крепких уголовников. Это был – вор в законе, и его свита.

Люди, не успевшие ещё отдохнуть, знали, что ни смотря, ни на что, их, ни свет – ни заря, завтра погонят на работу. Поэтому, немного нервно, ждут объявления, для чего и по какому поводу, в такую рань выгнали отряд и построили во дворе. Заключённые осматриваются по сторонам, думая, может, кто-то из бедолаг сбежал, и теперь, подняли конкретный «шухер». Но вроде, все на месте. Только воры, цинично зевают, и бросают недовольные взгляды в сторону осужденных по 57 статье, то есть «политических». Да на конвоиров, что держат на коротких поводках собак, готовых разорвать любого, только дай им волю или спусти поводок. Где-то, в глубине, своих зачерствевших душ, чувствовали, что это непременно связанно с политическими и заранее недовольно косились на них, то и дело цикая в сторону врагов народа.

Среди политических, выделялся один, темноволосый, статный, коренастый парень, годков так около тридцати, тот которого назвали Калабанов. На каждый выпад, в сторону политических, он тут же поворачивался, и если удавалось столкнуться взглядом с уголовником, что произнёс ругательства, то тот сразу делал вид что: «Моя хата с краю, ничего не знаю!» и замолкал. Очевидно, знали, что этот человек, никого в обиду не даст. И неважно, по какой статье сидит человек. Главное, чтобы всё было по совести. Накосячил – отвечай! Ну, а коль, не виноват человек, то на «нет», как говорится, и суда нет.

Вот, наконец, из темноты, под свет тусклых ламп, немного спешно, вышел сонный начальник лагеря. Поджарый, с сальным лицом, в расстёгнутой нараспашку шинели. С ним, два офицера. Один из них, явно не местный. Одет, гость, немного щеголевато, и не по местной погоде, но держался бодрячком. А позади, на расстоянии пары метров, стояли четыре автоматчика с ППШ наперевес. Они хищно осматривали заключённых, освещённых светом прожекторов, видя в них не людей, а скот, перед бойней.

– Заключённые! – гаркнул сиплым и грубым голосом начальник лагеря, поеживаясь от утренней прохлады и от досады, что, его самого, подняли с тёплой постели. Прямо, из ласковых объятий жены, и приказали, срочно построить весь контингент на улице. – Вы, уже знаете, что на нашу Родину, вероломно напал враг….

– И чё, начальнички? Вы, в штанишки наделали?! – с издёвкой в голосе, послышался крик из толпы, – Или вы, в натуре думаете, что мы, в этом виновны? Так это, не мы! Зуб даю! Это всё, падла буду, политические! Они ж там, все, поголовно шпионы…. А вы нам, чё, за место «абакумычей», выдадите винтовочки чёли? Или автоматики?! – громко ухмыляясь, высказался худой молодой воришка, с кепкой на самом затылке, по фамилии Чапрыкин, по прозвищу Чапа. – Так мы, всеми ручками «за»! – он поднял обе руки вверх, шевеля ладонями, словно ребёнок делающий «фонарик». – Токмо, начальничек, нам бы, в придачу пару «гитарок», да «гусиных лапок». Ох! – Чапа, от удовольствия зажмурил глаза, – Как бы-ы я тогда, всё красиво расписал! Ой, мама не горюй!

Та часть отряда, в которой стояли сплошь уголовники, хохотнула. Остальные, стояли молча.

– Чапрыкин! – недовольно закричал начальник лагеря, – Могу, твои нары, на карцер поменять! Так недельки, на две! – он строго посмотрел, на разговорчивого заключённого. Чувствуя, что так не хочется, с раннего утра, портить себе настроение, а видимо придётся. И желал, только одного: «поскорей бы уехал этот гость, из центрального управления, и можно вернуться в постель и досмотреть прерванный приятный. Местами, даже очень эротичный сон». Чапрыкин поправил кепку, и хотел что-то бросить в ответ на угрозу начальника лагеря, на которую, он клал с прибором, но тут, на его плечо, легла, рука пахана, вора в законе, по кличке Седой.

– Ша! – спокойно, но строго заговорил вор, – Чапа, не бузи. Народ, отдыхать хочет. Пусть, начальство хавальником пощёлкает перед публикой. Да цыганочку с выходом спляшет. И пусть катятся колбаской, по Малой Спасской, в свои апартаменты! А мы, в барак свалим, пока нары не остыли, да буржуйка коптит.

Чапрыкин, хотел что-то сказать, но подумал и согласно кивнул, да затих.

Начальник лагеря, ещё раз обвёл строй заключённых строгим взором и, убедившись, что все молчат, продолжил:

– Так вот. Сам, товарищ Сталин, подписал указ о помиловании осужденных офицеров! Несмотря на их тяжёлые статьи! То есть, им, – на следующую часть предложения, он сделал ударение, – даётся, ещё один шаг к исправлению! И полное доверие, со стороны государства и всех граждан СССР! Я, как начальник лагеря, против того, чтобы, предателей Родины выпускать на свободу досрочно. Но, Великий и Мудрый, товарищ Сталин, как истинный Отец народов, смотрит глубже! Можно сказать, зрит, в самый корень проблемы! И помилованием, даёт вам, возможность искупить свои грехи, перед государством! И проявить себя, настоящими сынами Коммунистической партии! – закончив свою пламенную речь, он повернулся к гостю, по строю заключённых прошёл ропот. – Товарищ майор, зачитайте весь список! – обратился он, приезжему майору, и тут же резко повернулся к строю, и громко произнёс последнюю фразу, – Всех, чьи фамилии сейчас прозвучат, собраться у ворот, через пять минут! В противном случае, имею полное право, считать это, саботажем! А за саботаж, у нас, полагается расстрел! Расстрел, без суда и следствия! Это я, для забывчивых повторяю! – он ещё раз, обвёл строй взглядом, – Ну, вот и ладушки! – и вновь повернувшись к гостю, и заискивающе спросил, – Вы, сразу в дорогу? Или может, чайку выпьете с бубликами? У меня жена, такие бублики печёт! Просто, пальчики оближешь!

– Спасибо за предложение! С удовольствием бы остался, но дел невпроворот! – майор из центра, вежливо отказывается, – Если с собой, котомку дадите, то не откажусь.

– Сделаем! – отозвался начальник лагеря.

– Опять, сука, политическим повезло! – донёсся из отряда, чей-то голос.

– Да ты не завидуй! – тут же, ему кто-то ответил, – У них, стало на один шанс больше, сдохнуть! Ха! Либо от пули Ганса, или от своих же! От краснопёрых, схлопотать пулю, меж лопаток!

– И то верно! – согласился первый заключённый.

– Отставить разговоры! – закричал один из надзирателей, в сторону уголовников, тот, что заходил в барах будить.

– Ишь, – зашептал Чапа, соседу, – как кум, перед начальством, выпендриваешься?!

– Елизарчик, жопу начальничкам, умеет подлизать! – также тихо, ответил тот.

Заключённые принялись живо, но тихо, обсуждать новый приказ Иосифа Виссарионовича, пока начальство, устроило маленький междусобойчик.

– Кх-кх! – откашлялся майор НКВД, и строго обратился к заключённым, – Значит так, читаю быстро и повторять, два раза, не буду! Раз молчите, значит понятно! – он нарочито, выдержал небольшую паузу. Развернул список и громко, зачитал его, – Арсеньев, Айрапетян, Быков, Белянский, Калабанов, Куц, Лемешко, Самойлов, Сванидзе и Турчинской, Дегтерев, Мышкин, Минаев! С вещами на выход!

– Остальным, отбой! – надрывно скомандовал начальник лагеря, и обратился к гостю, – Товарищ майор, пройдёмте! Я вас, долго не задержу. Пару минут, и всё будет готово.

– Умеете вы уговаривать, Аркадий Сергеич! – расплываясь в дружеской улыбке, соглашается гость из центра. – Стопочка водки, у вас найдётся? А то, что-то, продрог я у вас!

– Обязательно! – послушно кивнул головой, начальник лагеря. – Мы же, понимаем! С непривычки, то оно ого-го, как озябнуть можно!

– Ну, тогда уговорили!

Офицеры, зашагали в сторону капитального деревянного сруба, где проживал начальник лагеря, Аркадий Сергеич Шпак, со своей женой.

Заключенные, не мешкая, отправились в жилой барак, желая, хоть немного ещё вздремнуть. До подъёма, осталось несколько часов. Поскольку, все знали, что всех поднимут и погонят на работу. И поблажки, не будет, выспались они или нет. А кого это волнует?

Калабанов, собрал свой нехитрый скарб. Накинул, на фуфайку с номером вместо фамилии, мешок. И вдруг почувствовал, как ему на плечо, легла чья-то рука. Зиновий, резко обернулся. Недобро сверкая глазами.

Перед ним, стоял Седой.

В его холодных и прожжённых жизнью глазах, читалось просьба. Но он, тщательно пытался её скрыть. Но чувства, нахлынувшие в то мгновение, взяли верх.

А слева, на нарах, два пожилых еврея, инженеры, устало жаловались друг другу, что завтра будет, очень тяжёлый день. Ведь людей в отряде значительно уменьшилось, а план остался прежний. И теперь, им придётся, ещё больше вгрызаться в вечную мерзлоту. Для того чтобы, ещё по одной дневной норме сделать сверхустановленной. И главное, они только вработались к старой норме…. А тут, такой сюрприз…. И главное кем? Самим Сталиным! На их взгляд, это было совсем по-коммунистически. Людей забрать, а нормы оставить!

– Штаны, не намочил? – ухмыльнувшись, спросил вор, оставаясь внешне и в голосе совершенно спокойным.

– Было бы от чего! – парировал Калабанов.

– Тогда, зенками не сверкай! – тихо заговорил вор, – Вот лучше, возьми! – Седой протянул ручной работы отличный нож-пику, тонкий, острый как бритва, и легко при надобности прячется в сапог. – Солдат, ты мужик правильный. Это подарок от меня лично. Может, пригодиться, когда.

– Спасибо. Не ожидал! – немного удивлённо ответил Калабанов.

Седой встретился взглядом с Калабановым, выдержал паузу и тихо сказал:

– Ты забыл, Солдат, мы люди с понятиями. Закон чтим и добро помним. Ты сейчас на фронт, а там, сам понимаешь, разное может случиться.

– Ещё раз, спасибо! – Седой протянул руку, и Зиновий, крепко пожал ладонь вора.

– Давай. И это…. – Седой сделал небольшую паузу, лицо старого вора смягчилось, и стало как-то добрее. На нём, появилась тоска и грусть, очевидно от нахлынувших вдруг воспоминаний, – …по возможности, окропи его германской кровью. Пусть это будет, моя маленькая месть немчуре! За моего батю, погибшего в империалистическую.

– А самому, слабо?! – ухмыльнувшись, спросил Зиновий.

– Не слабо. Ты на слове меня, как фраера, не лови! Молод ещё. Как сам видишь, мне здесь, ещё долго чалиться…. Да и к тому же, на войну, воров не берут! Закон не позволяет.

– Хорошо. Я обещаю!

– Ну вот, теперь и ладушки, – смягчая тон, произнёс напоследок Седой, – вроде как, и поговорили….

Зиновий Калабанов повернулся по-военному, на каблуках и, не оборачиваясь, вышел вслед за своими товарищами, в деревянную дверь барака. Хлопнув ею на прощание, в знак того, чтобы сюда больше, никогда не попадать. Душа трепетала, от радости и гордости, что он стал нужен Родине! Его помиловали! Но, тревога оставалась. «Что, будет завтра? Немца остановим, погоним восвояси, а им что, обратно в лагеря?!» И эта мысль, тревожила и выворачивала душу наизнанку….

…всё темнеет перед глазами, перед ним появляется видение танцплощадки…

…играет музыка. Лёгкий туман, кружится у ног танцующих пар. Из воздушного облачка, выплывает облик, его Александры. Девушка, в лёгком ситцевом в цветочек платьишке, парила на танцплощадке, и не сводила с него глаз. Зиновий, сделал шаг к возлюбленной. В ответ, она послала ему воздушный поцелуй, и тихо прошептала, спокойным и уверенным голосом:

– «Любимый, всё, будет, хорошо!»….

Калабанов не сводил с девушки взгляда. Её голос, звучал обволакивающе, успокаивающе и чарующе. Казалось, что всё тело, подвластно его силе. И каждая клеточка, проникалась этой силой, силой любви и веры.

– «Любимый, всё, будет, хорошо!»…. – и облик Саши растаял.

Видение пропало. Вокруг, всё тот же лагерь. Калабанов, осмотрелся по сторонам, тряхнул головой и пошёл к проходной.

На душе у него, от этих слов, стало как-то спокойней и теплее. Чёрные мысли, отошли на дальний план. Остались, только о любимой Шурочке…. Так захотелось обнять, прижать к себе и вдохнуть запах её волос! И целовать….

– Калабанов! – окликнул его, один из надзирателей, – Шевели ластами!

Бывший зек, прибавил ходу.

На проходной, Зиновия, никто досматривать не стал. Так лишь, похлопали руками для отвода глаз, поскольку надзиратели и охрана, наверняка были уже предупреждены Седым, и лишь едва заметно улыбались.

Майор из центра, держа в руках завёрнутые в полотенце обещанные бублики, махнул на прощание вышедшему проводить его начальнику лагеря. Так же молча, посадил полтора десятка бывших заключённых в крытую полуторку, в которой сидели ещё два вооружённых винтовками молодых и полусонных солдата. Те, завидев майора, встрепенулись. Сделали серьёзные мины, с напускной строгостью, и грузовик в полной тишине укатил в ночь, растворяясь в темноте.