Глава 4. Смертельная опасность

Пипус вынес из дома корзину с обрубком ноги и не вернулся. Скорее всего, отправился в таверну, чтобы напиться и забыться.

Сон не шёл, в соседней комнате стонала в беспамятстве бедная женщина. Проворочавшись более часа, я вдруг услышал, что в дом вошли люди. Оказалось, это муж вернулся за своей жёнушкой. Явился с другом, и вскоре в доме я остался один.

Под утро меня разбудил скрип половой доски. Кто-то снова появился в доме. Вообще-то в этом вроде ничего подозрительного не было, но меня насторожило, что людей было несколько и они старались не шуметь. Тех двоих, что вошли первыми, выдал скрип досок под ногами, когда появился третий, тихо звякнули шпоры.

К тому моменту, как они вошли, мне потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы спрятаться под кроватью. Я был уверен, что этих убийц послал тот высокородный старикан.

– Здесь никого нет, – прозвучал властный холодный голос человека, привыкшего отдавать приказы.

Я узнал этот голос. Он принадлежал тому самому управляющему графа Трибо, который узнал меня, после чего мы вынуждены были бежать из столицы.

– В других комнатах тоже пусто – ни лекаря, ни щенка, господин Корин.

– Должно быть, они на гуляниях вместе со всеми, – проворчал управляющий. – Ладно, здесь мне торчать не с руки. Вернёмся сюда утром.

Когда шаги незваных гостей стихли, я ещё долго сидел в своём укрытии и не скоро решился, выбравшись из-под кровати, потихоньку подойти к занавеске и робко выглянуть в затемнённую приёмную. Там вроде никого не было, но, опасаясь, что кто-то всё же остался, чтобы проследить за мной или Пипусом, я решил не выходить наружу через дверь. Мне было по-настоящему страшно. Я вспоминал ту ночь, когда пришёл в сознание во рву среди разлагающихся трупов. Оказаться там снова я абсолютно не собирался. Поэтому распахнул деревянные ставни, прикрывавшие окошко в спаленке, и выбрался в переулок.

Крадучись, отошёл от дома лекаря на два десятка метров, после чего выбрал местечко, откуда мог тайком наблюдать за улицей, ведущей к нашему жилищу. Я справедливо полагал, что Пипус может вернуться домой только этим путём. По прошествии некоторого времени со стороны площади потоком хлынули люди, по большей части основательно выпившие. Среди них, увы, лекаря не было. Он появился ближе к рассвету. Как я обрадовался, увидев наставника! Он брёл, едва держась на ногах. Выскочив из укрытия, я отвёл его в сторону.

– Амадеус, отпусти меня! Что случилось? Ты что, увидел этой прекрасной ночью какой-нибудь ужас из баек менестрелей-сказателей?

– Наставник, у меня, похоже, неприятности. Смертельные, – заявил я и сбивчиво поведал ему о чёртовом старикане и человеке по имени Корин, шарившем в нашем доме.

– Мы пропали. – Старик сел прямо на мостовую, тут же протрезвев, а я испугался ещё больше.

– Но что всё-таки случилось? Кто эти люди, зачем я им нужен? С чего бы какому-то незнакомому человеку желать мне зла?

– Корин – это не человек, это отродье волка, дракона, какого-нибудь кровожадного чудовища, алчущего человеческой крови. О таких монстрах в человеческом обличье хорошо известно твоим предкам по линии матери. – Пипус схватил меня за плечо, и голос его задрожал: – Амадеус, ты должен немедленно бежать из города!

– Но я… Куда же я пойду? У меня нет знакомых в других местах.

Наставник увлёк меня во мрак узкого переулка.

– Я знал, что однажды они явятся. Понимал, что тайна не может остаться нераскрытой вечно, но никак не думал, что тебя найдут так быстро.

– Что я сделал?

– Это не имеет значения. Единственное, что сейчас важно, – надо немедленно бежать. Ты должен покинуть город по другой дороге. На этот раз ты направишься в Ильму. Там скоро ярмарка, отовсюду стекается народ, и в толпе ты сможешь легко затеряться.

Я пришёл в ужас. Отправиться в Ильму одному? Но туда несколько дней пути! Впрочем, как-нибудь доберусь, но…

– Ладно, допустим, доберусь я туда, и что мне там делать?

– Ждать меня. Теперь я соберусь куда осмотрительнее, чем в прошлый раз. Прихвачу денег и запасусь материалом для краски. Ещё подумаю, как доставить в Ильму тот груз, что уже готов для продажи.

– Может, я помогу…

– Не перебивай! – Пипус снова схватил меня за плечо. – Другого пути нет. Если они найдут тебя, то убьют.

– Почему?

– Я не могу ответить тебе, Амадеус. Если что-то и может тебя спасти, то лишь полное неведение. С этого момента не говори на общем, только на высоком. Сейчас я смою краску с твоих волос и дам тебе капли, чтобы изменить цвет твоих глаз. Теперь ты эльф! Запомни это! Они будут искать полукровку. Никогда не признавайся в том, что ты полуэльф. Ты эльф! Называйся эльфийским именем, а не имперским. Как там тебя?.. Э-э…

– Но…

– Никаких но, пошевеливайся.

Я покинул столицу с первыми лучами солнца. Шёл быстрым шагом, стараясь не бросаться в глаза. Несмотря на ранний час, по дороге уже брели путники и тянулись ослы, телеги, запряжённые лошадьми и волами. Впереди меня ждала неизвестность.

В столице я уже знал каждый закоулок, но теперь покидал город в страхе, усугублявшемся полнейшей неопределённостью, ибо я понятия не имел ни о том, от чего мне приходится бежать, ни о том, с чем придётся вскоре столкнуться. Дорога сперва пролегала через лес, не тот, что принято называть Великим, просто хвойный лес, затем вела через болота и небольшие озёра, а потом поднималась по склону горной гряды.

Городок Ильма находился среди гор. На его месте раньше доставали до неба дубы Великого эльфийского леса. Но имперцы вырубили их, и сейчас Ильма главным образом служила перевалочным пунктом на пути к многочисленным рудникам, где рабы добывали золотосодержащую руду.

Никто не смог бы проделать путь из Ролона до Ильмы в карете или на телеге. Даже самых больших любителей удобств подвозили, сколько возможно, к предгорью, а дальше начинались горные тропы, непреодолимые для колёсных экипажей. Поэтому приходилось путешествовать верхом на лошадях, ослах или на своих двоих. Ну а если дело касалось очень состоятельных людей, то они передвигались в паланкинах.

В преддверии ярмарки по дороге тянулись длинные караваны животных, на спинах которых громоздились тюки с товарами. Выбравшись из Ролона, я пристроился позади вереницы осликов в надежде сойти за одного из погонщиков. Мне это удалось, и я тащился за обозом всё утро.

В полдень обоз остановился у озера: животным надо было отдохнуть и подкрепиться, да и людям не мешало перекусить. Караваны, шедшие впереди нас, уже стали там на привал. В путь я отправился не с пустыми руками: помимо денег, которые получил от художника-бретёра, имел несколько серебряных монет от Пипуса и две серебряные же пряжки с башмаков, доставшихся мне в первый день моего попадания в этот мир. Они служили мне вроде талисмана на удачу, и расстаться с ними я был готов только в случае крайней нужды.

У озера кривился десяток глинобитных хижин и навесов, крытых соломой. Несколько женщин-эльфиек готовили на открытом огне еду и разливали из больших кувшинов воду и вино. Я купил у них три лепёшки с мясом и набрал во флягу чистой воды. Чтобы не привлекать к себе внимание, убрался в небольшую рощицу, но, даже лёжа под деревом и уминая вкусняшку, я, хоть и не сомкнул глаз прошлой ночью, не находил покоя. Перед глазами у меня стояло насмерть перепуганное лицо Пипуса. В конце концов я вскочил и вернулся на дорогу, чтобы продолжить путь.

Страх заставлял меня без конца оглядываться. В этих местах карете по дороге было бы уже не проехать, но кто знает, на какие ухищрения способен этот зловещий старикан? Я был готов поверить, что он мог пуститься за мной в погоню призраком и схватить костлявыми пальцами в любой момент.

Мне стало немного спокойнее, когда я снова пристроился в хвосте очередного вьючного обоза, прикидываясь погонщиком и стараясь не вляпаться в навоз. Солнце уже скользнуло за гору, на дорогу ложились тени, и ясно было, что мне, как и всем прочим, вскоре придётся подумать о безопасном ночлеге. В городах-то и деревнях имперцы крепко удерживали население в узде, но на дорогах свирепствовали разбойники, и чаще всего мои сородичи – полукровки.

«Дурная кровь», – скажет о полукровке любой имперец и будет утверждать, что люди смешанной крови якобы наследуют худшие черты обеих рас, к которым принадлежали их родители, а потому уже изначально порочны. Собственно говоря, имперцев можно понять: они видели, что в городах полукровки промышляют большей частью воровством и нищенством, а на дорогах – разбоем.

Правда, мой наставник эту теорию отвергал, заявляя, что преступником человека делает не происхождение, а обстоятельства. Как человек, проживший пятьдесят лет в цивилизованном обществе, я с ним был полностью согласен. Но годы, проведённые в этом мире, когда чуть ли не каждый день слышал, что такие, как я, сплошь выродки, наложили свой отпечаток, и отделаться от этой мысли было уже не так просто. С помощью капель лекаря я скрывал цвет своих глаз и старался отвечать на вопросы других погонщиков только на высоком, но моя шляпа всегда была надвинута на глаза.

Вскоре обозы остановились на обочинах, путники стали разжигать костры. Близилось время, когда активными становились дикие звери и ещё более дикие люди, если эльфов тоже можно так называть…

Я устроился под облюбованным хвойным деревом, привалившись к стволу, и прикончил припасённую лепёшку.

Неподалёку остановился на привал владелец обоза, сопровождаемый тремя охранниками и эльфом-рабом. Последний, как я заметил в свете лагерного костра, был сильно избит: мало того что по его лицу прошлись кулаками, так ещё, судя по рваной окровавленной одежде, беднягу изрядно отходили плетью. Ничего необычного в этом зрелище не было, я не раз видел жестоко избитых эльфов, полукровок и даже людей. Насилие и страх – это именно то, что позволяет меньшинству держать в подчинении большинство.

Прикрыв глаза, я прислушивался к рассказу рабовладельца, хозяина обоза, который беседовал с одним из охранников. Речь как раз шла об этом рабе.

– Это сущий зверь, – говорил хозяин. – Нам потребовалось три дня, чтобы его изловить. Ему уже досталось, но это только цветочки. Настоящую кару он понесёт в Ильме, на глазах у всех: после этого урока всем беловолосым будет неповадно даже помышлять о побеге.

– Хорошо бы ещё заодно изловить остальных разбойников-эльфов, от которых на дорогах житья нет, – заметил его собеседник, – по всей округе грабят и насилуют. А имперцев убивают без пощады.

И тут я понял, что видел этого хозяина раньше: он заходил иногда в храм Единого в Ролоне. Этот человек всем был известен как грубый и беспощадный рабовладелец. Он оскоплял своих рабов и насиловал рабынь, а уж порол без различия пола и возраста всех невольников, попадавшихся ему на глаза. Даже его соотечественники имперцы были о нём дурного мнения. Как раз когда я с наставником зашёл в храм, этот злодей появился там вместе с рабом, юношей примерно моих лет в этом теле, которого жестоко избил за какой-то проступок. Он привёл мальчика в храм обнажённым, причём даже не привёл, а приволок на собачьем поводке. Мой наставник тогда прошептал:

– В душах некоторых людей кипит чёрная злоба, которая выплёскивается наружу в виде жестокости. Этот человек ненавидит эльфов. Он заводит рабов, чтобы издеваться над ними.

И теперь я вспоминал слова Пипуса, прислушиваясь к громкой похвальбе этого человека, взахлёб рассказывавшего и об охоте на беглеца, и о своих утехах с эльфийскими женщинами. Каково это – быть рабом сумасшедшего, человека, который может бить тебя, когда ему вздумается, и насиловать твою жену из прихоти? Принадлежать безумцу, который способен убить тебя просто так, под настроение?

– Этот зверёныш утверждает, будто в своём Великом лесу он принц, – рассмеялся рабовладелец и запустил в связанного раба подобранным с земли камнем. – Сожри это на ужин, принц Одулин. – И снова расхохотался.

– А негодяй довольно крепкий, – заметил другой имперец.

– Это пока я им не занялся.

И тут я понял, что эти изверги собрались кастрировать беднягу!

Я бросил взгляд на раба, и наши глаза встретились. Эльф уже знал свою судьбу, но если сначала его глаза показались мне пустыми, то затем я увидел в них боль. Не просто физические страдания от побоев, а боль унижения и отчаяния. В моей голове снова засветилась ярко-красная надпись: «Чтобы выжить, освободи раба!»

Схватившись за голову, я встал и перебрался под другое дерево. Этот приказ моего мучителя, заточившего мой разум в этом безумном мире, казался мне бредовым. Как я смогу это сделать, когда вокруг столько людей?!

Вопреки потрясению, я крепко уснул, а когда проснулся, стояла тёмная ночь. Небо затягивали тучи, и плывущая по нему призрачная луна то пропадала из виду, то ненадолго появлялась снова. Когда она скрывалась за облаками, воцарялась и вовсе непроглядная тьма. Ночь была наполнена криками ночных птиц, шорохом кустов, когда в лесу двигалось что-то крупное, и шумами, издаваемыми обозниками, – храпом, стонами во сне, фырканьем ослов.

Уж не знаю, что стало тому причиной – то ли приказ, вспыхнувший накануне в моей голове, то ли моё человеколюбие, но я всё же совершил самый безумный поступок за все годы, прожитые в этом мире.

Удостоверившись, что всё вокруг тихо и неподвижно, я поднялся с земли, достал нож и, пригибаясь, двинулся подальше от стоянки, к зарослям ельника. Если бы в тот момент меня кто-то увидел, то решил бы, что мне приспичило отлучиться в кусты по нужде.

Описав круг, я подкрался к тому месту, где был привязан спиной к древесному стволу раб Одулин, и, как змея, подполз к самому дереву. Одулин изогнулся, пытаясь определить, чем вызван шум, и я, застыв, приложил ладонь к его рту, призывая его молчать.

В этот момент хозяин раба закашлялся, и я замер. Видеть рабовладельца в темноте я не мог, однако, судя по всему, он просто перевернулся во сне. Спустя мгновение имперец снова захрапел, и я перерезал верёвки Одулина.

Едва успев добраться до своего лежбища, я услышал торопливые шаги – эльф проскользнул мимо и скрылся в тех же зарослях, откуда я начал свою операцию «Освобождение Одулина».

Увы, ему не удалось ускользнуть бесшумно, чем как раз славятся эльфы: спустя мгновение рабовладелец уже был на ногах, орал и размахивал шпагой, поблёскивавшей всякий раз, когда из-за облаков выглядывала луна. Вокруг поднялась суматоха: все вскакивали и хватались за оружие, не понимая, что происходит. Многие спросонья решили, что на лагерь напали разбойники.

Я же колебался, не зная, что лучше – остаться под деревом или под шумок улизнуть. Смыться бы, конечно, неплохо, но тогда многие догадаются, кто разрезал путы раба. Паника, царившая в моей душе, подбивала меня бежать сломя голову, но инстинкт выживания приказывал оставаться на месте. Понятно ведь, что рабовладелец осмотрит место побега и по разрезанным верёвкам поймёт, что у беглеца был сообщник. Сбежать сейчас – это всё равно что подписать признание.

Тут из зарослей донёсся шум, и сердце у меня упало. Похоже, преследователи настигли бедного Одулина, а я, вместо того чтобы помочь, лишь отяготил его участь. Теперь из кустов отчётливо слышались стоны и болезненные всхлипывания, но темнота не позволяла разглядеть хоть что-то, кроме множества движущихся фигур.

Люди вокруг стали зажигать факелы и устремились на звук, и я присоединился к ним, предпочитая не выделяться. Зеваки обступили кого-то, валявшегося на земле и скулившего от боли.

– Единый, да его оскопили! – выкрикнул кто-то.

Тут мне стало совсем не по себе. Помог, называется, человеку! Я протолкался вперёд и воззрился на раненого, корчившегося на земле, зажав окровавленный пах.

Но это оказался вовсе не Одулин.

То был его хозяин.