– Где ты всему этому научился? – спросила, заколов волосы, Ольга, когда мы направились по скрипящему песку к дому.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Помню только, когда еще был младенцем, нянечка сказала: «Кобель будет».

– Шутишь? – лукаво покосилась на меня она, грызя травинку.

– Честное слово.

Судя по тому, как через несколько дней в отсутствии «папы» на меня стала поглядывать Нора, Ольга проболталась подруге о том, что случилось между нами.

«Нафиг-нафиг, – думал я, отворачиваясь от ее зазывных взглядов. – У тебя уже один е… есть. Только семейного инцеста не хватало».

Вскоре мне довелось лицезреть самого Генсека. В той, первой, жизни, я его тоже наблюдал, но в основном затылком, когда стоял в оцеплении перед трибуной Мавзолея в дни майских шествий и военных парадов. Теперь же случился, как говорят, «личный контакт» при следующих обстоятельствах.

Наш охотничий домик на Форосе, в числе еще десятка таких же, принадлежавших лучшим людям полуострова, находился всего в нескольких километрах от главной правительственной дачи, имевшей одноименное название. Когда-то там была резиденция русских царей, потом ее облюбовал товарищ Сталин, далее эстафету принял Никита Хрущев, а теперь в Форос временами наезжал Леонид Ильич Брежнев. Со товарищи. Внешне это никак не афишировалось, но кому положено знали. В том числе мой усыновитель. Однажды в августе (это было за год до окончания мною школы) он прикатил вечером на служебной «Волге» из Симферополя и сообщил, что отдыхающий в резиденции Генсек желает встретиться с талантливой молодежью Крыма.

– Ты будешь в их числе, – покровительственно похлопал меня по плечу. – Постарайся произвести впечатление.

– Может, взять баян и там чего-нибудь сбацать? – спросил я, проникаясь важностью услышанного. В доме имелся подаренный мне Норой «Хонер» о пяти регистрах, на котором по вечерам я нередко играл для папы «Интернационал», а ей – кое-что из зарубежной эстрады.

– А что? Умная мысль, – воодушевился родитель. – Леонид Ильич любит искусство. Сыграешь для него Гимн или на худой конец «Прощание славянки».

На следующее утро, около десяти в отутюженных брюках и белой рубашке со значком ВЛКСМ на груди, прихватив инструмент, я уселся вместе с Волобуевым-старшим на заднее сиденье автомобиля.

– Трогай, – кивнул тот фетровой шляпой водителю, после чего мы выкатили за ворота и взяли курс на правительственную дачу. На въезде в нее Вилен Петрович предъявил охране пропуск, вслед за чем автомобиль въехал на территорию и встал на стоянке неподалеку от одного из помпезных зданий, под тропическими пальмами. Там уже блестели еще несколько авто, в том числе правительственная «Чайка». Мы вышли из машины.

– Вам туда, – возник ниоткуда рослый амбал в темных очках и с портативной рацией в руке, кивнул на мраморную, с ковровой дорожкой лестницу.

– А это что? – насторожился цербер, увидев извлекаемый водителем из багажника футляр с «Хонером».

– Это, товарищ, баян, – предупредительно сказал папа. – Мой сын, так сказать, талант. Будет играть Гимн для товарища Брежнева.

– Понял, – кивнул башкой амбал. – Предъявите.

Убедившись, что все действительно так, он разрешил – проходите. После чего забубнил что-то в рацию.

Я прихватил инструмент, папа снял шляпу, и мы поднялись по лестнице вверх. В пенаты.

Они впечатляли архитектурными формами и дизайном. В небольшом, отделанном розовым туфом и позолотой зале на кожаных диванах вдоль стен напряженно сидел десяток юных дарований. Празднично одетых девушек и парней. Некоторых я знал. Они, как и я, были детьми местной элиты. Здесь же, у зеркальных окон и двустворчатой закрытой двери, стояли еще двое церберов из «девятки»^[3] с неподвижно застывшими лицами и скрещенными на яйцах руками, как того требовала инструкция. Указав мне пальцем на диван и пожелав удачи, Волобуев тут же испарился в смежную комнату, за стеклянной дверью которой виднелись другие сопровождающие. Под любопытными взглядами сидевших на диванах я поставил инструмент у ног, сделал рожу ящиком и опустился на прохладную кожу. Минут через пять напряженного ожидания в зале появился первый секретарь Крымского обкома партии (начальник отца), внимательно оглядел нас и проскрипел:

– Сейчас вы встретитесь с товарищем Брежневым. Никаких вопросов не задавать. Отвечать только на его. Всем ясно?

– Да, – втянули головы в плечи приглашенные. Я тоже. Сказались гены партийной дисциплины.

– Все. Идем, – поправив галстук, первым пошагал секретарь в сторону арочной двери. За ним робко двинулись остальные. Открыв футляр, я взял баян подмышку (тот хрюкнул) и последовал их примеру.

На подходе охранники распахнули створки, в глаза ударил яркий солнечный свет и бескрайняя синь моря, и нарисовалась открытая, с балюстрадой белая терраса, посреди которой, удобно устроившись в легких креслах, сидела царственная группа. В центре Сам, в белой рубашке с короткими рукавами, еще довольно крепкий и с густыми черными бровями, по сторонам 1-й секретарь ЦК Компартии Украины Щербицкий с министром иностранных дел СССР Громыко и еще какие-то менее значительные лица.

– А вот и наши молодые таланты, Леонид Ильич! – сделав нам знак остановиться, бодро изрек наместник Крыма.

– М-м-м, – пожевал губами хозяин Страны Советов, окинув нас благосклонным взглядом. – Здравствуйте, товарищи, присаживайтесь, – сказал густым басом. После чего сделал приглашающий жест.

– Всем сесть, – обернувшись назад, тихо продублировал Крымский секретарь. Мы опустились на стоявшие у балюстрады стулья, я положил «Хонер» на свободный стул сбоку.

– Так какие тут у нас таланты, а, Николай пович? – обратился к подчиненному Щербицкий. – Давай, докладывай.

Тот было с пафосом начал, но Брежнев его остановил, чуть подняв руку.

– Пусть сами расскажут, по порядку. А мы послушаем молодежь. Кто первый?

Возникла короткая пауза, как нередко бывает в таких случаях, а потом с противоположного от меня края встала девушка.

– Я Галя Ланская! – звонко сказала она. – Пишу стихи и публикуюсь в «Комсомольской правде»!

– Похвально, – шевельнул бровями Генсек. – Почитай нам что-нибудь.

Окружение, изобразив улыбки, одобрительно закивало. Девица выдала поэму про молодых строителей Братской ГЭС, все внимали с интересом, после чего высокий гость констатировал: «Хорошо», остальные немедленно захлопали в ладоши.

Потом встал хмырь лет пятнадцати, в очках, оказавшийся мастером спорта по шахматам. Он принялся излагать теорию Капабланки, что также вызвало удовлетворение сановных слушателей.

А далее еще один, явно не нашего круга. Тот был юным мичуринцем и рассказал о новом сорте огурцов, выведенных им на селекционной станции.

«Да, Гимн или «Прощание славянки» здесь не канают, – мелькнула в голове мысль. – Надо что-нибудь, что бы сразу раз – и в дамки».

И тут меня осенило. Исполнить «Малую землю»! Была такая песня, написанная по спецзаказу четырнадцать лет спустя композиторшей Пахмутовой на слова поэта Добронравова. В 1943 году Брежнев был начальником политотдела армии на Малой земле и, помнится, высоко оценил песню.

Данный ход мне показался безошибочным, поскольку тут я действительно мог произвести впечатление. Это тебе не какая-то там теория Капабланки. Все мои составляющие решение одобрили. Кроме прокурорской.

– Сие есть мошенничество, – изрекла она. – Присвоить чужое произведение.

Остальные на нее зашикали, внутри чуть захрипело. Не иначе, придавили.

Я демонстрировал свой талант последним. По принципу «не лезь в герои, пока не позовут», усвоенному за последние двадцать лет жизни в демократической России.

– Песня «Малая Земля»! – встал и четко доложил я, когда уставший от талантов Леонид Ильич, вяло поинтересовался, что я имею сказать, а Громыко тайком зевнул, поглядывая на часы. Видать куда-то торопился.

– Вот как? – чуть оживился Генсек. – А ну давай, парень, исполни.

Я шустро извлек из футляра блестевший перламутром инструмент, надел на плечи ремни и нажал оркестровый регистр. Для большего впечатления.

– Музыка моя! Слова тоже мои! – сбрехал я. – Исполняет Никита Волобуев!

Потом выдал вступительные аккорды – баян звучал как оркестр – и голосом Магомаева затянул:

 
Малая земля. Кровавая заря…
Яростный десант. Сердец литая твердь.
Малая земля – геройская земля,
Братство презиравших смерть!
 

– старательно выводил я, отмечая реакцию главных слушателей. В глазах бывшего политотдельца возник неподдельный интерес, его окружение косилось на Брежнева и тоже внимало.

«Так, вроде процесс пошел», – подумал я и выдал второй куплет. С надрывом.

 
Малая земля. Гвардейская семья.
Южная звезда Надежды и Любви…
Малая земля – российская земля,
Бой во имя всей земли!
 

Судя по всему, патетика передавалась старшему поколению, поскольку некоторые из сановников подтянулись и сделали героические лица.

Последние два куплета я выдал на максимальном творческом подъеме. Правда, в конце сорвался на фальцет, но это не сказалось на общем впечатлении от шедевра. Будущий генералиссимус и четырежды Герой даже прослезился, а его свита стала перешептываться, одобрительно кивая головами.

– Дай я тебя поцелую, композитор, – прочувствовано сказал Леонид Ильич, после чего встал с кресла, подошел вплотную и облобызал меня в обе щеки. Пахнуло коньяком и хорошим одеколоном.

– Вот это талант! – полуобернулся к соратникам. И сказал одному, в роговых очках: – Дмитрий Федорович, надо бы определить парня в оркестр Александрова.

«Ба! Так это же Устинов^[4]», – вспомнил я. В бытность моей службы на флоте он был секретарем ЦК, возглавлял комиссию по приему в строй нашего подводного ракетоносца и даже выходил с командой в море.

– Кстати, ты, сынок, как? – похлопал меня по плечу Генсек. – Желаешь быть солистом военного ансамбля?

– Никак нет! – по-уставному вытянулся я, а про себя подумал: «Во поперло!» И выдал: – Хочу быть чекистом и охранять безопасность нашей социалистической Родины. Как Феликс Эдмундович Дзержинский!

– Однако! – поползли вверх густые брови. – Ну что ж, чекистом так чекистом – опустились вниз. – Там всегда нуждаются в талантах.

Затем Леонид Ильич пожал нам всем руки, пожелав всяческих успехов, а потом крымский секретарь негромко произнес: «Все на выход». Далее молодых дарований угостили мороженым, фруктами и соками в уже накрытом зале (фуршетов тогда еще не было), после чего все отправились домой. Выполнять полученные заветы.

Мотор «Волги» ровно жужжал по асфальту горного серпантина, с одной стороны зеленели сосновые леса, кедры и эвкалипты, с другой голубело море с куда-то плывущим белым лайнером.

– Ну, ты даешь, сынок, – сказал мне до этого молчавший родитель. – А мы с Элеонорой Павловной планировали тебя в МГИМО. Стал бы дипломатом, как Громыко.

– Не, – отрицательно покрутил я головой. – Хочу быть как Дзержинский.

– Оттуда такое желание? – покосился на меня родитель. – Книжек про шпионов начитался?

– Ага, – кивнул я. – И еще смотрю фильм «Адъютант его превосходительства».

– Ну-ну, – вздохнул Волобуев.