По всей ее длине, холодно поблескивая в свете тихо жужжащих люминесцентных ламп, на двухъярусных стеллажах покоились смертоносные зеленые сигары, с одетыми на боевые зарядные отделения толстыми стегаными чехлами. Перед установленными в носу торпедными аппаратами с красными звездами на выпуклых крышках, в привинченном к палубе вращающемся кресле, закинув ноги на направляющую балку, удобно расположился вахтенный торпедист, что-то вдумчиво записывающий в толстый блокнот.

– О, смена! – оживился он при появлении Ксенженко и, опустив ноги с балки, поднялся с кресла.

– Как тут у тебя дела? – поинтересовался старшина команды. – Торпеды вентилировал?

– Само собой, – кивнул головой вахтенный. – Час назад. Водород в норме, сопротивление изоляции тоже. В верхних аппаратах конденсат, но в пределах нормы.

– Добро, – пробормотал Ксенженко, после чего взглянул на висящий у входного люка глубиномер и нажал переключатель «каштана».

– Центральный! – запульсировал на панели световой сигнал.

– В первом, по боевой готовности два, первая боевая смена на вахту заступила, – монотонно забасил мичман в решетку микрофона. Отсек осмотрен. Замечаний нет. Глубина сто двадцать метров. Вахтенный – мичман Ксенженко.

– Есть первый! – вякнул «каштан» и сигнал погас.

– Ну что, Саня, настраивайся на обед, – грузно опустился в кресло старшина команды. – Борщ сегодня отменный, рекомендую.

– Успею, – махнул тот рукой. – Лучше послушай, какой я стих накропал. И раскрыв блокнот, мичман Порубов, так звали сослуживца Ксенженко, с чувством продекламировал:

 
Плетется лодка по заливу,
Уныло дизеля гремят,
И с рубки ржавой офицеры
Тоскливо на воду глядят.
 
 
В канадке подранной сигнальщик,
Ратьером что-то говорит,
На берег, где такой же мальчик,
На вахте «СНИСовской» сидит.
 
 
Чу?! Сопка снежная по курсу,
Ну а на ней застыл олень.
«Дай карабин! – орет вниз кэптэн,
– и «шила» мне стакан налей»!
 
 
Минута, и оружье в рубке,
А к «шилу» каменный сухарь,
Глотнул наш кэп ректификату
И вскинул на руку винтарь.
 
 
Полыхнул выстрел, с сопки в воду,
Летит подстреленный олень,
А следом чукча, в нартах длинных,
На лодку он видать, смотрел.
«Центральный!! Срочно, погруженье!
Всем вниз!» – в момент задраен люк,
И лодка с хрюканьем и свистом,
В «тартары» провалилась вдруг.
 
 
Смотри на эту фотографию,
Она ведь к стиху моему,
И пой по чукче эпитафию,
Она теперь нужна ему!».
 

– Ну как? – с надеждой уставился Порубов на старшину команды. – Пойдет?

– Ништяк, – рассмеялся тот. – Только вот где эта фотография? Не вижу.

– На базе осталась, – грустно вздохнул Порубов. – На ней мой «кэп» в рубке с карабином. Это когда я еще на «дизелях» служил, на ТОФе.

– И что, такое на самом деле было? – с сомнением взглянул на него Ксенженко.

– Ну да, – спрятал блокнот в карман Порубов. – Только чукча тогда не потонул, зацепился нартами за скалу у самой воды.

– Подвахтенным от мест отойти! Третьей боевой смене обедать! – бодро раздалось из «каштана».

– Ну, я почапал. – Порубов снял с кронштейна ПДУ.

– Давай, – согласно кивнул Ксенженко. В 23.00 ракетоносец подошел к Нордкапу и тишину отсеков разорвали колокола громкого боя.

– Говорит командир! – разнеслось по боевым постам. – Приступаем к прорыву рубежа противолодочной обороны. Все вспомогательные механизмы отключить, на лодке режим тишины!

Через мгновение затих шум корабельной вентиляции, вздохнули гидравликой переборочные клинкеты, и в наступившей тишине слышалось только тихое жужжание дросселей ламп освещения.

– Погружаемся на глубину двести метров! – последовала очередная команда. Ракетоносец едва ощутимо замедлил ход и с дифферентом на нос стал уходить в пучину. Десятки глаз напряженно следили за ожившими стрелками глубиномеров, отсчитывающими ее метры.

– Глубина двести метров! Осмотреться в отсеках! – мигнул рубиновым глазком «каштан».

Вскоре стали поступать доклады с боевых постов – все шло в нормальном режиме.

Впрочем, гидроакустики зафиксировали сигналы «квакеров», что было характерным для данного района плавания.

Эти необъяснимые по своей природе, отдаленно напоминающее кваканье лягушек гидроакустические сигналы фиксировались советскими подводными лодками еще с начала семидесятых годов. Поначалу считали, что их издают глубоководные буи натовской системы «Сосус» и пытались засечь координаты. Однако всякий раз сигналы возникали из ниоткуда, в самых неожиданных районах Атлантики, на различных глубинах и частотах. Главкомом ВМФ была создана специальная группа, вплотную занявшаяся этим явлением, однако с развалом СССР работы свернули и к ним больше не возвращались. Тем не менее, по существующим канонам, время и место контакта с «квакерами» были отмечены в вахтенном журнале. Такова особенность подводного плавания – все, что имеет отношение к походу, должно фиксироваться. Через несколько часов, благополучно миновав опасный район, крейсер вышел на первый сеанс связи. Предварительно, приказав всплыть на перископную глубину, Морев поднялся в затемненную боевую рубку и оглядел ночной горизонт. Через инфракрасную подсветку перископа он выглядел непривычно ярко и таинственно. Над безбрежной пустыней моря низко висели облака, сквозь которые изредка пробивался свет далеких звезд.

Такие минуты в рубке Морев любил. Они отрешали от всего земного и давали ощущения первозданности и вечности бытия. От величия и вселенской тишины морских просторов веяло грозной силой и неизведанностью. И что в них человек? Песчинка разума, мгновение в пространстве.

Закончив осмотр водной акватории и отщелкнув в исходное рукоятки, Морев нажал кнопку и, проследив, как перископ плавно опустился в шахту, ступил в темный зев люка. В центральном, в неверном призрачном свете боевого освещения и мерцании экранов вырисовывались абрисы вахтенных. Подождав, пока двое из них убрали навесной трап и задраили нижнюю крышку рубочного люка, командир уселся в свое кресло и кивнул вахтенному офицеру. Тот отдал ряд негромких команд, и лодка стала погружаться. На пятидесятиметровой глубине в ее легком корпусе, на корме, бесшумно открылась сдвоенная аппарель, и во мрак скользнуло параванное устройство системы подводной связи. А немного спустя из недр ракетоносца в доли секунды выплеснулся и унесся к поверхности, а оттуда в космос, импульс переданной информации. После этого, подобно рыбе-прилипале, параван подтянулся к кораблю, приник к его корпусу и исчез.

– Уходим на триста, – бросил Морев Корунскому, когда в центральный поступил доклад от связистов о завершении сеанса.

– Боцман, погружаемся на триста метров, – приказал тот сидящему за пультом мичману.

– Есть, – коротко ответил тот и едва уловимо шевельнул манипуляторами рулей. Субмарина послушно отреагировала и стала уходить на глубину. Бесшумно влекомая лопастями движителей в неизвестность, она скользила в холодном мраке над подводными пиками и каньонами, нарушая своим присутствием установившийся порядок жизни их обитателей. А тех было немало.

В студеных, согреваемых Гольфстримом водах Норвежского моря жировали косяки трески и носились пугливые стаи сельди, преследуемые хищными касатками. На некотором удалении за лодкой следовали вездесущие акулы, а порой, в глубине, мелькали огромные, расплывчатые тени финвалов.

Не было пустынным и дно. С древних времен это арктическое море бороздили черные дракары викингов и смоленые ладьи новгородцев, многие из которых находили здесь свое последнее пристанище. Покоились тут и английские суда северных конвоев, а также поросшие водорослями лодки немецких кригсмарине. Порой на ржавом буйрепе во мраке возникал силуэт глубоководной донной мины, все еще ждущей свою жертву…

Когда необходимый маневр был завершен и из отсеков поступили доклады об их осмотре, Морев удовлетворенно качнул головой и встал с кресла.

– Ну, вы, Гарик Данилович тут пока руководите, а я пройдусь по кораблю, – сказал он вахтенному офицеру и спустился в люк, ведущий на среднюю палубу.

Помимо прочих многочисленных обязанностей, командирам лодок предписывалось ежесуточно осматривать отсеки в походе. И отличавшийся пунктуальностью Морев никогда не пренебрегал этим правилом. За свою службу он повидал всякое и самым бодрым докладам предпочитал личную проверку. Тем более, что, как и везде, придуманный каким-то идиотом «человеческий фактор», а попросту махровое разгильдяйство, в Вооруженных Силах набирал все большие обороты. Но одно дело, когда ты командуешь танком или сверхзвуковым истребителем, и совсем другое, когда это ракетный крейсер стратегического назначения. Да еще в море, которое не прощает даже малейших ошибок.

В свое время, высшие военачальники именно на этот «фактор» и ссылались, прикрывая себя и оправдывая гибель «Комсомольца, а затем и «Курска». А этому, как и многие, Морев не верил, имея собственное мнение.

Обход, как всегда, он начал с первого отсека, где, помимо обычных, в нижних торпедных аппаратах покоились приведенные в боевое состояние торпеды с ядерными боеголовками.

Вахтенным снова был Ксенженко, который, мурлыча что-то под нос, внимательно изучал разложенную на боевом пульте схему. При появлении командира он шагнул ему навстречу и доложил о результатах несения службы.

– Как тут наши красавицы? – кивнул Морев на опломбированные крышки нижних аппаратов.

– Чего им сделается? – прогудел мичман. – Лежат, ждут своего часа.

– А это что у тебя? – ткнул Морев пальцем в схему.

– Принцип работы электромагнитного взрывателя. Решил освежить в памяти.

– Что ж, похвально, а где трюмный? Что-то я его внизу не видел.

– В выгородке компрессора, товарищ командир, занимается профилактикой.

– Да? А ну-ка, посмотрим. И спустившись на среднюю палубу, они отдраили дверь выгородки.

Там, у массивной туши компрессора, в хитросплетениях трубопроводов и вентилей, скрючившись на пайоле, сидел трюмный и орудовал ключом на фланце одного из соединений. Увидев командира, вахтенный попытался встать и ткнулся головой в кронштейн.

– Сиди, Дараган, сиди, – положил ему руку на плечо Морев. – Чем занимаешься?

– Да вот, прокладку меняю, товарищ командир, – шмыгнул носом старшина. – Пробило при выходе.

– Ну, ну, – одобрил Морев. – Давай, старшина, трудись.

В течение последующего часа Морев обошел все отсеки и боевые посты крейсера, оставшись довольным состоянием несения вахты. Главная заслуга в этом была старпома, который отвечал за организацию несение службы на корабле и безжалостно разносил нерадивых. А такие были, как, впрочем, и везде. Многие, и в том числе офицеры, недолюбливали дотошного капитана 2-го ранга, но Морева тот вполне устраивал. Старпом, как говорят, был на месте.

Напоследок командир решил зайти на пульт ГЭУ^[5], располагавшийся на нижней палубе третьего отсека. Помимо вахтенного инженера, там оказались механик и лодочный особист. Инженер объяснял старшему лейтенанту принцип управления ядерным реактором, а механик просматривал записи в рабочем журнале.

– Вот, знакомим контрразведку с азами ядерной энергетики, – кивнул он на особиста.

– И как вам, Геннадий Петрович, все понятно? – взглянул на того Морев.

– В общих чертах да, – кивнул старший лейтенант. – До чего все-таки могут додуматься люди. Фантастика!

– Это у вас первый поход?

– Первый.

– Ну что ж, хорошо, – сказал Морев и вышел из рубки.

Об особистах он был невысокого мнения. И к тому были причины.

В конце девяностых Морев служил помощником на атомоходе «Вепрь», в одном из северных гарнизонов и имел нелицеприятное общение с представителями этой конторы. Поводом к тому послужило чрезвычайное происшествие, случившееся на лодке.

Один из торпедистов – матрос срочной службы, в ночное время, при стоянке в базе, напав на вахтенного, оглушил того и отобрал автомат. Затем, спустившись в лодку, хладнокровно расстрелял восьмерых сослуживцев и, забаррикадировавшись в первом отсеке, стал угрожать взрывом корабля. На базе сыграли тревогу и о ЧП донесли в Москву. Там всполошились, ибо угроза была реальной и взрыв мог породить катастрофу почище чернобыльской. Из столицы на военно-транспортном самолете доставили «Альфу» и после недолгих переговоров моряка уничтожили.

А потом стали разбираться с виновными. Офицеров корабля допрашивали в контрразведке и прокуратуре, грозя всеми смертными карами. В итоге командира отдали под суд, а многих наказали и распихали по дальним гарнизонам. Мореву повезло. Отделался, как говорят, легким испугом. Но с тех пор всякое упоминание о контрразведке будило в нем скрытую неприязнь и тревогу.

Не нравился ему и вышедший в поход вместе с экипажем новый особист. Прежний, обслуживавший лодку несколько лет и переведенный в Североморск, нелицеприятно охарактеризовал Мореву своего коллегу и порекомендовал тому держать ухо востро.

– Смотри, Александр Иваныч, – сказал он на прощанье. – Этот парень из «блатных» и будет рвать подметки, чтобы выслужиться перед начальством.

В правоте слов капитана 3-го ранга Морев убедился уже через неделю в штабе, когда его к себе вызвал комдив и отчитал за потерю бдительности.

– Не понял? – вскинул на него глаза Морев. – У меня на корабле все в порядке.

– А это?! – побагровел адмирал и, открыв сейф, протянул капитану 1-го ранга офицерскую тетрадь в черном коленкоровом переплете. – Твоего начхима, полюбуйся. Секретная, между прочим!

– Откуда она у вас? – удивился Морев, взяв тетрадь в руки и перелистывая исписанные аккуратным почерком страницы.

– От начальника контрразведки. По дружбе вернул. Твой особист ее в кают-компании обнаружил. После занятий. Так что разберись с этим. Начхиму вкатай выговор с занесением, а секретчика в трюмах потренируй, чтоб служба раем не казалась.

– Слушаюсь, товарищ адмирал, – сказал Морев. – Разрешите идти?

– Иди, – буркнул комдив. – И строй отношения со своим Штирлицем. Судя по всему, он не подарок. «Строить отношения» со старшим лейтенантом Березиным – так звали особиста, Морев не собирался, и при очередном появлении того на лодке выразил недовольство его поведением.

– Могли бы предварительно сообщить об этом факте мне, Геннадий Петрович. Ведь никакого злого умысла в действиях начхима нет. Обычное разгильдяйство.

– Прошу меня не учить, – парировал контрразведчик. – Я знаю, что делаю.

– Ну, что ж, – вздохнул Морев. – Будем считать, что мы друг друга не поняли. А жаль.

Завершив обход корабля и зайдя напоследок в центральный, Морев решил отдохнуть и направился к себе в каюту. Не успел он раздеться, как послышался легкий стук в дверь.

– Да, – с неудовольствием сказал командир.

– Разрешите, Александр Иваныч? – возник в темном проеме механик. – Я ненадолго.

– Ну что ж, заходи, Николай Львович, – зевнул Морев.

– Тут такое дело, – тихо прикрыв дверь и усаживаясь на диван, доверительно произнес капитан 2-го ранга. – Мне кажется, вахтенный инженер стукач.

– С чего ты взял? – нахмурился Морев.

– До вашего прихода мне понадобилась кое-какая информация по реактору. Захожу на пульт, а там особист о чем-то секретничает с инженером. При моем появлении сразу же сменили тему, и мой Ручкин докладывает – так, мол и так, знакомлю старшего лейтенанта с системой управления энергетической установкой. А у самого глаза бегают, как у нашкодившей суки.

– Ну и что тут такого? – хмыкнул командир. – Мало ли что у кого бегает?

– А то, – наклонился к нему механик. – Я особисту это все объяснял с месяц назад, в море, на отработке. Причем самым подробным образом.

– М-да, – задумчиво взглянул на механика Морев. – А зачем собственно ты мне все это рассказываешь?

– Мне сексоты в боевой части не нужны, – набычился тот.

– И что ты предлагаешь?

– Пока ничего. Просто докладываю.

– В таком случае иди и занимайся своими делами. Одного особиста на борту мне вполне достаточно.

– Слушаюсь, – буркнул механик и, выйдя из каюты, тихо прикрыл дверь.

Через пять минут, улегшись в постель и блаженно вздохнув, Морев спал крепким сном.