Оно, в лице генерала Никитченко, его заместителей, а также куратора с Лубянки, монолитно высилось на трибуне, установленной по такому случаю перед зданием главного корпуса.

Между ним и застывшими в строю шеренгами, стояли пять накрытых кумачом столиком с текстами присяги и журналами для учинения росписи.

Для начала, откашлявшись в микрофон, генерал толкнул речь о мощи нашего социалистического государства и его победах, а также той славной лепте, которую внесли в них последователи Железного Феликса.

Затем потребовал от нас быть достойными чекистской славы, после чего приказал начать действо.

Его место тут занял здоровенный дядя в черной форме капитана 1 ранга, как мы узнали позже, то был заместитель по строевой части Александров. Поворочав головой в черной фуражке с позолотой на козырьке, он оглушительно заорал «Смир-рно! К принятию Присяги!».

На фланге задробили барабаны военного оркестра, к столикам прошагали несколько старших офицеров (дробь смолкла), обращаемых стали вызывать по спискам.

Рубя строевым, с автоматами на груди, каждый вставал у столика и брал в руки текст Присяги.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников!..» понеслись в небо ее первые строки.

     «Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству!..» отдалось эхом от краснокирпичных стен корпуса,

« Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами!..» вразнобой частили на разные голоса дающие клятву.

 «…Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся!» на высокой ноте завершали они, после чего брали в пальцы ручки, расписывались в журналах за то, что приняли на себя, делали поворот кругом, а потом возвращались в строй. Из которого вызывались очередные.

Непосвященному читателю покажется, что Присяга этот так, очередной красочный спектакль, которыми так любят военные обставлять «тяготы и лишения». На самом деле она хитрый правовой ход, после совершения которого, на любого рекрута распространяются законы военной юрисдикции.

За нарушение Присяги его можно измордовать, посадить и даже расстрелять. В зависимости от желания воинских начальников. Что я отлично знал из своей прошлой практики.

В очередной раз сей священный документ я исполнять не собирался. Хватит. За что боролись?

А потому, громко отбарабанив текст, про себя сказал «Волобуев, вот вам ….», сделал героическое лицо и учинил не свою подпись.

– Стать в строй! – покосился на нее стоящий рядом полковник, вызывая очередного.

После присяги, определив оружие в пирамиды, мы с песнями отправились на праздничный обед в столовую, где употребили борщ из свежей капусты, макароны по – флотски и компот, а оттуда на такой же концерт в клуб. Туда были приглашены московские артисты.

На следующий день всех присягнувших сфотографировали в криминалистическом классе объекта, а спустя еще два, каждому выдали малинового цвета с гербом СССР удостоверение. В нем значилось. «Имярек такой-то (воинское звание), является слушателем Высшей школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского, а ниже генеральская подпись и печать». Что всех воодушевило.

Мы почувствовали себя настоящими чекистами, и каждому захотелось поймать шпиона, только вот, как и где, было неизвестно.

Такому нас активно стали учить с 1-го сентября, перевезя для начала в Москву, к месту постоянного проживания.

Это был очередной секретный объект «Хавская», укрытый в хитросплетенье улиц на Якиманке*. Как и прежний, он был обнесен высокой оградой, с неприметным КПП, но отличался всеми благами цивилизации.

Там имелось уютное, гостиничного типа общежитие со столовой и кафе, в котором продавалось пиво, классы для самоподготовки в вечернее время, спортивные площадки с клубом и даже бьющий в центре фонтан. Все в зелени деревьев, подстриженной травы и цветочных клумбах.

А еще, в отдельном пятиэтажном корпусе жили и учились «собратья по оружию» из соцстран. Кубинцы, вьетнамцы, поляки и другие. Правда, все в офицерских чинах, не то, что мы, сирые.

Впрочем, обитать на объекте было совсем не обязательно. «Система» всегда отличалась демократизмом, если не было установки повально сажать граждан в лагеря или отстреливать, в связи с чем, нам предоставлялась широчайшая самостоятельность.

К тому имелась и вторая причина. Вычислять морально неустойчивых изначально, освобождая от них ряды, оставляя только «с холодной головою, горячим сердцем и чистыми руками». Как завещал Феликс Эдмундович.

И поэтому тем из нас кто был из Москвы или ближайшего Подмосковья, разрешалось жить дома, а иногордним снимать комнаты или квартиры. Тем более, что стипендия на первом курсе была 75 рублей. С добавлением по червонцу на последующих.

Родина всегда любила «вооруженный отряд Партии», мало в чем ему отказывая. За что и поплатилась. Но это совсем другая тема.

Мы же пойдем дальше. В плане диалектического развития.

Как я уже упоминал, 1 сентября начались занятия в Высшей школе. Эта кузница чекистских кадров, давшая Стране немало героев тайной войны, а в новой России политиков, олигархов и даже Президента, располагалась на Ленинградском проспекте. Рядом с Белорусским вокзалом.

Неприметное, в четыре этажа кубическое серое здание, затененное деревьями со стороны фасада и без вывески на входе, прятало за собой целый комплекс. В нем, скрытые от посторонних глаз, таились учебные корпуса с аудиториями и спецклассами, кафедры хитрых наук, клуб со спортзалом и подземным тиром, а также объекты прочей инфраструктуры.

Обучать профессии, с первых же дней нас стали активно и целеустремленно. Гражданские академии с университетами отдыхают.

В числе общественных дисциплин были научный коммунизм, марксистско-ленинская философия, политэкономия, а также общая и социальная психология, которые дополнялись всеми отраслями права. В числе же профильных – десяток номерных СД*, плюс иностранные языки: китайский, английский и французский.

Помимо этого – стрелковая подготовка из всех видов отечественного и зарубежного оружия, а также неизвестное в то время каратэ (на первом факультете самбо). Заниматься им простым гражданам в СССР запрещалось, на что имелась статья 219 УК РСФСР, по которой можно было загреметь «в места не столь отдаленные» на целых два года.

Столь высокую нагрузку выдержали не все, и уже в первом семестре ряды нашего факультета поредели.

Трех слушателей отчислили за неуспеваемость, а один впал в депрессию и загремел в Кащенко*, откуда не вернулся.

На этот счет в Школе существовало железное правило. Завалил экзамен – отчислят, взяв подписку о неразглашении. И, как говорят, «гуляй Вася». Авторитет высоких пап не помогал. Коррупции в «системе» тогда еще не было.

А потому мы грызли гранит наук вдвойне. Как завещал великий Ленин.

Поскольку в свое первое обучение я жил в общежитии на Хавской, а после лет двадцать обретался на съемных квартирах и плавбазах с гостиницами, в этот раз снял однокомнатную квартиру. Благо средства на то имелись.

Она располагалась в районе станции метро «Динамо» в кирпичной высотке неподалеку от военной академии имени Жуковского и обошлась мне в пятьдесят рублей в месяц, за которые сейчас даже пачку приличных сигарет не купишь.

Хозяйка квартиры – старушка «божий одуванчик», жившая в Подмосковье с детьми, поставила единственное условие: не водить туда женский пол. Что я лукаво обещал, зная обратное.

Умственных и физических затрат организма на изучение спецдисциплин, общественных наук и юриспруденции у Волобуева было намного меньше, чем у обычных слушателей. Что позволило в полной мере отдаться изучению языков, приоритетным из которых стал китайский.

Ко времени описываемых событий то, что я ляпнул Творцу, у меня конкретизировалось предельно четко.

После бегства в Китай, а точнее его провинцию Тибет, я планировал объявиться ламой, предрекая будущее «сильным мира сего», а заодно странам и континентам. По принципу «воровать так миллион, е… так королеву». Тут было несоизмеримо больше.

Но, вновь изучая наследие классиков марксизма, а в его числе работу Ильича «Головокружение от успехов», Волобуев не предавался эйфории.

Не ограничивая себя курсом, который нам читали бывшие военные и гражданские переводчики, долгое время обретавшие в Поднебесной, в том числе по линии КГБ, я использовал возможности библиотеки ВКШ, бывшей, наверное, одной из лучших в Союзе.

Помимо шедевров мировой классики и документалистики, там имелись дореволюционные издания в первоисточниках, немало художественных раритетов, а также изъятой «конторой» запрещенной эмигрантской и диссидентской литературы. Тех же Набокова, Буковского и Солженицына, последний из которых едва не стал пророком в родном отечестве.

В целях более глубокого знания чуждой нам идеологии, книги диссидентов разрешалось читать со второго курса, по спецдопуску.

Но меня интересовали не они. А все, что было связано с загадочной Крышей Мира*.

Получив в библиотеке «Справочник по Китаю», «Тибетскую книгу мертвых» Юнга, «Семь лет в Тибете» Харрера, а еще «Путешествие парижанки в Лхасу» Давид – я стал их штудировать по вечерам в своей квартире.

О буддизме уже кое-что знал. О Тибете намного меньше.

Как следовало из справочника и книг, написанных достаточно сведущими людьми и малоизвестных в СССР, это была фактически древняя цивилизация. Возникшая в четырнадцатом веке в нагорье Центральной Азии и впоследствии подчиненная Монголией.

В семнадцатом веке глава буддийской (ламаистской) секты гелугпа – далай лама, стал духовным и светским главой страны.  Еще через сотню лет  Тибет  явился объектом  притязаний  не только со  стороны монголов, но и Китая.  Верх одержал  Китай. Императоры династии Цин включили  Тибет в свой титул , а в его столице – Лхасе стал располагаться небольшой китайский гарнизон.

Далай ламы полностью сохраняли свой суверенитет в отношении внутренних вопросов. После попытки вторжения непальцев в 1792 году, инспирированной англичанами, Тибет был закрыт для иностранцев.

В начале двадцатого века туда были введены британские войска, что мотивировалось необходимостью сдерживать российское влияние, а в 1907 году Великобритания и Россия подписали договор о невмешательство во внутренние дела Тибета.

В 1910 году китайские войска готовились к вторжению в Тибет, но начавшаяся революция расстроила эти планы. В дальнейшем Китай не отказывался от притязаний на «Крышу Мира», но фактически правление далай ламы было независимым.

Спустя сорок лет китайские войска вторглись в страну. Сопротивление возглавил Далай лама XIV, началась партизанская война, подавленная к 1959 году. Около 90 тысяч тибетцев было убито, Далай лама вынужден был бежать в Индию.

В 1965 году правительство Китая объявило Тибет автономным районом в составе КНР, с запретом посещения его иностранцами. ООН неоднократно принимала резолюции о нарушении в Тибете прав человека, но безрезультатно.

Говоря о тибетских храмах, подразумевают буддийские. Так как буддизм на Тибете называют ламаизм, то тибетские храмы тоже именуют ламасериями.

Тибетские монастыри отличаются особым стилем и этническим колоритом.

Различные направления в буддизме проявляются в особенностях архитектуры. Они позволяют проследить развитие и изменения буддизма в Тибете.

К седьмому веку сюда из Индии попал Посвященный буддизм, от ханьцев перешел буддизм Махаяна. На Тибете они смешались с местной религией Бон – так и был сформирован ламаизм.

В тибетском буддизме особое значение придается Посвященному Буддизму: вера в безжалостный рок вселенной, непостоянство, кару за грехи, реинкарнацию и освобождение от мирских забот.

Ламаисты практикуют монотонное песнопение, жертвоприношение богу и тому подобное. Выдающихся монахов называют «лама». Это очень почетное обращение.

Как сообщалось в моих «учебниках», в седьмом веке жил верующий в буддизм князь Тубо Сунцан Гампо. Он создал тибетский язык, занимался строительством храмов и переводил санскрипты. Все это активно способствовало формированию тибетского буддизма, который постепенно вытеснял религию Бон.

Однако в середине девятого века князь Ландэма начал поощрять верования Бон, борясь с буддизмом. Тем не менее, спустя сто лет, он возродился на Тибете.

Чтобы упрочить свои основы и привлечь больше верующих, буддизм стал впитывать местные особенности.

Из-за различий в обрядах и системе наследования, в одиннадцатом веке тибетский буддизм разбился на четыре основных направления: Красную секту, Цветную, Белую и Желтую секты. Каждая из них обладала своей храмовой организацией и системой изучения сутр.

В конце тринадцатого века, ламы на высшем уровне начали расширять свое влияние над местными политическими силами, стремясь к сращению политики и религии.

Как итог, с началом пятнадцатого века, под управлением Цун Кха – па, Желтая секта провела реформу. Постепенно она усиливалась и позже, при поддержке императорской династии Цин, стала контролировать политическую и религиозную жизнь Тибета.

Желтая секта практиковала последующее воплощение двух живых Будд. Один из них – Далай лама, а второй – Паньчень. Нынешний Паньчень уже 11-й по счету.

Тибетский буддизм распространился среди жителей Сычуани, Цинхая, Ганьсу и Внутренней Монголии, а также в Бутане и Непале. Он оказал огромное влияние на историю, культуру и экономическое развитие Тибета.

Тибетские храмы важны не только для проведения обрядов, но и для глубокого изучения и понимания культуры, истории тибетцев.

В сорока километрах от столицы Тибета – Лхасы расположен монастырь Гандэн, основанный в 1409 году. Он является одним из самых святых мест тибетского буддизма, сохранившим многовековые обряды и убранство. Его название в переводе означает «радостный», а также является синонимом «западного рая», известного как Тушита, обитель Майтрейи, Будды Грядущего.

Гандэн был первым монастырем ордена гелугпа и с момента его основания оставался главным его центром. После смерти Цзонхавы настоятелями монастыря стали два его первых ученика Гьяцаб Дже и Кедруб Дже.

Изображение Цзонхавы и его двух первых учеников встречаются в Гандене повсеместно.

Политическое влияние этого монастыря было очень значительным, и он более других пострадал во время антикитайского восстания в 1966 году, но после был восстановлен.

В справочнике и книгах было еще много чего, но я привожу только краткий конспект, сделанный для улучшения восприятия.

Учеба шла полным ходом, мы стали изучать западные разведки, а также формы и методы их деятельности. Помимо штатных преподавателей их освещали профессионалы, ставшие за границей «персонами нон грата». В том числе Рудольф Абель, Конон Молодый и Ким Филби.

Теория перемежалась практикой.

В явочных номерах гостиницы «Россия» мы занимались учебными вербовками, на улицах столицы под пристальным оком ветеранов «семерки»* отрабатывали приемы наружного наблюдения и осваивали шпионскую технику. А еще обучались на полигонах ОМСДОНа* способам захвата диверсантов противника, ориентированию на местности, а также многому другому.

Учили слушателей и основам артистического искусства. Поскольку каждый контрразведчик, как и его антипод*, должен уметь перевоплощаться. В умного, глупого, доброго и злого. Короче, в зависимости от обстановки. Лицедейству обучал заслуженный артист РСФСР Валерий Носик. Впоследствии ставший народным.

Как и в первый свой заход, теперешний Волобуев входил в число лучших слушателей факультета. Зачеты сдавал с первого раза, курсовые работы и экзамены на «отлично». Никита уверенно шел на золотую медаль, что давало право выбора места службы, но этого было мало. Следовало подстраховаться.

Тогда я впервые решил воспользоваться знанием будущего. Покопался в голове и вспомнил, что зимой текущего года (на дворе стояла осень 1973-го) нас привлекут к поимке злодея, расклеивавшего по ночам в столице антисоветские листовки.

А чтобы у читателя не возник вопрос «с какого перепугу?», разъясню. Слушатели Высшей школы относились к оперативному резерву КГБ СССР и регулярно привлекались к подобного рода мероприятиям.

В дни посещения государства лидерами других стран, наши орлы стояли по пути следования кортежей в числе радостно встречающих их москвичей, размахивая флажками и крича «хинди руси бхай-бхай!» или что другое, в зависимости от момента; на 1 мая и 7 ноября – в первой линии перед мавзолеем Ильича на Красной площади вместе «деяточниками»*, следя, чтобы никто из ликующих граждан не метнул бомбу в Леонида Ильича; а если возникала напряженность в отношениях с той или иной капстраной, метали булыжники в их посольства под личиной советских студентов, возмущенных происками империализма.

Искомый злодей несколько месяцев вершил свое гнусное деяние, причем в центре. УКГБ по Москве и области сбивалось с ног, пытаясь его отловить, но не получалось. Это стало известно в Кремле, где естественно возмутились. Такие происки и в самом сердце!

Тогда от Председателя, каковым тогда являлся товарищ Андропов, последовала команда задействовать резерв. Накрыть, так сказать, широкой сетью.

И через неделю, перед рассветом, супостата повязал сидевший в засаде одного из подъездов дома в месте его вероятного появления, слушатель ВКШ. Герою (фамилию я забыл) вручили медаль «За боевые заслуги» собрав всех в актовом зале. А операцию, так всегда водилось, потом тщательно разобрали. Для внедрения в практику.

Сосредоточившись, как учили, я поскрипел извилинами и вспомнил ее детали. В том числе места обнаружения листовок, а заодно маршруты движения преступника.

Дело оставалось за малым. Дождаться зимы и в оперативном наряде опередить своего коллегу.

Когда на Москву лег первый снег, все так и случилось.

Одним днем (после самоподготовки) нас собрали в актовом зале, и приехавший с Лубянки куратор сообщил об ожидаемом мною государственном преступлении

– Вот гад, – прошелестело по рядам. – Что делает.

Далее он поставил задачу, слушателей расписали по группам, и в ночное время по Москве были организованы засады.

Я попал в одну из таких, которая находилась неподалеку от известного мне места, и на третью ночь все свершилось.

В полночь мой сокурсник Витя Милютин, отошел отлить к мусорным бакам, а Никита, притопывая ботинками на морозе в арке дома и проклиная все не появляющегося Каина, хотел закурить сигарету.

– Чу? – раздались за углом шаги, а потом смолкли.

Я осторожно высунул голову наружу.

Впереди, метрах в десяти, серела тень, лапая руками стену.

«Он» – прошептал внутри чекист, «лови!» – заорал прокурор, и я выметнулся из-под арки.

Тень шарахнулась вперед, уронив какую-то жестянку, но было поздно.

Я с набегу подсек ей ногу, убегавший загремел на тротуар, усыпав его листками.

– Попался сука! – засопел рядом Витя.

Мы быстро скрутили пойманного, дотащили до ближайшей телефонной будки и, набрав известный номер, вызвали опергруппу. Он оказался тем, кого искали.

Ну а дальше, как и следовало быть. Волобуеву медаль, Милютину грамоту от Андропова.

– Так, – довольно потирал я руки. – Одна есть, теперь надо вторую, за успешное окончание школы, а потом проситься отправить «за бугор». Типа, за боевые заслуги.

Впереди было еще два года и следовало не снижать темпов.