«Военные трибуналы рассматривают дела, отнесенные к их подсудности «статья 27» Уголовно-Процессуального Кодекса РСФСР и соответствующими статьями Уголовно-Процессуальных Кодексов других союзных республик (статья 8 Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре и статья 7 Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 22 июня сего года. «О военном положении»).
Военные трибуналы округов, фронтов, флотов, армий и флотилий, кроме того, рассматривают дела, отнесенные к их подсудности Постановлением ЦИК Союза ССР от 10 июля 1934 года. (СЗ СССР, 1934, N 36, ст. 284).
Предусмотренные в статьях 8 и 9 настоящего Положения дела подсудны:
а) военным трибуналам при дивизиях – до командира роты включительно и приравненных к нему по служебному положению лиц;
б) военным трибуналам при корпусах – до командира батальона включительно и ему соответствующих лиц;
в) военным трибуналам при армиях (флотилиях) – до помощника командира полка включительно и ему соответствующих лиц;
г) военным трибуналам при военных округах, фронтах и флотах – до командира неотдельной бригады включительно и ему соответствующих лиц…»
( Из Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий)
– Все было, как рассказали? – спросил, расхаживая по кабинету со скрипучим паркетом военный прокурор. Чем-то похожий на Кагановича, с брюшком и в звании полковника юстиции.
– Именно, – ответил сидевший за приставным столом Лосев.– Мои офицеры здесь не при делах.
– Ну-ну, – уселся напротив и забарабанил по столу пальцами. – Значит так. Сейчас пройдете в двенадцатый кабинет к следователю, он примет объяснение. А завтра пришлете офицеров, что были с вами. У них тоже.
– Вас понял товарищ полковник, – встал со стула. – Разрешите идти?
– Идите.
Нужный кабинет с табличкой «старший следователь Раткевич» оказался этажом выше. Постучав в дверь, вошел, доложился.
– Присаживайтесь, – холодно блеснул очками сухощавый капитан в габардиновом* кителе и с медалью «За боевые заслуги».
«И на груди его могучей, одна медаль висела кучей» промелькнуло в голове.
Сел на стул против канцелярского стола, со стопкой пухлых папок, выжидающе уставился на военюриста. Тот встал со своего места, извлек из открытого сейфа еще одну – тонкую.
– Польская комендатура передала на вас материалы о нанесении увечья их поручику, – открыл, усевшись в старинного вида кресло. – Что имеете сообщить? – достал из ящика стола несколько листов бумаги и взял в пальцы авторучку.
Лосев снова рассказал то же, что и прокурору. Раткевич аккуратно записал.
– А теперь вопрос. Угрожали ли бывшие с вами офицеры оружием патрулю?
– Такого не было, – выдержал прозрачный взгляд.
– Хорошо.
Дополнив объяснительную, протянул Лосеву, – читайте.
– Все верно, – пробежал тот глазами бумагу.
– Теперь напишите внизу «с моих слов записано верно, мной прочитано» и подпишитесь, – протянул ручку. Лосев, исполнив все, вернул.
– Пока можете быть свободны, – определил бумагу в папку. – Завтра к десяти жду офицеров, что были с вами.
– Разрешите вопрос? – товарищ капитан.
– Да.
– Что с тем поручиком?
– Лежит в госпитале. Неудачно приземлился, перелом шейного позвонка.
– Сочувствую, – сказал Лосев и покинул кабинет
Шофер в машине читал «Красную звезду». – Заводи, – уселся рядом на скрипнувшее сидение.
– Куда едем товарищ майор? – сложив газету, сунул под сидение.
– В часть, Петрович.
Тот запустил стартером двигатель, выехали со двора.
Прибыв на место, Лосев пригласил к себе заместителя и начальника штаба, сообщив о причинах вызова к комдиву.
– Уже нажаловались засранцы, – крякнул Каламбет, а Орешкин ругнулся матом.
– Ладно, еще не вечер, – продолжил комбат. – Вся вина на мне. Вы тут ни при делах. Завтра в десять быть в гарнизонной прокуратуре у следователя Раткевича.
– Зачем? – переглянулись.
– Расскажите, как все было. Но забудьте, что доставали оружие. Иначе приплетут и вас.
– С какого перепугу?
– За вооруженное сопротивление патрулю. Оно вам надо?
– Нет, конечно.
– А как же ты? – вскинул брови начальник штаба.
– Как получится. Значит все понятно? – обвел подчиненных взглядом.
– Понятно. Не пальцем деланые.
Следующим утром оба укатили на «цундапе» в Бреслау. Вернувшись, доложили, следователь путал их вопросами, но ничего не добился. Стояли на своем.
– Дотошный, сука, – выпив стакан воды из графина, утер губы Каламбет.
– Ладно, мужики, займитесь делом, – отпустил их комбат.
Минуло еще три дня, а на четвертый Лосева вызвали в прокуратуру снова. Поехал. Ответственности не боялся. За войну прошел Крым рым и медные трубы, надеялся на свою удачу. В этот раз она подвела.
Бесцветным голосом Раткевич сообщил, сутки назад потерпевший скончался в госпитале, не приходя в сознание.
– В этой связи против вас возбуждено уголовное дело за причинения тяжких телесных повреждений повлекших смерть. – Это ясно? (пожевал губами).
– Ясно, – отвердел скулами комбат.
– Вот санкция прокурора на ваш арест,– открыв знакомую папку, показал бланк с синей гербовой печатью и, сунув обратно, нажал на столе кнопку.
За дверью послышались шаги. Она отворилась, в кабинет вошли лейтенант и два солдата с автоматами.
– Сдайте оружие, – протянул руку офицер.
Лосев вынул из кобуры «ТТ», молча отдал.
– На выход.
Оставив кабинет, прошли в смежное, без окон, помещение.
Там у майора отобрали награды, личные вещи и портупею с кобурой, оставив папиросы со спичками, после чего отвели в подвал этажом ниже. Был он со сводчатым потолком и бетонным полом, вдоль таких же стен десяток прочных дверей с глазками и кормушками*.
– Заходи, – отпер ключом на связке одну встретивший внизу надзиратель.
Шагнул внутрь, позади громыхнул запор, стихли удаляющиеся шаги.
Перед ним была камера три на четыре, тускло освещенная висячей лампой, с забранным решеткой окошком под потолком. Вдоль стен нары, между ними колченогий стол.
– О! Нашего полку прибыло, – встал с матраса цыганистого вида смуглый офицер и протянул руку. – Будем знакомы, старший лейтенант Трибой.
– Майор Лосев, – пожал ее комбат.
– Слышь, майор, у тебя случаем закурить нету? Мои кончились. Уши пухнут.
– Есть, – достал из кармана пачку.
Уселись рядом на нары, чиркнул спичкой, закурили.
– За что сюда, если не секрет? – пыхнул Трибой облачком дыма.
Лосев коротко рассказал, – тот одобрительно кивнул. – Правильно сделал.
– А ты? – поинтересовался в свою очередь.
– Я типа немного пошумел.
– И каким же образом?
– Да очень просто. Наш танковый полк стоит в Клетендорфе, на окраине Бреслау. И за это время я, как многие офицеры, обзавелся трофейным транспортом, «Опель-кадетом». Еду на днях в город к знакомой фрау, останавливает военная инспекция и доставляет в линейную комендатуру.
Там составляют протокол и машину отбирают – мол, приказ начальника гарнизона. Я было качать права, а дежурный майор, «вали отсюда, а то будет хуже»
– Ладно, думаю, я тебе устрою, – и назад в полк. Завожу свой «ИС»*, дую на нем обратно. Подъехал к комендатуре и подавил весь транспорт, что там стоял. А еще саданул из пулемета по окнам на прощанье. Развернулся, только меня видали.
– Ну а потом?
– Через сутки забрала контрразведка. Теперь припухаю здесь.
– Крепко пошумел, – покачал головой майор.
– Ну, дак, – растянул в улыбке губы танкист.
К вечеру громыхнула кормушка, принесли ужин. Две миски жидкого супа, чуть сладкий чай в кружках и по куску хлеба.
Утром после завтрака Лосева под конвоем сопроводили к следователю, тот допросил его в качестве подозреваемого. Далее было опознание и очные ставки с патрульными. Один его уверенно опознал, второй засомневался. В показаниях оба путались.
А через неделю Раткевич предъявил майору обвинение в причинении тяжких телесных повреждений повлекших смерть.
– Не расстраивайся, главное, не в убийстве, – успокоил Трибой товарища по несчастью. – Ты орденоносец и старший офицер. Думаю, много не дадут. А то, глядишь, и оправдают.
За время, проведенное вместе, оба сошлись характерами. Трибой, двумя годами моложе, воевал с весны 42-го и командовал танковой ротой. Имел «Красное Знамя», солдатскую «Славу» и медаль «За оборону Кавказа». Родом был из Новочеркасска, потомственный казак.
– Послушай, Семен, – спросил по этому поводу майор. – А как отличить настоящего казака от липового?
– Скажи ему так, Коля: «дед твой был казак. Отец сын казачий, а ты хрен собачий». Настоящий даст в морду. Сбрехавший промолчит.
– Теперь буду знать, – похлопал его по плечу Лосев.
Еще через неделю Трибоя увезли на суд, в камеру поместили полковника – авиатора. Он вел дневник, где неблаговидно отзывался о руководстве партии. Это стало известно «СМЕРШУ» (записи изъяли) и теперь вольнодумца обвиняли в контрреволюционной деятельности.
Полковник, фамилия его была Харламов, оказался весьма общительным и грамотным человеком – наизусть знал программу ВКП(б)* немецкий с испанским, был знаком с Блюхером*.
Лосев, как член партии, ее политику одобрял. По этому поводу между ними возникали споры. Харламов утверждал, что ленинские принципы построения социализма в стране извращаются. Комбат не соглашался.
– Ну а что вы скажете насчет репрессий тридцатых? – однажды спросил Харламов. – Когда арестовали, а затем уничтожили почти всех крупных военачальников. За исключением Ворошилова с Буденным.
– Они были заговорщиками, – ответил Лосев. – Так писали газеты.
– Наши газеты много чего пишут. Особенно партийные. Я, к примеру, воевал в Испании в эскадрильи комбрига Пумпура Петра Ивановича. Впоследствии генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза. Лично хорошо его знал.
Так что вы думаете? В 1942 году его признали врагом народа и расстреляли. Могу ли в это поверить? Нет. И весь этот беспредел творили Ягода с Ежовым*. Знал ли про то Сталин? Да. А если знал, почему не прекратил? Молчите? То-то же.
Между тем дело Лосева тоже шло к завершению.
Составив обвинительное заключение, Раткевич ознакомил майора со всеми материалами. В том числе постановлением партбюро части об исключении из партии.
И каково же было его удивление, когда прочел характеристику на себя, подписанную комдивом. Там отмечались низкая политическая сознательность и дисциплина, ненадлежащее руководство вверенным подразделением, а также связь с немкой.
– Не ожидали? – заметил его реакцию капитан.
– До этого деятеля, – постучал ногтем по бумаге, – мой батальон считался одним из лучших в соединении. Это как-то отметил даже командующий фронтом.
– Что было, то прошло, – фыркнул Раткевич.
– Как скоро трибунал? – подписав протокол ознакомления, вернул авторучку хозяину.
– За ним дело не станет, – отстегнув клапан, сунул в нагрудный карман кителя.
Спустя неделю, ближе к вечеру, в замочной скважине провернулся ключ, громыхнул засов. Дверь отворилась.
– Лосев на выход, – буркнул хмурый надзиратель. «Лицом к стене» когда тот выполнил команду. Запер камеру, «вперед». Пошагали коридором. Лосев впереди, руки за спину, страж, позвякивая ключами, сзади.
– Стой. Лицом к стене, – приказал у последней двери. Распахнул, – входи.
Переступил порог. Внутри небольшого помещения, на лавке у стола сидели Каламбет с Орешкиным, на полу туго набитый сидор*. Оба встали.
– Пять минут, – растопырил пальцы страж и плотно прикрыл дверь.
– Здорово командир, – поочередно пожали руку.– Вот, добились свидания. Следователь разрешил. Ну как у тебя дела? – уселись втроем на лавку.
– Терпимо, – пожал плечами. – Кормят, поят, сплю от души. Помирать не надо.
– Да ладно, мы серьезно.
– Ну, если серьезно, следствие закончено. Жду трибунала.
– Мы тут тебе притаранили жратвы, курева и яловые сапоги.
– За них спасибо, а сапоги зачем? У меня эти нормальные, – качнул хромовым носком.
– В голенищах зашито четыре тысячи. Ребята собрали. Пригодятся, – наклонился к уху Каламбет, а Орешкин многозначительно кивнул.
Лосев ничего не ответил, повлажнев глазами.
– И еще. Куда определить твои вещи? – нарочито громко спросил заместитель.
– Пусть разберут на память ребята. Как делали после боя.
– Хорошо, – согласились оба и вздохнули.
Каламбет достал из кармана пачку сигарет, все закурили, помолчали. Думая каждый о своем.
– Время вышло – скрипнув, приоткрылась дверь. Загасив окурки, начали прощаться.
– Не поминайте лихом, мужики,– поочередно обнял Лосев офицеров и, прихватив сидор, вышел в коридор. Надзиратель сопроводил в камеру, звякнули ключи, громыхнул засов.
– Вот, Александр Иванович, дополнительный паек,– усевшись на нары, поставил рядом вещмешок. – Так, что тут у нас имеется? – раздернул горловину.
Поочередно выложил кирпич хлеба, хомут копченой колбасы, изрядный шмат завернутого в газету сала, десяток пачек «Беломора» и ржаные, в пакете сухари. Напоследок согнутые в голенищах новенькие яловые сапоги. Сунув их под нары, все сложил обратно, оставив хлеб с колбасой и пачку папирос.
– Угощайтесь, – определив на стол, пригласил сокамерника
Тот поблагодарил, стали есть. Закончив, с наслаждением закурили.
– Никак передача? – окутался полковник дымом.
– Да, Заместитель и начштаба расстарались.
– А из моих никого нету. Через неделю как меня забрали, полк перелетел в Минск.
Затем Лосев переобулся в новые сапоги, встав, притопнул. На вопросительный взгляд Харламова пояснил, – старые жмут, эти просторнее.
О проекте
О подписке