– Журавель.

– Почему так?

– Любит вешать людей на рычагах колодцев. Только шлепнуть, никак нельзя. Много знает.

– Думаешь расскажет?

– У нас да, можешь не сомневаться.

Из колыбы появился старый гуцул, несший в руках две глиняных чашки с кислым молоком, – угостил офицеров. Пока они пили, подошел к сотнику, минуя часового, и пристально взглянул в глаза. Тот отвел свои в сторону.

Затем, вернувшись, рассказал о том, что случилось накануне. Лейтенант побледнел, а затем, бросился к Журавлю, сбил кулаком с ног и начал охаживать по ребрам сапогами.

– Остынь, – оттащил его капитан, и старику, – веди нас. Вскоре из ближнего леса, угрюмые бойцы принесли завернутое в плащ палатку тело.

На следующее утро в областном управлении НКВД состоялся допрос сотника. Управление размещалось в здании, которое в период оккупации занимало гестапо.

В его подвальном этаже, в кабинете без окон за столом сидел следователь, в гражданском костюме и очках, похожий на бухгалтера, просматривавший какие-то бумаги, напротив, на табурете, угрюмый сотник, а позади, белобрысый крепкий боец в гимнастерке без пояса.

– Значит так, Журавель, твои подельники уже все рассказали (продемонстрировал следователь документы). Но меня интересует твоя настоящая фамилия и автобиография.

– Я их забыл, – исподлобья взглянул на него бандеровец.

– Алкснис, напомни.

Боец обошел табурет и врезал кулаком Журавлю в челюсть – сотник кубарем покатился к двери. Направился к нему, сгреб за грудки, повторил и снова усадил на место.

– Ну, так как? – невозмутимо продолжил следователь.

Допрашиваемый выплюнул на пол зуб, утер окровавленный рот и прохрипел, – Медведь Михаил Карпович, родился в 1903 в Тисменице Ивано-Франковской области, окончил торговую школу в Станиславе, после чего замолчал.

Следователь взглянул на бойца – опять мелькнул кулак, оуновец рухнул на пол.

– Послушай меня, Медведь (вздохнул), когда Алкснис водрузил того на табурет. – Будешь запираться, он тебе яйца сапогом раздавит. Ну, так что дальше?

Далее арестант сообщил, что он член ОУН с 1933 года, в войну служил в спец батальоне «Нахтигаль»* взводным, а теперь надрайонный проводник.

– Четы, боевки и схроны в районе? Быстро!

– Проводник назвал. Допрос продолжался.

Спустя еще неделю, на главной площади Ужгорода, при большом стечении народа, состоялась казнь захваченных бандитов. В центре стояла виселица, к которой подогнали две полуторки с ними и солдатами комендантского взвода.

Затем председатель военного трибунала громко зачитал приговор, на шеи осужденных одели петли, в кузовах открыли задние борта. Урча моторами, грузовики медленно тронулись вперед, «гэрои», хрипя, засучили в воздухе ногами.

Глава 4. Война после Победы

Как и Краков, Львов от войны особо не пострадал.Во время наступления Красной Армии летом 44-го, подпольная организация армии Крайовой подняла там вооруженное восстание.

Одновременно две советских танковых армии с десантом, начали обходить город с севера и юга. Под угрозой полного окружения, командующий немецкой группировкой отдал приказ оставить Львов, куда 27 июля вошли войска 1-го Украинского фронта маршала Конева.

На первой же улице, Исаева остановил вооруженный патруль. Выяснив, что капитан демобилизован из армии и прибыл к месту жительства, его старший – офицер, сообщил, что в городе действует комендантский час.

– Так что следуйте в нужный адрес и до утра из дома желательно не выходить. Ночью в городе и его окрестностях опасно,– сказал, возвращая документы.

– Это я уже понял,– спрятал их в нагрудный карман Исаев и, включив передачу, тронул с места. Фара мотоцикла высвечивала брусчатку, высокие по сторонам здания, со шпилями и остроконечными крышами, с темными слепыми окнами.

Миновав «Старый город» (там документы проверили еще раз), свернул на проспект с цветущими липами, тускло освещенный редкими фонарями, а оттуда на темную улицу, въехав через арку во двор.

Он был небольшим, с двухэтажным облупившимся флигелем прошлого века, каретным сараем и глухой, меж ними, каменной стеной, вдоль которой росли несколько старых берез. До войны флигель занимали шесть семей, включая Исаевых. А сарай использовался для хранения дров и заготовок на зиму.

Остановив «Цундап» у подъезда, капитан заглушил двигатель, выключил фару и, с бьющимся сердцем, вместе с Рексом поднялся на второй этаж, куда выходили три двери. Прошел к средней, постучал – тишина. Еще раз, она стала звонче.

Вынул из кармана ключ (берег всю войну), отпер дверь и вошел в полную темноту, – отец, мама! Никакого ответа.

Нащупал сбоку выключатель, на потолке вполнакала зажглась лампочка, высветив прихожую и часть зала с мебелью. Позади скрипнула входная дверь – оглянулся.

За ней, обернутая шалью, на офицера испуганно глядела миниатюрная старушка.

–Тетя Азалия?

– Коля! – бросилась та вперед, прижалась к его груди и заплакала.

– Ну-ну, зачем так, я же вернулся – погладил ее по худеньким плечам. – А где мои?

– Нету (подняла на него заплаканные глаза).

Чуть позже они сидели на кухне с засохшим фикусом, где соседка рассказала, что до весны 44-го его родители оставались здесь, как и она, поскольку не успели эвакуироваться. Помогали друг другу, чем могли, ждали прихода наших.

Одним утром Исаевы пошли на центральный рынок, надеясь выменять продукты, но вместо этого попали в облаву. Накануне подпольщики убили крупного немецкого чина и их, в числе еще девятнадцати мирных граждан, взяли в заложники.

– Там же, у стены, всех и расстреляли, – всхлипнула старушка (капитан отвердел скулами).

– Но мы, Коля, – продолжила Азалия Петровна, – твоих похоронили. С другом отца, из второй квартиры, Василем Карповичем, ты его знаешь.

– Где?

– На Яновском кладбище, могилку я покажу. Затем соседка ушла к себе, а Николай до утра просидел в зале. С выцветшего ковра, на него грустно смотрел Рекс.

Утром, захватив с собой тетю Азалию с дядьком Васылем и оставив овчарку в квартире, выехал на кладбище. Могила родителей – осевший холмик с покосившимся крестом, была в его конце, со многими свежими.

Остановив мотоцикл рядом, капитан слез с седла, снял фуражку и долго стоял молча. Сказав старикам «помянем», достал из багажника бутылку водки, четверть кирпича хлеба и солдатскую кружку. Выбив ладонью пробку, наполнил кружку доверху, протянув ее соседу.

– Зэмля вам пухом, – сказал тот, глядя на могилу, и сделал несколько глотков.

То же сказала и Азалия, чуть пригубив. Николай допил без слов.

– А расстреливали их украинцы с «Галичины»*, – нахмурился старик. Те еще звери.

– Я запомню,– ответил капитан. -Такое, не забывается.

Вернувшись домой, отдал часть оставшихся продуктов старикам (Львов жил по карточкам), заправил примус бензином, сварив каши, накормил четвероногого друга, а потом решил устроить приборку. Когда у Исаева было тяжело на душе, он занимал себя работой. Она отвлекала, и успокаивала.

Помимо прихожей с кухней, в квартире имелись две комнаты, обставленные простой, но удобной мебелью, вода с канализацией, а также дровяная печь с камином. В трехстворчатом шифоньере отсутствовали многие вещи родителей (наверное их обменяли на еду), но сохранились несколько его сорочек, выходные туфли и коричневый, с золотистой нитью, шевиотовый* костюм.

Вынув из кладовки ведро со шваброй и тряпки, для начала смахнул везде пыль, затем вымыл пол и, отворив окна, проветрил жилище. Потом, прихватив ключ от их секции в сарае, вместе с Рексом спустился вниз. Отперев заржавевший навесной замок, распахнул одну половину двери.