– Шурх, шурх, шурх, – удалились от воронки шаги и стихли.
…Командир стрелковой роты лейтенант Вернер пил в своем блиндаже утренний кофе с коньяком и просматривал свежий номер «Фелькишер беобахтер»*. На титульном листе был запечатлен фюрер, державший с трибуны речь перед восторженной толпой арийцев*, ниже шли несколько победных снимков с Восточного фронта. Они дополнялись сводками оттуда, выступлением доктора Геббельса* и ряда известных журналистов. Все это весьма бодрило, наполняя чувством патриотизма.
Лейтенант был родом из Баварии, где его отец имел пивоварню, в двенадцать вступил в гитлерюгенд*, став там членом НСДАП, а потом, закончив военное училище в Ганновере – пехотным офицером. С началом войны, являясь командиром взвода, принял участие в разгроме Польши, а два месяца назад принял под Москвой роту.
Война ему нравилась, как и командовать людьми, устанавливая превосходство арийской расы. Русских считал унтерменшами* подлежащими уничтожению, презирал и ненавидел.
Чтение прервал негромкий стук в дверь, по ступеням скатился фельдфебель Ливински. В отличие от своего командира тот в парии не состоял, был из крестьян, но являлся рьяным служакой и регулярно отправлял на родину вещевые посылки.
– Господин лейтенант! (щелкнул каблуками) к нам по минам, что установили саперы прошлой ночью, со стороны иванов* бежит человек.
– Вот как? – отложил в сторону газету Вернер, – это интересно. Быстро одел шинель с зимним кепи, натянул меховые перчатки, и оба поднялись наверх.
У бруствера траншеи, на площадке перед амбразурой МГ-34*, гогоча, стояли несколько солдат, обмениваясь замечаниями, а вдали мелькала неясная фигурка быстро приближавшегося человека.
– Смирно! – рявкнул Ливински, гогот прекратился, все, хлопнув руками по ляжкам, вытянулись.
– Вольно – кивнул Вернер и протянул ладонь за биноклем. Приложил к глазам, цейсовская оптика четко приблизила картину: белый балахон, широко раскрытый рот и локти, быстро мелькающие палками.
– Держу, пари, подорвется, – ощерился стоявший рядом фельдфебель.
– А возможно и нет, он на лыжах – продолжил наблюдение офицер.
Через сотню метров неизвестный дернулся, швырнул палки в стороны и наддал ходу, затем в его руке затрепетало белое, а ветер донес крик, – нихт шиссен!
– Не стрелять, – опустив бинокль, приказал ротный пулеметчику Рашке, державшего неизвестного на прицеле.
Еще через несколько минут, запалено дыша, беглец перемахнул через заснеженный бруствер, где его свалили, а затем, обыскав и стащив лыжи, подвели держа за локти к Вернеру.
– Вер бист ду?* – ткнул его офицер пальцем в грудь.
– Младший лейтенант РККА, добровольно перешел на вашу сторону, чтобы бороться с большевиками, – последовал ответ на немецком.
– О, лейтнант! – высоко вскинул брови Вернер. – Ты знаешь наш язык?
– Да. И у меня есть важные сведения для германского командования. Прошу организовать с ним встречу.
– Не спеши, – сначала расскажешь, кто ты и где служил. Ливински! (обернулся к командиру взвода).
Тот, вынув парабеллум из кобуры, махнул им в сторону блиндажа, – вперед.
Когда спустились вниз, Вернер уселся за раскладной стол, фельдфебель приказал русскому «стой!» и положил перед командиром изъятые у перебежчика карманные часы, перочинный нож, мятую пачку папирос «Пушка», спички и офицерское удостоверение.
– Демьянофф Александр Пьетрович – брезгливо развернул его в руках ротный. – Командир стрелкового взвода 183-го пехотного полка.
– Совершенно верно – утер рукавом мокрое лицо Гейне.
– Ну и что у тебя за сведения для германского командования? – откинулся на стуле лейтенант.
– Они касаются антибольшевистского подполья в Москве, которое желает оказать помощь вермахту.
– Вот как? – высоко вскинул брови Вернер. – Дальше.
– Подробности, господин лейтенант, я уполномочен сообщить только Абверу.
– Откуда о нем знаешь? (поморщился).
– У нас серьезная организация, с обширными связями.
– Хорошо, – чуть подумал Вернер и бросил Ливински, – увести и взять под охрану.
– Яволь! – щелкнул тот каблуками. – Давай иван (развернул к выходу).
Наверху он окликнул двух солдат, те отвели Демьянова в деревянный сарай в сотне метрах за линией обороны. Когда закрылась дверь, и щелкнул навесной замок, перебежчик осмотрелся.
В тусклом дневном свете, проникавшем сквозь щели крыши, у боковой стены лежали остатки сена, а в глубине виднелось что-то накрытое брезентом. Подошел и, наклонившись, приподнял – на земляном полу аккуратным рядом лежал десяток убитых солдат вермахта, в наглухо застегнутых шинелях и с инеем на лицах. У одного не было ног, от второго осталось лишь туловище, рядом темнел запекшейся кровью безголовый.
«Так вам и надо твари» мелькнула мысль, опустив, вернулся назад и, подгребя сапогами сено уселся, прислонившись к бревенчатой стене.
Вскоре короткий день стал меркнуть, и Александр погрузился в сон, зябкий и тревожный. Ему снился бешеный бег по полю, свист ветра и ожидание выстрелов, а потом звяк палки на мине, и все прокручивалось вновь.
Разбудил пинок в бок, – вставай иван, – пританцовывая от холода, побурчал солдат в кепи с длинным козырьком повязанном сверху женской шалью.
Толкая карабином в спину, вывел из сарая и погнал по тропинке в сторону, откуда привели. У блиндажа стоял колесный бронетранспортер в зимнем камуфляже с тихо работавшим мотором, спустились по обледенелым ступенькам вниз.
– Вот этот, – сказал в желтом свете настольной лампы Вернер, гревшему у походной печки руки унтер-офицеру в белой каске с подшлемником и такой же стеганой, с капюшоном, куртке.
Тот подошел к пленному, натягивая рукавицы, – форверст* (показал на выход). Сопровождаемые конвойным снова поднялись наверх, проскрипели к бронетранспортеру и унтер, открыв стальную дверцу кузова, приказал пленному, – залазь!
Внутри, на откидной металлической скамейке у борта, ежились от холода еще двое в такой же экипировке и со шмайсерами* на коленях, в полумраке светились огоньки сигарет
– Садись напротив засранец, – буркнул один.– И чтоб мне без фокусов, пристрелю как собаку (затянулся обветренными щеками).
Командир, меж тем захлопнув дверцу, прошел вперед, уселся в кабину водителя и махнул рукавицей,– вперед. Бронетранспортер, взревев двигателем, стал набирать ход. Сверху в открытый кузов с пулеметом задувал ледяной ветер, от борта тянуло могильным холодом.
Сначала, переваливаясь на колдобинах, тяжелая машина едва ползла, потом тряска прекратилась, судя по всему, выбрались на рокадную* дорогу, водитель прибавил скорость. Ехали больше часа, дважды бронетранспортер останавливали на постах, где фельджандармы* с люминесцирующими бляхами на груди, подсвечивая фонариками, проверяли документы.
Затем под колесами загромыхал настил моста и почувствовался запах дыма. Машина, выполнив несколько поворотов, сбавила ход, дала короткий сигнал и на малом газу куда-то въехала.
Лязгнула дверца кузова, – выходи! – рявкнул снаружи унтер. Закоченевший пленный шагнул вниз первым, за ним, чертыхаясь и кряхтя, выбралась охрана. Броневик стоял на огороженной забором с воротами, расчищенной от снега площадке, с тускло святящими фонарями. Впереди желтел окнами кирпичный особняк, у которого стоял легковой «опель» и грузовик с брезентовым тентом, на крыльце, притопывая ногами, маячил часовой.
Демьянова завели внутрь и усадили на скамью (солдаты по бокам), унтер, постучав, скрылся за одной из трех, выходящих в коридор дверей. Через минуту вернулся и поманил Гейне пальцем, – заходи.
В просторной, с высоким потолком комнате тихо потрескивала печь, за столом меж задернутых шторами окон сидел тощий гауптман* с блестящей лысиной и Железным крестом на шее. Сбоку на диване попыхивал душистой сигаретой рослый лейтенант, в центре стояла табуретка.
Унтер усадил пленника на нее и, щелкнув каблуками, вышел.
– Итак, я офицер Абвера Штумпф. А вы Демьянов Александр Петрович, 1910 года рождения, уроженец Санкт-Петербурга, – взял гауптман лежавшее на столе малиновое удостоверение.
– Так точно, – привстал перебежчик.
– Сидите, сидите (благодушно махнул рукой). Штумпф начинал службу в разведке еще при Гинденбурге*, считался отменным специалистом, но по службе особо не продвигался, чему мешал излишний либерализм.
– Расскажите о себе,– сказал гауптман.
Демьянов рассказал, акцентировав внимание на свое дворянское происхождение, ненависть к большевикам и желание служить великой Германии.
– Похвально, похвально, – пожевал губами Штумпф. – Что имеете еще сказать?
Гейне подробно изложил свою легенду, а когда закончил, гауптман рассмеялся, – мы в паре десятков километров от Москвы. Кому это надо?
– Уже значительно больше, – не согласился перебежчик. – Ваши войска отступают.
Штумпф взглянул на лейтенанта, тот гибко встал и, подойдя, дал пленному в челюсть, того снесло с табуретки. Уцепив за шиворот, вернул обратно, закинув ногу на ногу, снова уселся на диван.
– Не стоит делать подобных заявлений, молодой человек – бесцветно сказал абверовец. – Это чревато. А теперь вас отведут в камеру, и вы напишите там все, что рассказали (нажал на столе кнопку).
Входная дверь отворилась, вошел тот же унтер-офицер, хлопнув руками по ляжкам, – слушаю господин гауптман!
– Кох, – определите нашего гостя в камеру и дайте ему бумагу с карандашом. Возможно, у вас есть просьбы? – взглянул на Демьянова.
– Я со вчерашнего дня ничего не ел, – потрогал разбитую губу перебежчик.
– Кох, потом накормите его. Выполняйте.
– Яволь! – дернул подбородком унтер и бросил пленному, – на выход.
Чуть позже тот сидел в одной из камер подвала, расположенного рядом с домом. Там имелись нары с охапкой соломы, шаткий стол с лавкой и вонючая параша у входа. Осмотрелся, присел за стол и, взяв в руки карандаш, стал писать на оставленной унтером бумаге то, что рассказал ранее.
Закончив, подошел к обитой железом двери, постучал. Лязгнув открылась «кормушка», положил на нее исписанные листы с карандашом, те исчезли. Чья-то рука сунула взамен мятую миску с баландой и ложкой, а к ним ноздреватый кусок черняшки.
Усевшись за стол, жадно схлебал, закусывая черствым хлебом и, натянув на голову капюшон, прилег на нары. За решетчатым окошком свистела метель, на душе было пусто и безотрадно.
Утром Демьянова разбудил скрежет открываемой двери, – внутрь втолкнули избитого человека в комсоставской гимнастерке без ремня, с петлицами старшего лейтенанта.
– Суки, – утерев рукавом кровь с лица, присел рядом на нары. – Тоже пленный? (взглянул на Александра). Тот молча кивнул.
– Давно здесь?
– Со вчерашнего вечера. А ты?
– Вторые сутки. Знаешь куда попали?
– Нет.
– В немецкую военную разведку. Отсюда два пути – или работать на них, или расстреляют. Меня, например, точно шлепнут (харкнул на пол), отказался стать предателем. Ну а как ты?
– Тоже не буду, – шевельнул губами Демьянов.
– Слушай, – приблизив лицо зашептал. – Давай подорвем отсюда?
– Легко сказать, – вздохнул, Александр. – Камера заперта и опять же охранник.
– Херня, – постучим в дверь, мол, просимся на допрос, а когда зайдет, оглушим и завладеем пистолетом. Подсменный ушел, сам видел, когда вели. На улице мороз под тридцать, все немцы в доме, а перед ним бронетранспортер с работающим мотором, чтобы не застыл. Прыгаем туда, выносим ворота и вперед. Ну как? – заблестел старший лейтенант глазами.
Когда он все это внушал, Александр почувствовал знакомый запах табака. Такой курил один из абверовцев.
– А бронетранспортер ты умеешь водить? – скосил на соседа газа.
– Не вопрос, я ж танкист. Был командиром роты.
Пошептались еще, распределяя роли, а потом приступили к действиям.
Тихо отодрали ножку от стола, Демьянов стал с нею сбоку двери, а танкист, подойдя к проему, загремел в нее кулаком, – открывай начальник!
Вскоре снаружи лязгнул запор (створка распахнулась) и в тот же миг Гейне саданул ножкой старлея по затылку.
Тот хрюкнул и с раскинутыми руками опрокинулся на спину.
– Цурюк! – ворвались в камеру два охранника с парабеллумами, взяв Демьянова на мушку
– Этот большевик хотел организовать побег, – подняв руки, отошел он к нарам.
Сунув оружие в кобуры, немцы уцепили беспамятного провокатора подмышки и вытащили наружу
– Так- то лучше, – бормотнул пленный, усаживаясь на нары.
Еще трое суток его никто не вызывал, и все это время Александр исправно получал баланду, хлеб и кружку пахнущего соломой чая. В полдень четвертого дня его вновь сопроводили из подвала в особняк к гауптману.
Штумпф, как и прошлый раз сидел за столом, перед ним лежала серая папка, на диване покачивал носком сапога лейтенант, стекла расшторенных окон серебрились морозными узорами. Табуретки не было, сесть не предложили, Гейне остановился в нескольких метрах от стола.
– У меня для вас две новости, – чуть помолчал Штумпф. – Одна хорошая, вторая плохая. С которой начинать?
– Желательно с хорошей, – пожал Демьянов плечами.
– Большевик, хотевший сбежать, повешен, вы нам здорово помогли.
– А плохая?
– В Москве нет никакой организации «Престол» (открыл гауптман папку), а лица, на которых вы ссылаетесь, Садовского и его жену не знают.
На самом деле Штумпф лукавил. Внутри имелись полученные из Норвегии и Берлина шифровки, в которых сообщалось, что Кнут Гамсун действительно знаком с русским поэтом Садовским и состоял с ним в длительной переписке, бывший же полковник Улагай*, ныне штурмбанфюрер СС*, близко знает Воскобойникову, характеризует ее как ярую монархистку и весьма решительную даму.
А еще в папке имелась справка, из которой следовало – бывшая фрейлина царского двора оказывала услуги разведке Кайзера*, вплоть до начала революции в России.
– Что скажете на это? – закрыл и откинулся на спинку кресла.
– Ваши сведения неверны (глянул исподлобья пленный). Организация есть, и она готова работать на благо Рейха.
– Факты упрямая вещь,– процедил гауптман. А потом грохнул кулаком по столу и заорал, – ты агент НКВД, тварь! Сознавайся!
– Мне не в чем.
– Ах вот как? – Майер! (рявкнул лейтенанту).
Тот встал, упруго прошагал к Гейне и сокрушительным ударом отправил на пол, где стал яростно пинать сапогами, – говори, падаль!
Очнулся Александр уже на нарах в камере. Голова гудела, подбитые глаза заплыли, дышалось коротко и с трудом.
– Гады, – шевельнул губами, с трудом повернувшись набок. Кряхтя сполз с них, жадно попил воды из кружки и снова рухнул на солому.
Утром за пленным пришли два охранника, сдернув с нар, уцепили подмышки и поволокли во двор. Там стояла оттепель, с крыши капало, на дальних березах за оградой каркало воронье.
О проекте
О подписке