Опять позвонили; блеснув лысиной, в квартиру, как всегда энергично, но по-простому, заскочил Вовчѝк. Он был не причесан и немного помят, но явно с новыми, интересными предложениями. Он сначала взял шампур с шашлыком, но потом, передумав, поменял его на рюмку. Выпил и присел отдохнуть от трудов праведных. Как обычно, первое, что он начинал делать, появившись у Петровны̀, – это дрочить Петровну̀, что у нее нет приличного контингента, да и вообще скучно. Он давил на ее профессиональную гордость сводницы и содержательницы притонов. Та обычно возбуждалась и кидалась к телефону обзванивать все блядские конторы, чтобы что-нибудь предложить под пристрастия Вовчѝка, что вообще-то было совсем непросто, но сервис требовалось обеспечивать. Вовчѝк затащил из прихожей свой мешок, набитый бутылками и закусками. Теперь стало понятно, что они застряли тут надолго. Но Вовчѝк лукаво сообщил, что сегодня собирается на великий бой гладиаторов без каких-либо правил, и их с собой берет – билеты с собой, в кармане. Но, так как времени до мероприятия еще много, он намерен шевелить Петровну̀, и она шевелилась. Из соседней комнаты заявился большой товарищ, который в этот раз был наглухо застегнутый и кислый – девушка оказалась так себе. Петровна̀, беззубо закусывая, сообщила, что нашевелила фирму досуга со спец контингентом. Ждать пришлось недолго, спец контингент заявился полной обоймой: восемь жриц жались в темноте прихожей. Какую будет Вовчѝк, угадать можно было с первого раза: она была на две головы выше остальных, и ее груди вылезали из-под кожаной оранжевой куртки. Вовчѝк не мог изменить своей природе хищника и, еще ужавшись в своем физическом теле на ее фоне, повел осчастливить. Большой товарищ решил еще раз попробовать и как-то незаметно забрал самый крайний патрон из обоймы. Сла̀в опять остался грустить, вчерашняя поездка переломала весь его режим, он пил и все же пытался вспомнить, где был и с кем там общался. Водка «Прелюдия» была, как и всегда, вкусной, но торкала всех по-разному. У Петровны̀ уже появились слюни на редкой растительности подбородка, и она с трудом, медленно, но еще моргала. Пытаясь сотворить ужимки на лице, начала уже не в первый раз речи о том, какая она была красивая, и как такие, как Сла̀в, за ней убивались; как ей нравится ее работа и они, за то, что всегда наливают и вежливы, не в пример другим бандерлогам. После этого сложного слова она прихрапнула. Вернул ее в реальность большой друг, он опять громогласил, – значит, у него все получилось. Девочка в этот раз была хорошая, но только опечаленная, по его словам. Он привел с собой опечаленную, которая стала сама себе наливать и большой ложкой закусывать паштетом из свиной печенки. Зашел Вовчѝк в трусах, взял бутылку и две рюмки, и, полный важности и таинственности, удалился. Позже было слышно, как он о чем-то шептался со своей дюймовочкой в прихожей. Бронебойную обойму полным составом повезли куда-то в другой блиндаж. Петровна̀ ушла сидя спать в свою кухню-конуру, твердо сообщив, что она всегда на связи.

Будучи еще на ногах, товарищи решили ехать на арену. Хотя по времени до главного боя еще далеко, но там никогда не бывает закрыто. Для общего протрезвления они открыли все окна в такси, холодом так и взбодрило. Проехали мимо красных стен резиденции правителя, кругом – древние могилы: то ли кладбище у стены, то ли та стена на кладбище, спьяну и не разберешь. По обе стороны стены проглядывались Абассы.

Добрались до арены, она была огромной – одно из мега-сооружений этого времени, когда все обнулили. Все подъезды были перегружены машинами и волчьими стаями. Внутри полно зрителей, под куполом туман в ярких бликах подсветов. До главного шоу вечера публику развлекали женскими схватками, там бились тоже без правил. Среди публики, похоже, трезвых не было. Пили прямо здесь, закусывая из здоровенных ведер с жареными ребрышками. Женщины за канатами, тощие и костистые, по очереди душили друг друга. Одной, что была в синих трусах, ловко удалось запрыгнуть противнице на голову и ловко пережать ей горло ногами. Та, в судорогах, выгибалась, жалобно выпучив глаза, но не сдавалась. Публике это все очень нравилось, разноликая масса прыгала, визжала, кидала на сцену свиные объедки и пустые ведра с бутылками. Судья тех женщин растащил с большими усилиями; у придушенной ртом текла кровь, но она так и не сдалась. Почему-то все хаяли судью и требовали его на мыло. Побежденная осталась на полу, а победительница по прозвищу «Щитомордник» бегала по рингу, запрыгивая на канаты. В финале она сняла с себя трусы и майку, забросив их далеко в толпу, да так и удалилась по длинному проходу, виляя своим худым копчиком. Другую же утащили на носилках. Зрителям было страшно весело. Потом прискакали музыканты неопределенного пола и исполнили две популярные песни, одну про сосущих, вторую про лижущих. Аранжировка была самая что ни на есть современная. Потом был бой толстяков, – на этой арене действия продолжались сутками, прерываясь лишь на уборку территории. Подбежала обслуга, друзья пожелали, как все, водку и ведро закуски, что было незамедлительно исполнено. После толстяков вышла дама, и тут наш Вовчѝк потерял покой. Дама-то была во всем огромная, но не толстая, она поднимала тяжести, которые подручные ввосьмером еле затягивали на площадку. Этот немыслимый вес ей тяжелее всего было протащить через груди не одного ведра наполнения. Вовчѝку страшно захотелось приключений, он истерично замахал руками, подзывая обслугу. Написал записку и отдал ее для передачи понятно в какой адрес. Чувства вспыхнули внезапно, так и есть, каждому свое и каждому по потребности. Ведущий вечера пригласил желающих из зала побороться с этой дамой, чье имя было Мамо̀нт. Из огромного зала нашлось всего двое, первого она сразу сбила подсечкой, второй после подзатыльника провалялся минут пять, потом начал истерично отмахиваться руками и ногами, хотя на него никто не нападал, а потом скатился с помоста и убежал в зал. Мамо̀нт ушла непобежденной. Потом ведущий сделал другое предложение – поплясать на ринге, тут уж желающих было не счесть. Все кинулись исполнять танцы сытой радости. Кому не хватило места в ринге, вскочили на сиденья и стали извиваться и подхрюкивать. Туману прибавили, музыку усилили до громкости в никуда уже, да плюс барабаны вживую заиграли. Вовчѝку принесли ответ, он расцвел розовым цветом и поделился содержимым: -Оки, во сколько и куда приехать? Целую везде, Мамо̀нт. Сла̀в спросил: – А если она волосатая? Вовчѝк не обиделся и ответил пьяно, но вразумительно: – Лишь бы без хобота.

Объявили перерыв для подготовки основного мероприятия.

***

Волки сидели, задрав морды, и облизывались на летящие высоко косяки птиц, а тем, верно, была совсем неинтересна эта жизнь внизу. Туман чуть вздохнул, и небеса закрылись, деревьев и травы не было, все давно высохло и истлело, растения не могли быть вплетены в гнездо, их нельзя было ни искусить, ни оскотинить, да и без солнечного света они жить не могли. Всегда существовало заблуждение, что человек за какие-то блага мог продать душу, только душа ему давалась Богом и использовать ее в чью-то пользу никто не мог. Лишь своей греховностью, как инструментом, он мог изгнать душу, и она вместе с астральным телом воспаряла, а физическое тело уже не могло жить в человеческом обличии. Гнездо требовало живых, обездушенных тварей, но в людском облике. Это они, обряженные в человеческую личину, встретят вышедшего из-за стены Сатану, и будут всем примером его почитания и поклонения. Здоровый дух – не всегда в здоровом теле, а любое тело может быть без духа.

***

Обслуга бросилась убирать бутылки, кости и картонные ведра с красивой надписью: «Служить, чтобы радоваться». Пройдет время, и надпись будет звучать по-иному: «Поклоняйся, чтобы жить», но кто же это поймет, когда будет стопроцентно не от мира сего?

Вовчѝк начал допытываться, что будем делать после зрелища и куда двинем. Ему надо было определяться с координатами для встречи с дамой. Большой товарищ сказал, что ему по барабану, так же, как и Сла̀ву. Совещались недолго – давно не были в клубе «Радость в наготе». Было понятно, что им сегодня быть в обществе дамы, которая ногтем ноги поднимает гири, а о голову ломает кухонную утварь.

Приготовления заканчивались, тачки с костями и бутылками вывезли, растащили новое меню и подпустили тумана. Все томились в ожидании главных героев и отоваривались водкой с тележек в проходах. В новом меню были копченые свиные уши и кровяная колбаса. Врезали, закусили ушами и кровянкой. В ближайшем углу забили барабаны. Грохот был такой, что пломбы из зубов могли запросто вывалиться. В проходе нарисовался первый боец под афишей «Черный тигр». Он был широк, на ногах короткий и со здоровенными кулаками. На его голове был медный шлем с одним, сияющим смертью желтым глазом и огромными, назад загнутыми рогами. На ногах сапоги-ботфорты, волосатые и вроде как с копытами. Он орал во всю глотку, явно пытаясь заглушить барабаны, что на секунды ему удавалось. За шлемом не было видно лица, да и нужно ли оно было в таком наряде? Он шел по проходу, тужась и надуваясь; по ступенькам забрался на ринг, приплясывая на копытах и виляя бедрами. Публика его явно любила, видно, были известны его заслуги. Они орали тоже нескладно, выкрикивая его сценическое имя, но тут же встрепенулись от грохота в дальнем углу. Там, из бутафорского пламени, явилось видение «Черного льва» – любимца женщин и восхитителя мужчин. Было плохо видно, но он тоже был с рогами, которые вилами Аида торчали из его шлема. – Был он в черном в звездах халате и сверху накинутых, по всему видимо пудовых, цепях. Еще прибавили туману и красного света, который, прорываясь сквозь белые клубы, кровавыми всполохами отражался на ристалище. «Черный лев» тоже пролез на ринг под визг, клокот и хрюканье накаленной публики. Их начали разлатывать, готовя к схватке. Это не секс, тут двое не кайфуют, кровь должна быть пролита, и один должен быть жертвой. Ведущий во фраке, с благообразной прической призвал всех налить и выпить за правителя и зрелищ. Все вскочили с мест, выпили и закусили. Раздетые и босые, без рогов и копыт, бойцы все равно выглядели хищниками. Обличием лиц они были похожи друг на друга. Типаж. Головы были чисто бритые, узкие лбы, черные бороды и близкие к квадрату овалы физиономий. Насупленные питекантропы, страшные, но популярные. Тот, что толще, был бледен телом, которое густо поросло рыжими волосами, другой – повыше и темнее, трусы у него золотые, и скалился он пошире. И сошлись титаны, рефери чудом успел отскочить. Они набычились, схватили друг друга за руки и уперлись лбами. Вроде как еще дали света, бойцы ярче заблестели, а публика билась в экстазе. Ну, точно – угар в мешке с ацетоном. На ринге катались по полу, душили, выдавливали очи. Один изловчился и вцепился оппоненту зубами в кадык; но вот они опять на ногах, изрыгают проклятия и шмыгают носами, затирая кровь. Все благородно и по-спортивному, похоже, пока между львом и тигром паритет.

Вовчѝк предлагает отвалить к другой сцене с голыми красотками. Оставшись до конца, рисковали очень долго разъезжаться среди пьяных и накаленных водителей. Выпили, съели еще по пол-уха и двинулись. На улице рано, по-осеннему, вечерело, с неба мелко сыпало, и было холодно. Волки лежали на обочине, слегка присыпанные дождем. Глаза их были доброжелательны и почему-то сытые, а волки ведь сытыми не бывают.

«Радость в наготе» была недалеко, это был клуб очень популярный и посещаемый. Там сначала подавали показ одежды, а потом дефиле без одежды. Девочки все были пронумерованы, их потом по номерам и пользовали гости. А те сидели за столами и занимались обычным делом: пили и закусывали. Большой зал, круглая сцена. Друзья уселись за стол, уже сервированный, но без ушей и кровяных колбасок, сегодня на закуску было сало, холодец и тушеные свиные потроха. На сцене мальчики с номерками трясут худыми попками, их тоже разбирают под бабий визг и вздохи мужелюбов, но с теми уже все шло к финалу. Девочки уже освежались в раздевалках, складывая в сумочки заветные коробочки, к вечеру, как правило, уже не пустые. Здесь же, рядом, в отдельном кабинете кряжистый мужчина с лицом земляничного цвета и грубыми рублеными чертами лица нависал над девушкой, напористо ее инструктируя. Девушка с огненными волосами была очень хороша собой и сегодня должна была первый раз работать в числе многих распорядителей этого клуба. Сначала ее рабочие обязанности объясняла кучерявая высокая барышня, а потом этот мужчина вколачивал в ее голову слова, которые она должна говорить тем, кто будет домогаться. Они такие: – Если вы согласны быть сегодня седьмым в очереди, то я с радостью. Ей все это было непонятно, но она со всем соглашалась. Было непонятно, кто она сама, и где она, и откуда у нее имя, которого она никогда не знала. Просто она в этом дне, и все. Из своего времени, от тех, кто ее любил, ее украла та самая Ламия – демон, проглотивший собственных детей. Имя девушке дали Виктима.² Она из города семи холмов, из рода Данова, рода, чья праматерь восседала на звере багровом, на берегу Евфрата, но потом была разорена, убита, изжарена на огне и съедена.

И вот, к столу наших друзей подошла рыжая красивая распорядительница и поинтересовалась, все ли гостей устраивает, и чего еще они желают. Сла̀в не очень трезвым голосом пожелал быть ее спутником жизни, на что она ответила, что если он согласен сегодня быть седьмым, то она с радостью будет.

***

Чего было не увидеть в местном коммунизме, так это беременных, стариков и детей, но матерями по желанию могли и быть какое-то обозначенное время, только матери не имели своих чад, а те, с которыми можно было общаться, при каждой встрече были разные, но неизменно называли женщин мамами. Откуда брались эти дети и где росли – неизвестно. Мама стала предметом универсальным, и, собственно, ненужным, а папы в этих спектаклях и вовсе не участвовали – они растворялись в бесконечных событиях и, оставаясь с собственным фейсом, перерождались по воле хозяина. Не было ни привязанностей, ни национальностей, ни наречий.

***

Захотелось на закуску языков, принесли. Вовчѝк, ответив на звонок, заметался. Мамо̀нт уже на подъезде, он кинулся встречать в страхе, что ее перехватят и уведут. Похоже, там возникло серьезное чувство. Большой товарищ был собран и напряжен, будучи погруженным в модельно-цифровой ряд. Девочки под томную музыку современных авторов, голые, выплывали на сцену. Большой друг все же первый-то углядел, он пихнул Сла̀ва, чтобы тот обернулся. По проходу шел сюжет: то были Вовча̀н с невестой. Она обнимала его за плечико, и оттого его лысая голова попала точно в уровень груди, но самого маленького объема. Очень удачно его голова имитировала третью грудь, оттого вся картинка была выше всяких похвал. Мамо̀нт оказалась совсем не противной и не страшной, огромной, но очень даже пропорциональной, с милым лицом, и, ко всему, еще и молодой. Ясно, что при виде ее многие испытывали трепет, но Вовчѝк был не робкого десятка и умиленно прижимался к ее объемам. Он нас сразу уведомил, что на этот раз у него все серьезно. Они сидели и обнимались, скрипя стульями; витал легкий туман, и было очень хорошо. У Мамо̀нт в ночь было еще не одно выступление, и она спешила осчастливить покоренного Вовчѝка. Они уединились в номерах, мебель в них, видимо, останется инвалидкой.

Большой товарищ все время пучился на сцену и записывал номера на бумажку, потом одни вычеркивал, другие записывал и вновь вычеркивал, искал свое. За столом справа два мужика долго целовались, а потом начали возбуждать причинные места, но каждому свое, главное – комфорт. Музыка перешла в поросячий визг, туман густел, девочки на сцене энергично махали ляжками. Тут позвонил Вовчѝк и доложил, что у Мамо̀нт есть еще немного времени, и она хотела бы всей команде показать силовой стриптиз. Сла̀в пообещал прийти, но обманул. Большой друг все целился на сцену и черкал бумажки, а Сла̀в побрел на такси. Он весь вечер тужился вспомнить, у кого и в каком помещении мог видеть ту чайную пару, не давал ему покоя вояж на 666 километр, очень ему хотелось знать ответы. Он ехал и приехал, и глазам своим не поверил: у дверей сидел кот без имени и выжидающе смотрел на дверь. И только в квартире Сла̀в увидел приклеенную скотчем на шкуру кота бумажку «Имя его – Агас». Вот у того и имя появилось.

Лег спать, и только первый сон начал подкрадываться, как во внутреннее ухо зазвонил телефон. Голос Вовчѝка дребезжал где-то далеко, в такт сопровождения какого-то музыкального наваждения. Спросонья он понял только одно: что у того трубку из рук вырывают. На том конце была та самая рыжая, она извинялась, что не оказала ему внимания. Она сама позвонила, а ему захотелось повыебываться, и он исполнил, рассказав, в каком виде хочет ее видеть. Кот внимательно вслушивался, а картинка вырисовывалась такая: коли она рыжая, то она должна быть наряжена в красный блестящий комбинезон и в такие же сапоги с высокими каблуками, и с красными же губами и ногтями. Она выслушала, сказала, что постарается и передала трубку Вовча̀ну, тот начал что-то трепать про силовой стриптиз, но Сла̀в выключился, быстро заснув. Кот какое-то время еще наблюдал за ним, ковыряясь в зубах самым мелким когтем левой лапы.

***

Кот Агас запрыгнул на подоконник, открыл окно, верные волки лежали внизу. Ночное освещение теперь было принято не сверху, а откуда-то из подвалов домов. Кот спрыгнул с третьего этажа на асфальт и обернулся Агасфером. Теперь у него должность приглядывающего. Когда его подопечный уходил из дома, кот оборачивался в свое человеческое естество, мылся и справлял нужду, а мясо из миски выбрасывал в окно волкам, те были очень благодарны, вылизывая асфальт. То мясо себе принесла для еды демон Азалѝя, которую подопечный сам привел в дом, и мясо было человеческим. Подопечный скоро станет сам его употреблять, когда будет готов к искуплению страстей и выполнению роли в сатанинском акте. Роль его – роль псевдоотца (Антиобручника), и он будет рядом со шлюхой, которая родит Антихриста. Агасфер отправился в ночь – прогуляться и поесть пищу человеческую. Ту бумажку он сам себе приклеил, надоело ему слушать кис-кис, а представляться в своем обличии команды не было.

***

Сла̀в проснулся, но глаз не открывал, в квартире было холодно, а в голове помойка. Все сны перемешались и лишь обрывками проплывали в каких-то багряных раскрасках. Опять подумал про свою чайную пару, то был Дулевский фарфор с ветками цветущей сирени, это был привет из двадцатого века. Вспоминалось, что видел он пару где-то за чужим столом, но более ничего не прояснялось. Зато вспомнил имя вчерашней рыжей. Сегодня на нее, да и на всех рыжих, отпишется злобной, но правдивой жалобой. Он вынул руку из-под одеяла, щелкнул пальцами, заработал телевизор. Их сейчас рисовали, приходил некто, и на выбранном тобой месте на стене рисовал квадрат или что захочешь, и в этом квадрате по щелчку пальцев работала картинка. Денег за это не брали. В это утро тучный ведущий конкурса задорно хохотал, выявлялся победитель на звание полового члена, больше всех похожего на ветерана войны, в шрамах и покусах. Лауреаты получали известность и награды. Окно было почему-то неплотно закрыто, оттого и холодно было в квартире. Кот лежал в углу и щерился. Сла̀в достал банку с консервами для него, разглядел банку, прочитал надпись на ней «Эта еда для всех, но сегодня не для тебя», выложил содержимое коту Агасу, тот никак не прореагировал. Так было каждое утро, а к вечеру тарелка была чиста, как помытая, значит, все вылизывал кошара. Куда он гадил, было и вовсе непонятно, но кот был чистоплотный. А он не стал умываться, с утра не хочется, так и зачем?