Но выступать на юношеском первенстве города мне не случилось. «Командировка» в Хакасию, а потом болезнь больше чем на год убрали меня из этого физкультурного движения. Но когда это все закончилось, и меня все же взяли в восьмой класс школы, а в секцию не приняли, потому что у меня была уже сомнительная репутация, я почувствовал себя каким-то изгоем, обремененным чем-то нехорошим, и что дружить со мной греховно и опасно. Конечно, можно было бросить этот бокс, но я, со своим упрямым характером, ушел заниматься в Дом «пионэров». Ходить стало далеко, через марь, особенно это расстояние отбирало много сил зимой, когда многоснежные бураны оккупировали весь видимый мир. Но я без пропуска, по ветру и морозу ползал со своей дерматиновой сумкой, которая на холоде смерзалась колом, в то деревянное здание, на коньке которого был огромный «пентограф» в круге, непонятно кем туда возведенный. Тренер был маленький, легкий и подвижный, с тонкой шеей и совсем не кряжистый. Он был хорошим тренером, да и буфетной стойки с бутылочным пивом не было в Доме «пионэров», зато в конце длинного коридора стоял ринг, на который пускали всех. Здесь были только юноши и совсем дети. Взрослые тренировались только в одном месте – Дворце спорта. Туда сгоняли всех городских дяденек – кого спарринговать, кого по лапам постучать. А я, вроде так и не став уголовником, хотя и был уже туда причислен, остался как бы спортсменом.

А с моей одноклассницей и первой любовью, с учетом моей сомнительной репутации, даже танго станцевать не дали на школьном новогоднем вечере. А я-то пришел туда начищенный и наглаженный, а от нее пахло духами «Весенний ландыш», как будто и не было зимы на дворе. Мне очень хотелось с ней потанцевать под сводившую всех моих сверстников с ума песню про Ладу, которой не надо хмуриться. Пройдет год, и на новогодней вечеринке, но уже во Дворце культуры, со мной пойдет танцевать медленный танец другая девушка, и под другую песню, которая называлась «Неотправленное письмо». Так вот, мы с ней во всполохах новогодней елки и в лентах серпантина вроде как поцеловались. Наверное, так и случается: после первой любви приходит вторая. Потом я ее проводил, она жила совсем недалеко, как раз между Дворцом культуры и Домом пионеров, в престижном тогда трехэтажном доме, с мамой, в маленькой квартирке на втором этаже, и еще раз поцеловались в подъезде. А когда я через день после тренировки кинул ей в оконную раму снежок, она мне приветливо помахала. И я вдруг понял, что желанный, а девушка была старше меня на год и, наверное, поумнее. Ну, точно, она была активная участница местных городских мероприятий. Как мне рассказали, она под патронажем своей мамы, торгово-складского специалиста, участвовала, хоть и не на больших ролях, и в выборах, и в разных общественных подписях и учетах. А кроме того, была секретарем по учету призывников в военкомате. Мама ее заинструктировала всем нравиться и не быть дурой в жизни. А я еще два раза ходил под эти окна, там на меня больше никак не реагировали, но все равно, вроде по пути после тренировки я выбирал эту дорожку. И вот, я пришел в третий раз, он был последний. Тогда мне хорошо досталось по носу, он у меня всегда был слабый, и хоть и не ломался, но прилично кровил. И вот я поперся, герой-любовник, с кляпом в каждой ноздре. В этот зимний вечер ее окно очень ярко светилось, да еще оттуда подмигивала пара фонариков, пока не умерщвленных с нового года. Сугроб намело почти вровень с окном, и я туда забрался, прямо с желанием для нее стих на снегу написать, но – увы. Она появилась на фоне тонкого тюля рядом с большим, совсем уже взрослым мужчиной. Они целовались, и совсем не так, как это было со мной. Там были другие поцелуи, совсем не как у Пьеро и Мальвины, скорее, как у Э. Золя в «Жерминаль», или как в кино 16 +. Помню, что тогда я сильно замерз и зашел в подъезд, вроде как погреться. Там, на беленой стене, возле двери ее квартиры я тогда написал одним тампоном две буквы БЫ, а другим тампоном – две буквы ЛА, под песню, которая слышалась из-за двери и называлась «Неотправленное письмо». Так прошла моя вторая первая любовь, но, по правде, мне с ней еще придется два раза в жизни столкнуться.

Первый раз – этой же зимой и при очень странных обстоятельствах, в последние календарные дни зимы, когда валят самые сильные снегопады, но уже не так холодно. Я из окна нашего убогого, вросшего и прибитого в землю домишки в ранних сумерках увидел фигуру, которая от нашей калитки по плохо очищенной тропинке спускалась к двери. Конечно же, дверь моя открывалась внутрь, и фигура ввалилась в темный тамбур. Когда я ее уже впустил в дом, и был откинут капюшон, то увидел ее; было непонятно, то ли она ожидала меня увидеть, то ли это было для нее сюрпризом, только она резко повернулась и кинулась обратно на улицу. Я замешкался, пока что-то обул на ноги и накинул на полураздетое тело; я рванулся вслед, но она, как видение, растворилась в снежных буграх проулка. Мне потом долго хотелось думать, что она, где-то узнав адрес, приходила ко мне, а убежала, видимо, испугавшись увиденной картины бедности проживания и того самого абажура под потолком, покрытого уже желтой газетой «Правда». Но реалистичнее всего была другая версия: так как у нее в руках я заметил портфель и знал, что она – активная комсомолка и общественница, то вполне вероятно она просто совершала обход по страховке имущества, а может была агитатором по приближающимся выборам в местные Советы. А может, она хотела узнать у моей мамы, не желает ли та подписаться на новый, выигрышный, государственный займ? Вариантов было много, но почему-то после той внезапной встречи у меня огонь любви внутри поостыл. Еще раз я с ней встретился уже через годы, когда спустя два года стройбата приехал увидеть свою родину, в землю которой была закопана моя пуповина.

А в настоящем я готовился к первенству города по старшим юношам, таких было много, и они, конечно, будут драться зло и конкурентно за грамоты от профсоюза и аплодисменты зрителей. Эта возрастная категория была многочисленна и азартна и, на самом деле, спортивная – на фоне того, что взрослого бокса спортивного не было совсем. Кому-то повезло уехать учиться, а кому не повезло – уходили в армию. А те, кто сюда возвращались из Советской армии, шли на тяжелую работу – замещать своих отцов. Потом заводили семьи, и было уже не до спортивных достижений, но кое-кто находил время прийти постучать по мешкам, что становилось у них своеобразным досугом и дополнялось баней по пятницам, тоже не без соответствующих событию напитков. А молодежи хотелось результатов, и юноши пытались их добиться на таких вот соревнованиях.

Первенство города приурочили к майским праздникам, проходило оно три дня во Дворце культуры, два дня как бы отборочные в ринге, что установили в спортивном зале Дворца. Зал был высокий, но холодный, и с зашарканным, в занозах, полом. Тут по пятницам и субботам проходили танцевальные вечера для молодежи под собственный вокально-инструментальный коллектив с названием «Космос». А финал – самый пик майских праздников, ринг планировали перетащить на сцену, и показать бои нескольких пар широкому зрителю. Там ожидалось присутствие всего местного руководства: членов партийных, комсомольских, профсоюзных и других важных организаций и их семей.

Я готовился с полной самоотдачей, которая, наверное, бывает лишь в таком нежном возрасте. Пришел тот день; я стоял в строю в составе команды Дома «пионэров» и осматривал своих будущих противников. Почти всех их я знал, и никакого страха и трепета не испытывал. Все были приодеты в новые красные майки и черные сатиновые трусы, у некоторых даже были новые китайские кеды «Два мяча», а у меня были наши, с красными загнутыми зубатыми резиновыми носами. Какой-то профсоюзный активист нас недолго, но горячо приветствовал общими фразами о значимости спорта в жизни человека и о политической важности предстоящих праздников. В первый день зрителей было немного, они расселись по скамейкам вдоль стен. Много было «нашенских» боксеров, которые все время будут орать примерно одну и ту же фразу:

– По печени, а потом в голову!

Да еще галдели вообще мальчишки из начинающих. Судьи построились в ринге, они все вообще были из тех, кто по мешкам ходит стучать, но сегодня – в белых рубашках, подтянутые и серьезные. Они приветственно помахали, и главный из них стукнул молотком по тарелке гонга, что было сигналом открытия Первенства города среди молодежи.

Моя весовая категория была, похоже, самая многочисленная и, судя по количеству кряжистых и насупленных, самая целеустремленная. Вдоль ринга стоял длинный стол, по-райкомовски укрытый красной плюшевой скатертью, местами потертой, видимо, локтями заседавших, но еще по внешнему виду довольно рабочей. За этим столом на стульях с высоченными спинками, верно, сохранившимися еще со времен концессии, расположились на сегодня вершители наших судеб. В самом центре – главный судья, грузный возрастной мужчина, явно из «нашенских» – это было видно по форме его носа, явно нуждавшегося в объемной реставрации. По левую руку от него стоял секундометрист с гонгом и еще какой-то «нашенский» народ, вполне трезвый и наверняка пахнущий очень популярной маркой мужского одеколона «Шипр». У самого края стола сидела девушка и явно на добровольных началах заполняла тушью зачетные квалификационные книжки спортсменов. Пачку этих книжек я ей и принес, когда внизу, у гардероба, мне их сунули с поручением донести до судейского стола. Эти зачетные книжки для второго-третьего разрядов, взрослых и юношеских, с верхней строчкой «Союз спортивных обществ и организаций СССР» цвета были то ли голубого, то ли коричневого и, судя по ржавым скрепкам на тонких корешках, очень похожи на те, что заполняют в поликлиниках историями болезней. И в этих еще будет история болезни, только другая: «спорт – залог здоровья». Девушка, согласно утвержденному списку, вносила в них наши фамилии и данные – того требовала спортивная бюрократия – и ставила синюю печать ДСО – добровольное спортивное общество «Трудовик». Главное и единственное спортивное общество на наших территориях, других не было.

Ну, вроде можно было и начинать. Последним на судейский стол принесли графин с водой и стакан. Но мне еще раз пришлось подойти к судебному столу, девочка-секретарь засомневалась, что правильно записывает мою фамилию. В этот раз мне и удалось разглядеть значок на лацкане пиджака главного судьи соревнований. Это был значок перворазрядника, но по форме совершенно необычный: похоже, это был пришелец из послевоенного, а может и довоенного спортивного прошлого. Все, кто легче меня весом, быстро проскочили. Маленькие люди в больших перчатках отстрелялись махом, Дом пионеров был не из последних в списке.

Мне в первом бою достался соперник, хорошо знакомый по Дворцу спорта, он был в таких же красных брезентовых кедах, как и я, и комично хмурился, сдвигая брови, но он был совершенно не страшен. Так и получилось: во второй двухминутке, после двух легких нокдаунов мне отдали победу за явным преимуществом.

Рефери на ринге в этом первом бою был Леня Шестак, который слыл очень активным ударником по мешкам и лапам, и в то же время часто лишка принимал на грудь. Работал он сменным мастером на промысле и мне запомнился после одной с ним встречи на улице. Это было в яркий августовский полдень, тот день был неприлично жарким по нашему климату. Меня тогда пристроили в помощь к одному из ветеранов, притащить заштопанный мешок в зал. Вот тут нам по пути и встретился Шестак. Вид у него был не то чтобы комичный, но уж точно необычный: он шел нам навстречу в черном пиджаке и штанах, рукава и штанины которых были основательно короткими. Верхние пуговицы рубахи были расстегнуты, а на шее на резинках болтался тонкий галстук, фасона тогда знаменитого. Он выглядел как тонкая селедка, с блестящей пальмой и какой-то грудастой средиземноморской красоткой в блестящих же трусах. Всю эту картинку венчал букетик в его вытянутом здоровом кулаке. Цветков было два, и они обреченно свесили головы. Шестак был «под мухой». Ветераны жарко поприветствовались, упокоив мешок полежать на земле. Шестак начал свой рассказ, ему явно хотелось выговориться. И он поведал, как вчера, после тренировки и буфета, пришел домой в очень игривом настроении. Жена его, Тамара, в это время мыла посуду, и он с ней пустился поиграться. Сам он так рассказал:

– Зашел я на кухню, а она тарелки вытирает. Я ей, раз, слева в животик показал, – и тут же продемонстрировал на улице весь процесс заигрывания с женой. – Раз-раз показал, а потом правой накинул через руку в голову.

Только потом стало понятно, что он ей, шутя, сломал челюсть. Сейчас он идет к ней в больницу, в надежде, что она его не выгонит из дома. По выражению его лица было понятно, что он не в первый раз покушался на ее челюсть. Его пьяные глаза прямо увлажнились от жалости к Тамаре.