Глава четвертая
Кончина отца

С первой минуты, с первым жаждущим жизни криком своим Иоанн попадает в благодатнейшую атмосферу истинно счастливой семьи. Едва ли справедливо будет сказать, будто великая княгиня Елена Васильевна горячо, до беспамятства любит своего престарелого мужа. Эта гордая, своевольная, не совсем уже русская женщина едва ли способна на долгое, сильное, укорененное чувство, слишком уж быстро после кончины законного мужа является у неё полюбовник, малозначительный и бесцветный, которого ей так рано начинают приписывать, впрочем, приписывать задним числом. И все-таки мы не располагаем ни одним сколько-нибудь ясным или хотя бы туманным намеком на то, что она равнодушная к великому князю, тем более что она относится к нему с нескрываемой холодностью. Скорее всего её чувства смутны, не совсем понятны для неё самой, тем более недоступны для её окружения. По-настоящему, с истинной страстью она любит только вое новое положение, любит ту безграничную власть, которая внезапно падает на её своевольные руки, когда великий князь избирает её, и она, любя эту власть, с той же силой любит самого носителя власти, не имея ни способности, ни желания различать, сколько в её пылающих чувствах тщеславия, честолюбия, авантюризма, к которому склонны все Глинские, а сколько естественной женской любви.

Что касается великого князя, то он без ума от своей ненаглядной Олены, главным образом потому, что именно от неё наконец дождался наследника, он не только обожает её яркую, мгновенно созревшую красоту, её необыкновенную, стремительно расцветающую женскую привлекательность, своеобразно оттененную знакомством, пусть и поверхностным, с европейской культурой, но и самое сердце её, будто бы полное великого разума, далее чего, как известно, мужчине в любви уже невозможной дойти, хотя и в этой любви, может быть, больше сердечной благодарности за сыновей, чем неизбежного и простительного безумия старости.

Нечего говорить, что с ещё большим, может быть, более истинным пылом он любит своего несравненного сына, которому надлежит продолжить великое дело его. Он не в состоянии дня прожить без своего ненаглядного Ваньки, и если приходится с ним расставаться, когда дела или прелесть охоты призывают его, он отправляет своей Олене письмо за письмом, выспрашивая о сыне, здоров ли, что кушает, как почивал. С самого утра до обеда великий князь Василий Иванович правит дела великого княжества, судит и рядит землю свою, совместно с немногими избранными боярами и подручными дьяками, после же обеда никакими делами не занимается, и нетрудно сообразить, что большая часть этого послеобеденного, свободного, беззаботного времени отдается юной супруге и желанному сыну. Летние месяцы, с ранней весны по глубокую осень, великий князь Василий Иванович, приверженец мира и тишины, проводит в Острове, в Воробьеве или на Воронцове поле в Москве, и уж это сладкое время не может не оставить у малыша, может быть, неосознанных, однако неизгладимых и самых лучших воспоминаний.

И эта неизъяснимая благодать кончается разом и вдруг, кончается навсегда, чтобы уже никогда, никогда хотя бы тенью, слабым намеком не возвратиться к нему.

Лето 1533 года выпадает тяжелое, знойное, полное мрачных знамений. От конца июня до самого сентября на раскаленную землю не падает ни капли живительного дождя, до того доходят жарь и хмарь, что иссыхают вековые болота, угасают ключи, пожары буйствуют в непроходимых лесах, багровое тусклое солнце скрывается из вида за два часа до заката, от тяжкого смрада горенья людям нечем дышать, и в разгар долгого летнего дня не всегда можно распознать лица друг друга, путники не видят перед собой сотни раз изъезженного пути, птицы не могут летать. На мутном небе, подернутом гарью, бледнеет призрачным светом грозная, немигающая комета.

В довершение бед в начале знойного августа Сафа-Гирей, бежавший из Казани под крыло к дяде, крымскому хану, поднимает орду и ведет на Рязань. С ним идет его брат Исмаил, который отчего-то, возможно, из подлости или решив оправдать себя за этот внезапный набег, извещает великого князя. Степные сторожи заблаговременно доносят о великой силе татар, великий князь Василий Иванович успевает призвать братьев Юрия и Андрея, скликает полки, выдвигает их на Оку, посадским людям повелевает свозить имущество в Кремль на случай прорыва татар и по стенам выставить пушки, чтобы изготовиться к долгой осаде, выстаивает обедню в успенском соборе и со своим полком выступает в Коломну.

На половине пути его перенимает гонец князя Андрея ростовского, стоящего в Рязани наместником, который доносит, что татары выжгли предместья и рассеялись по селениям, принявшись за свой обычное дело грабить и жечь, и что Рязань готова к осаде, если татары решатся её осадить. Великий князь Василий Иванович выдвигает за Оку передовые отряды с повелением добыть языков и вызнать из них намерения набежавших татар. Князь Дмитрий Палецкий рассеивает одну из случайно подвернувшихся шаек татар, другую шайку настигает Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, стаптывает её своими конями, устремляется вослед за бегущими, в пылу погони наскакивает на основные силы орды, часть своих людей теряет убитыми и полоненными и сам остается в живых единственно благодаря лихому скоку своего боевого коня.

Впрочем, и этих двух стычек оказывается довольно. Узнав от пленных, что сам великий князь подходит с полками, татары точно растворяются в густом мареве пространных степей. Пять дней спустя великий князь Василий Иванович возвращается с победой в Москву, торжествующий и счастливый, предвкушающий наслажденье осенней охоты, без которой лишается не менее половины прелести жизни.

Однако двадцать четвертого августа посреди белого дня ярило, тусклое от зноя и гари, по верху точно срезается, затем пропадает совсем, на изумленную землю падает кромешная тьма, и бедные люди, глядя на грозящие мором и гладом бесчинства немилосердной природы с ужасом ожидают неминуемых, катастрофических перемен.

И перемены в самом деле приходят. В свои пятьдесят четыре, по тогдашним меркам немалые годы великий князь Василий Иванович чрезвычайно бодр и духом и телом, не ощущает никаких признаков дряхлости, любит работу ума и движение, а потому не знает болезней. Как ни в чем не бывало, законно радуясь и гордясь успешным отражением разбойного наскока хищных татар, он с Оленой, с Иоанном, с недавно родившимся Георгием-Юрием отправляется в Троицкий Сергиев монастырь и там, двадцать пятого сентября, в день святого Сергия Радонежского, стоит службу, как всегда отойдя в сторону и опираясь на свой высокий великокняжеский посох, после чего, не помышляя об отдыхе после военных трудов и дороги, переправляется в Волоколамск, где, заведенным обычаем, предается веселому, бодрому удовольствию гонкой осенней охоты. Вдруг в Волоколамске обнаруживается недуг, поначалу казалось бы незначительный: небольшая болячка без верха и гноя, признак отравы, слегка беспокоит великого князя на сгибе колена.

Тем не менее великий князь Василий Иванович отправляются в баню, верное средство и от более серьезных болезней, а после бани обедает со своими боярами. На другой день он как будто ни в чем не бывало выезжает в поле с борзыми собаками, однако внезапно изнемогает, торопится возвратиться с половины охоты, не дождавшись затравленной дичи, и ложится в постель. К постели больного призывают немцев, его личных лекарей. Лекари, хоть и немцы, лечат его исконными русскими снадобьями: к больному колену прикладывают смесь меда с мукой, печеный лук, раскаленные горшки и семенники. Под воздействием снадобий поначалу небольшая болячка, как и должно было быть от такого лечения, воспаляется, чирей вскрывается, откуда ни возьмись из малой болячки зеленый гной выходит, ни много ни мало, тазами. Великий князь Василий Иванович теряет потребность в еде и ощущает не знакомую прежде тяжесть в груди.

Кажется, всё это недуги неважные, к тому же короткие, не занимают долгого времени, чтобы тревожиться, тем более серьезно опасаться за жизнь. Может быть, прежде никогда по-настоящему не болея, великий князь Василий Иванович слишком пугается своего непривычного, хоть по видимости небольшого недуга и тем способствует его скорейшему и погибельному развитию. Как бы там ни было, спустя несколько дней, втайне от своих приближенных, великий князь Василий Иванович посылает в Москву за духовными грамотами отца и деда, с явным намерением как можно скорее составить свое завещание, сам же с примерным присутствием духа дожидается зимней дороги и только тогда повелевает ехать в Москву, причем въезжает в стольный град так, чтобы его нездоровье осталось неприметным для глазастых иноземных послов. В княжескую опочивальню его вносят уже на руках. Он тотчас повелевает собрать самых ближних бояр и в их присутствии составляет духовное завещание.

Своей волей, находясь в твердой памяти и здравом уме, великий князь Василий Иванович старшего сына своего Иоанна определяет наследником на великокняжеский стол и до совершеннолетия, то есть до пятнадцати лет, поручает его опеке ближних бояр, а также назначает удел младшему сыну Георгию-Юрию и вдовий удел своей ненаглядной Олене. Эта по всем правилам составленная, абсолютно законная духовная грамота позднее была отчего-то утрачена, можно думать, что с умыслом. По этому странному случаю крайне важно отметить, кто из ближних бояр присутствует при её составлении и кто из бояр вообще в последние годы особенно близок к нему.

Итак, при составлении завещания присутствуют князья Иван и Василий Шуйские, Михаил Захарьин, Михаил Воронцов, Михаил Тучков, Михаил Глинский, казначей Головин и дворецкий Шигона Пожогин. Ничего удивительного или сколько-нибудь неожиданного в таком последнем решении великого князя Василия Ивановича заподозрить нельзя. Во все прежние годы он выказывает едва прикрытое приличием пренебрежение к боярской Думе и советуется только с немногими, нередко с двумя или с тремя, главным образом с теми, кого сам избирает, кого сам приближает к себе, чаще всего находя способных и верных помощников в темной среде незнатных людей, чем вызывает когда тайное, а когда и явное неудовольствие родовитых князей и бояр, бесталанно, однако с раскаленным тщеславием заседающих в Думе.

Пока великий князь Василий Иванович был силен и удачлив в делах управления и войны, боярская Дума ничем не выказывает своего неудовольствия столь бесцеремонным отстранением этого старинного учреждения от ведения государственных дел, и если подручные князья и бояре ворчат, то ворчат келейно и тайно, опасаясь гнева великого князя и неминуемо следуемых за гневом хоть и кратковременных, преходящих, но всё же тяжелых и небезопасных опал, и если поднимают свой голос открыто и принародно, то лишь в таких очевидных, бесспорных делах, как насильственный развод и вторая женитьба.

Теперь умирающий государь, до последней минуты сохраняющий ясность и трезвость рассудка, хорошо понимает, что его только что вышедший из пеленок наследник не имеет пока ещё силы удержать задорных, тщеславных, честолюбивых, насквозь греховных князей и бояр, что боярская Дума, опираясь на давний, весьма неясный, запутанных порядок, вернее сказать, беспорядок престолонаследования, может с легкостью нарушить его монаршую волю и вовсе отстранить его малолетнего старшего сына от управления московским великим княжением, насильно в монахи постричь, как сам он делывал много раз, оковать в железы, сгноить в сырой и гнойной монастырской тюрьме.

Тогда, до той минуты неподвижно лежавший без сил, он вдруг поднимается с помощью Михаила Захарьина, с верой, с любовью, со слезами умиления принимает причастие, Вновь опускается на одр уже не только тяжкой болезни и призывает митрополита, кровных братьев Юрия и Андрея, а также подручных князей и бояр, которые спешат в полном составе собраться в Москве, едва успели заслышать о смертельном недуге своего государя.

Именно в присутствие митрополита, надеясь на то, что авторитет церкви придаст его последней воле незыблемую силу закона, он поручает Богу, деве Марии, святым угодникам и митрополиту сына своего Иоанна, объявляет, что именно этому сыну, и никому другому, дает великое княжение под руку, наследие великого отца своего, выражает надежду, что совесть и честь братьев, Юрия и Андрея, помогут им исполнить крестное целование и что все они станут служить его наследнику усердно в делах земных, а также в ратных делах, прибавив торжественно:

– Да будет тишина в Московской державе, да высится над неверными рука христиан.

Лишь после такого напутствия он отпускает митрополита и братьев, но всё та же скорбная мысль о неповиновении, об измене тревожит его, и он настойчиво повторяет подручным князьям и боярам:

– Ведайте, что державство наше идет от великого князя киевского, святого Владимира, что мы природные вам государи, а вы наши бояре извечные. Служите сыну моему, как мне служили, блюдите крепко, да царствует над землею, да будет в ней правда! Не оставьте моих племянников, князей Бельских, не оставьте Михайлу Глинского: он мне ближний по великой княгине. Стойте все заедино, как братья, ревностные ко благу отечества! А вы, любезные племянники, усердствуйте вашему юному государю в правлении и в войнах, а ты, князь Михайла, за моего сына Иоанна и за жену мою Олену должен охотно пролить всю кровь свою и дать тело свое на раздробление!

Игумену Троицкого Сергиева монастыря Иоасафу он воспрещает выезжать из Москвы и обращается с просьбой к нему:

– Отче, молись за державу, за моего сына и за бедную мать его! У вас я крестил Иоанна, отдал угоднику Сергию, клал на раку святого, поручил вам особенно: о младенце-государе молитесь!

Поручив наследника Богу, митрополиту, игумену и подручным своим, великий князь Василий Иванович призывает самых доверенных, самых близких бояр, своих верных, самых надежных советников: Михаила Захарьина, Михаила Воронцова и Василий Шуйского, а с ними ещё младшего брата Андрея, которого любил, которому больше других доверял. Именно этим четверым избранным он поручает опеку над малолетним сыном и молит о том, чтобы они приняли в этот опекунский совет ещё князя Глинского, человека хоть и приезжего, но сослужившего верную службу.

Го помощники, разумеется, самым искренним образом соглашаются на эту последнюю просьбу своего повелителя, однако же просят со своей стороны Василий Шуйский за своего брата Ивана, а Михаил Захарьин за своего двоюродного дядю Михаила Тучкова, каждый уже здесь, у одра умирающего, торопясь закрепить за собой большинство.