Глава 2. Что скрывалось в тумане

Все началось с сухой увесистой ветви, валявшейся на земле. Нечаянно наступив на один ее конец, Сангре на собственной шкуре ощутил, что такой эффект граблей – второй конец, поднявшись на дыбы, метко звезданул его суком по затылку. От неожиданности он, не удержавшись на ногах, упал и… покатился. Да, да, именно покатился, причем уклон был в сторону оврага, и пришел в себя Петр, оказавшись уже на дне. Был овраг довольно-таки глубок, метров пять, не меньше, но приземление произошло на редкость удачно – сработала толстая амортизаторная подушка из опавшей листвы.

– И что это было? – спросил Петр себя.

Не получив на сей риторический вопрос никакого ответа, он попытался подняться, но получилось не сразу. Первая попытка оказалась неудачной – резкая боль приземлила Сангре обратно на прелые листья. Он внимательно оглядел левую ногу. Осмотр оказался неутешительным – штанина камуфляжа оказалась бурой от крови, а чуть выше темного пятна в бедре торчала острая щепка. Петр выругался и, скривившись, решительно ухватился за нее и резко дернул, вытаскивая наружу. Кровь полилась сильнее.

В это время вверху зашуршало и на дно оврага сноровисто спустился-скатился Улан.

– Ух, как тебя угораздило! – сочувственно протянул он и начал торопливо расстегивать ремень. Перетянув им ногу друга, дабы остановить кровотечение, он скинул с себя куртку вместе с майкой, спешно раздирая последнюю на полосы. Замотав рану импровизированным бинтом, Буланов мрачно осведомился: – Идти-то сможешь?

Петр осторожно попробовал наступить на раненую ногу, вновь поморщился от резкой боли, но согласно кивнул головой:

– Все равно придется, никуда не денешься, – криво ухмыльнулся он, – а то получится как в некой японской хойке или танке, – и он нараспев произнес:

Сын серого козла жил у старой женщины.

В бамбуковую рощу ушел пастись.

Изменчиво всё в этом мире, вечны лишь рожки да ножки…

– А это ты откуда взял? – удивился Улан. – Вообще-то похоже на нашего серого козлика, только с японским колоритом.

– В самую точку и за козла, и за колорит, – подтвердил Сангре, пояснив: – Я как-то в зоне прихворнул и угодил в местную больничку, а там скукота, сил нет, а из развлечений три книжки, и все со стихами. Одна еще куда ни шло – любимый мною Гумилев. Зато остальные просто ай-яй: одна детская, с Агнией Барто, Чуковским и Заходером, а вторая с японскими виршами. Эти, как их, хокку или танки. Поначалу я, конечно, за Гумилева взялся. Но ты ж знаешь, в мою память стихи, в отличие от иностранных языков, просто вливаются, как вода из труб в бассейн. И после того, как я понял, что половину его стихов могу процитировать дословно, а остальные – почти, взялся за чтение остальных виршей, а дабы извилины в мозгу окончательно не распрямились, от нечего делать каждый день скрещивал между собой^[2] по нескольку штук.

Он вздохнул и непроизвольно поморщился, оглядывая крутую, почти отвесную стену оврага, по которой предстояло подниматься. И вновь друг прочитал его невысказанную мысль.

– Здесь и здоровый замучается карабкаться, а с твоей ногой нечего и думать. Деваться некуда, придется лезть на противоположную сторону. Там и стена не такая крутая, да и ухватиться, поднимаясь, есть за что, вон кустики растут, – и Улан сердито добавил, словно оправдываясь перед кем-то неведомым: – Авось ненадолго мы. Всего-то метров двести пройти, а там овраг закончится и мы сразу в сторону свернем.

Подъем оказался затяжным. Кусты помогали, но стоило посильнее опереться на раненую ногу, как вспыхивала дикая острая боль. Хорошо, Улан предварительно перенес наверх рюкзаки и СКС, а кроме того он отцепил от карабина ремень и, протянув один конец Петру, тянул за него, всеми силами облегчая другу тяжкое восхождение. Кусая губы и уговаривая себя потерпеть, Сангре наконец-то вскарабкался на гребень и в изнеможении плюхнулся на пружинистую толстую подушку из прошлогодней хвои. Рядом, устало прислонившись спиной к стволу сосны, примостился Буланов, объявивший пятиминутный перекур.

– Теперь до дядьки рукой подать, – успокоил он друга. – Конечно, можно было бы обратно в поселок, но до кордона намного ближе, – он вздохнул, посетовав: – Жаль, что экскурсия по лесу отменяется, но зато нет худа без добра: подольше у меня пробудешь.

– С ума сошел?! – возмутился Сангре. – Ничего не отменяется и пробуду я у тебя ровно столько, сколько запланировал: пять суток и все. А дальше я по-любому укачу в славный город Одессу – я тебе еще вчера об этом говорил.

– Только не пояснил, что за срочность, – проворчал Улан. – К тому же, Одесса хоть и не Донбасс, но и там сейчас творится такое, что…

– Ну да, – подтвердил Петр. – Деликатно говоря, слегка неспокойно, в связи с тем, что мудрые одесситы стали всерьез призадумываться о проведении референдума под красноречивым заголовком: «Не хотим быть пациентами сумасшедшего дома под названием „Майданутый Киев“». Из-за этого туда в последнее время зачастили доблестные галицкие лыцари, неулыбчивыми лицами напоминающие бойцов гитлерюгенда образца апреля сорок пятого. И какие гадости они учиняют в моем милом городе, то пусть рассказывает Стивен Кинг, бо у меня таки нету слов. А когда они окончательно выяснят, что одесситы не желают иметь с киевскими шлимазлами ничего общего, они неизвестно чего придумают, но что ничего хорошего, за это я таки ручаюсь.

– Да-а, – протянул Буланов и сочувственно покосился на Петра. – Погоди-ка, – встрепенулся он. – Я, конечно, телевизора почти не смотрю, но как-то слышал, что говорил украинский…

– Ой, ну я тебя попросю! – перебив друга, взмолился Сангре. – Не поминай всуе о… – он задумался и удивленно произнес: – Ты знаешь, в кои веки у меня не хватает словарного запаса, чтоб подобрать нужное слово. Точнее, наоборот: слишком богатый выбор, хотя и однообразный, сплошная нецензурщина. Короче, ни к чему в столь приятном месте, под теплым солнышком, в благоуханно чистом лесу упоминать о всякой погани.

– Не буду.

– И правильно. Не порть природу. Для этого туристы имеются.

– Но ты вчера так и не пояснил, зачем тебе надо ехать в Одессу именно теперь. Не лучше ли немного выждать, а когда…

– Не лучше, – помрачнев, оборвал Петр. – Понимаешь, до меня донеслись тревожные вести, что эти шлимазлы из кривоколенного сектора, хай им грець, пытаются мешать моей бабе Фае торговать на Привозе и препятствуют говорить разные речи, а для меня она изо всех родичей после ухода из жизни мамы с папой и деда – самый дорогой в мире человечек. Конечно, заткнуть моей бабуле рот – задача как бы не тяжелее строительства египетских пирамид, легче загнать римского папу на молитву в синагогу. Но они ж могут осмелиться применить к моей бесценной старушке физические средства воздействия. Вот я и собрался растолковать этим байстрюкам, шо это они у Киеве и Львиве гройсе хухэм^[3], а в Одессе – еле-еле поцы. Ну а особо наглым зверькам-прыгунам, рискнувшим распустить свои потные грабки до бабы Фаи, придется срочно заняться коллективной примеркой деревянных макинтошей…

– А почему зверькам-прыгунам? – полюбопытствовал Буланов.

– До приличных зверей они не доросли, так, мелкие шакалята, – пожал плечами Сангре, – а прыгуны, поскольку без этого им нельзя, ибо хто нэ скачэ, тот москаль.

– Ну хорошо, – согласился Улан, – от меня ты поедешь защищать бабу Фаю. Но не вечно же будешь подле нее сидеть? А как ты смотришь, чтобы потом взять и перебраться вместе с нею сюда? Лес, знаешь, он душу лечит. Точно, точно, на себе ощутил.

Петр саркастически хмыкнул:

– Баба Фая и Одесса – неразрывное целое. А что за меня, то… Мысль, конечно, неплохая. Открыть себе секс-шоп в деревне Гадюкино и торговать всем помаленьку. Ну там резиновыми вилами, переносными сеновалами, презервативами со вкусом картошки, надувными председателями колхозов и прочими дарами природы. Но есть одно но… – он поморщился и честно признался. – Боюсь, не выдержит моя буйная натура гнетущей невостребованности и через годик-другой винные лечебные припарки для души перерастут в кувалду для печени. И вообще, давай-ка об этом попозжей поговорим. Вот прогуляюсь на костылях по лесу, кабана в пятак чмокну, медведю лапу пожму, лося за рога подергаю, с птахами почирикаю, со змеями пошиплю, тогда и надумаю чего-нибудь, а пока… – он беззаботно махнул рукой и предложил: – Ну что, в путь?

– Ага, сейчас, только лямки на рюкзаке подтяну, – откликнулся Улан.

Сангре кивнул, неторопливо, стараясь не потревожить раненую ногу, поднялся и… оторопел, глядя на происходящее вокруг них. Как оказалось, за недолгое время «перекура» обстановка существенно изменилась. Густая молочная пелена, приползшая от болота, пока еще не добралась до друзей, но клубилась всего в пяти метрах от них. Из-за торчащих из нее во все стороны белесых языков, напоминавших щупальца, она походила на некое загадочное существо. Притом судя по искрам, тут и там поблескивавшим на поверхности белого полотна, существо, заряженное электричеством.

Присвистнув, Петр поинтересовался у друга, замершего рядом:

– Слушай, это не пожар случайно? Хотя, – он принюхался и удивленно протянул: – Странно, гари не чую. Если бы не клубы дыма с искрами, подумал бы, что это туман.

– Это и есть… туман, – упавшим голосом подтвердил Улан, хмуро взиравший на происходящее.

– Странный какой-то, – усомнился Сангре.

– Странный, – мрачно согласился Буланов. – Можно сказать, уникальный. Я ж тебе не до конца про красную ряску рассказал. Она в болоте, по словам дядьки, появляется именно перед появлением такого тумана, с клубами и искорками. Словом, нам… – он зло сплюнул, – здорово повезло. Кстати, пропавшие ученые того…

– Что того?

– Ну-у, довели их местные до тумана, они в него зашли и с концами. А удалось им добраться до самого болота или нет – кто знает. Дядька, к примеру, считает, что Красный мох вообще ни при чем, а экспедицию сам туман сожрал, точнее… то, что в нем скрывается.

– Страсти-то какие рассказываешь, – притворно охнул Петр. – Прямо тебе фильм ужасов, – и он, закатив глаза и устремив руку вперед, с нарочитым подвыванием процитировал:

Меж ветвей раскидистых платана

Притаился безобразный пар

Стон земли несётся из тумана

Стон земли, больной от диких чар^[4].

– Тебе все смешочки, – упрекнул Улан.

– А чего тревожиться-то? – пожал плечами Петр. – Мы ж не ученые, на рожон не полезем. Туман твой сам по себе, мы сами по себе, и пересекаться ни с ним, ни с болотом не собираемся. Краем пройдем и всего делов.