– Он – начальник одного из центральных отделений милиции… – Ольга Николаевна оборвала смех: смятение Каукалова ей понравилось. Она неожиданно поняла, что этот громоздкий, с неуклюжими мальчишескими движениями парень должен быть хорош во всем – и за рулем машины, и на кухне, когда будет жарить мясо и варить кофе, и в лесу, на «выездных» шашлыках, и в постели, и в деле… Впрочем, всякий мужчина бывает хорош только до тех пор, пока не приестся. Это Ольга Николаевна тоже хорошо знала. По себе. Она сбросила с ног туфли, приказала Каукалову:

– Разувайся-ка тоже и бери тапочки. В моем доме разуваться обязательно.

Каукалов послушно разулся, подцепил пальцами ног кожаные, с твердыми хлопающими задниками тапочки, прошел за Ольгой Николаевной в дальнюю комнату. По дороге увидел еще несколько портретов милицейского полковника, развешанных в разных местах на стенах, и, косясь на них, каждый раз ощущал себя неуютно, ежился. Ольга Николаевна это засекла – она вообще обладала свойством видеть все за своей спиной, – бросила на ходу, не оборачиваясь:

– Что, боишься?

– Да так… Немного не по себе, – признался Каукалов.

– Не бойся, он сегодня домой не явится.

– А где он? – осторожно поинтересовался Каукалов. Ему надо было определить собственную линию поведения, а для этого, естественно, необходимо было знать все.

– Дежурит. У нас ведь как дело поставлено: чуть что – сразу аврал. Москве исполнилось восемьсот пятьдесят лет – милицейский аврал, Государственная дума начала свою работу – аврал, какая-нибудь букашка в Кремле чихнула – аврал… Вся милиция во время этих авралов на два месяца переходит на казарменное положение. Так и мой… – Ольга Николаевна согнула длинный изящный палец крючком, показала Каукалову. – Везде – перегибы. Без перегибов наша страна жить не может.

В просторной комнате мебели было немного: широкая плоская тахта, поставленная почему-то посредине – видать, так захотелось Ольге Николаевне, и милицейский полковник не стал перечить ей, журнальный столик и два низких кожаных кресла, еще небольшой бар у стены – вот и все убранство. Каукалов и тут ожидал увидеть портрет мужа Ольги Николаевны, но, слава богу, портретов полковника здесь не было. На стене висели две простенькие цветные картинки, писанные под старый русский лубок. Такие картинки в большом количестве, как знал Каукалов, продаются на набережной около Крымского моста, где художники выставляют свои бессмертные творения.

Около тахты, по ту сторону, стоял магнитофон, Ольга Николаевна включила его – по комнате поплыла красивая печальная мелодия.

Подойдя к бару, Ольга Николаевна нажала пальцем на золоченую кнопку, украшенную монограммой «ММ». Плоская лакированная крышка бара медленно открылась. В баре стояли бутылки с напитками, много бутылок – Каукалов на глаз определил: не менее двадцати пяти. Напитки самые разные – от шампанского «Мадам Клико» до виски «Баллантайз»…

Каукалов почувствовал себя увереннее. Душу приятно теплила пачка долларов, и, надо полагать, если все будет в порядке, он получит еще. В будущем. У этой милицейской дамы есть, похоже, хорошие деньги. Каукалов нутром чувствовал: есть! Губы у него дрогнули, раздвинулись в спокойной, хотя и несколько неуверенной, улыбке – он понял капризный и одновременно жесткий характер Ольги Николаевны.

– Что будешь пить? – спросила Ольга Николаевна серебристым оттаявшим голосом.

Каукалов сделал неопределенный жест.

– Что дадите, то и буду.

– Есть виски шести сортов, французский коньяк четырех марок, шампанское, водка разная – финская, шведская, русская, немецкая, американская, есть джин с тоником и джин отдельно, тоник отдельно, естественно, тоже есть… Впрочем, что я спрашиваю?! – Ольга Николаевна усмехнулась, открыла бутылку «Лонг Джона», налила в широкий хрустальный стакан с тяжелым донышком немного золотистой жидкости, добавила содовой воды, из морозильника, расположенного тут же, в баре, достала несколько кусков льда, кинула в стакан.

Протянула стакан Каукалову.

– Развлекись пока этим, а я переоденусь.

Ольга Николаевна исчезла, оставив Каукалова одного в комнате. Он отпил из стакана немного виски, поболтал во рту, словно бы старался понять загадку этого напитка, проглотил, поставил стакан на полированный журнальный столик и, не удержавшись, восхищенно прицокнул языком. То, что происходило, ему нравилось.

Вернулась Ольга Николаевна в таком легком и прозрачном халатике, что у Каукалова вдруг перехватило горло и ему сделалось жарко. Ольга Николаевна, не обращая внимания на Каукалова, тоже плеснула себе виски, только из другой бутылки, с черной этикеткой. Это был «Джонни Уокер», – бросила в стакан два кусочка льда и опустилась в кресло. Сделала стаканом несколько круговых движений.

– Вот что, милый друг, расскажи-ка мне о себе. Абсолютно все. Ничего не утаивая.

Каукалов помял пальцами горло. Он рад бы рассказать, да говорить не может – так разогрело его переодевание Ольги Николаевны, ее привлекательная близость.

– Не хочешь рассказывать – не надо, – спокойно произнесла Ольга Николаевна и отпила из стакана. – Если мне что-то понадобится, сама узнаю. Слава богу, досье у нас заведено на каждого человека, – и добавила: – без исключения. А доступ к досье мне открыт.

– Я не… – Каукалов запнулся, отчаянно потряс головой, попробовал посмотреть Ольге Николаевне в лицо, но глаза его сами, без всякой команды, воровато скользнули вниз, к распаху халата, где виднелась ее голая нога.

Ольга Николаевна довольно усмехнулась. Изящно взмахнула рукой и вытянула свои длинные красивые ноги.

Каукалов не мог оторвать от них взгляда. Сглотнул слюну, собравшуюся во рту. Отметил невольно: «Ноги – по полтора километра. Не по километру, как у всяких там топ– и поп-моделей, а по полтора…» Промычал что-то невнятное про себя.

– Теперь несколько слов начистоту… – В серебристом голосе Ольги Николаевны появилась мужская жесткость. – Машина, которую вы сегодня пригнали, не стоит четырех тысяч долларов, ты сам понимаешь. И «жигули», за которые вам Арнаутов отвалил три тысячи, не стоят тех денег… Работаете, сударь, по-мелкому. Понятно? А надо работать по-крупному. Людей убивать приходилось? – неожиданно спросила она.

Дернув одним плечом, Каукалов отвернулся. Нехотя кивнул. Ольга Николаевна засмеялась.

– Благодарю за откровенность. Я почему задала этот вопрос… – Ольга Николаевна отпила из стакана еще немного виски, вкусно почмокала губами. – Хорошие деньги ныне уже не обходятся без крови. Время бескровного совка прошло.

По тому, как легко и спокойно говорила Ольга Николаевна, Каукалов понял: руки у нее – по локоть… И не в варенье, естественно. Разница только в том, что Каукалов убивает людей своими руками, а Ольга Николаевна – чужими. И еще в том, что если его поймают, то будут судить, если же поймают Ольгу Николаевну, – похвалят и продвинут дальше по службе. Как и многих других, ей подобных. Но, как бы там ни было, такое прикрытие – это хорошо. «Крыша» над головой никогда не помешает. Каукалов, не отрываясь, смотрел на точено-белую, очень соблазнительную ногу Ольги Николаевны, теперь едва ли не целиком высунувшуюся из разреза халата. Почувствовал: что-то мешает ему, не может он сделать последнего рывка… С трудом оторвал глаза от ног Ольги Николаевны и в ту же секунду поймал на себе испытующий, холодный взгляд хозяйки.

– А вообще, ты к крови готов? – тихо спросила она.

– Готов, – также тихо ответил Каукалов. – Ради больших денег готов. Только где взять их, большие деньги? В банке? Банков развелось в Москве, как тресковой икры в консервной жестянке, но ни к одному из них не подступишься. Где еще? В ювелирном магазине? В разменном пункте? В конторе Ленинградского рынка?

– Где? – задумчиво переспросила Ольга Николаевна, окинула Каукалова взглядом с головы до ног, в очередной раз оценивая его. Лицо чистое. Глаза – спокойные, темные, какие-то беспощадные. Разглядеть, что в них творится, невозможно: очень уж они темные. Рот прямой. Волосы – в тон глазам. Похож на кавказца, иногда его за кавказца, наверное, и принимают. Но главное – фигура, руки, посадка головы, плечи. Тут кавказского мало, кавказцы обычно с плоскими грудными клетками, под которыми от чрезмерной еды, от пресыщения, вырастают большие «трудовые мозоли», тонконогие и волосатые, а у этого грудная клетка крупная, костистая, плечи мощные, руки сильные, поросшие темным золотистым пушком… Ольга Николаевна неожиданно с наслаждением потянулась. Ей показалось, что этот парень гладит ее тело своими сильными тяжелыми руками и делает это очень бережно, едва прикасаясь к коже. Она ощутила яростное желание броситься в постель и увлечь за собой этого парня.

– Где? – вновь переспросила она. – На банк, конечно, нападать бесполезно, ты прав, но хорошие деньги взять можно и в другом месте. Даже на улице… Например, на главном шоссе России, ведущем на Запад.

– На шоссе? – удивился Каукалов.

– Да. Я имею в виду Минское шоссе. Сколько груженых фургонов каждый день проходит в Москву по этому шоссе? А? По моим подсчетам, от шестисот до тысячи. А каждая такая фура – это несколько сот тысяч долларов. А то порою и миллион, и даже больше миллиона, если там везут компьютеры, телевизоры, фотоаппараты или дорогую одежду.

Каукалов с восхищением посмотрел на Ольгу Николаевну, потом, неуклюже приподнявшись, поклонился и потянулся через столик к ее руке – захотелось поцеловать тонкие, длинные, вкусно пахнущие духами пальцы. Так, кажется, принято в высшем свете – целовать именно кончики пальцев. Ольга Николаевна усмехнулась и сама протянула Каукалову руку.

– Я все понял, – пробормотал Каукалов и неумело, излишне громко чмокнул руку Ольги Николаевны.

Получилось, конечно, неуклюже, но ничего – для первого раза должно сойти.

– Надо, конечно, основательно проработать детали, совершить несколько челночных поездок по Минскому шоссе, посмотреть, как идут грузовые фургоны, много ли одиноких машин, какой груз они везут, где любят останавливаться водители, где ночуют и так далее – в общем, нужен полный пакет информации по этому шоссе. Пол-ный! – подчеркнула Ольга Николаевна жестким командным голосом.

– Есть вопрос, – сказал Каукалов. – Нужна будет машина. Мне как… самому достать ее или уже где-нибудь есть готовые колеса?

– Самому достать. Обязательно «жигуленок» с хорошим мотором. Почему именно «жигули», а не «вольво» – объясню потом. Да вы с напарником и без меня все поймете, – Ольга Николаевна покрутила в руке стакан с напитком. Звонкие льдинки, касаясь хрустальных боков стакана, издавали тонкий печальный звук. – Особо надо обратить внимание на отбившихся шоферов и на машины, сломавшиеся в пути. Как их ремонтируют, кто ремонтирует, ждет ли весь караван сломавшийся автомобиль? Есть ли между машинами радиосвязь?

Ольга Николаевна разговаривала с Каукаловым не таясь, откровенно. Он у нее в руках, и, если вздумает сделать хотя бы маленький шажок в сторону, она прихлопнет его, как муху: мигом сдаст милиции. Каукалов понимал это и невольно ежился: недолго пробыл на вольной охоте. Он все время стрелял глазами на красивую обнаженную ногу Ольги Николаевны, сглатывал тягучую сладкую слюну.

В очередной раз поймав его взгляд, Ольга Николаевна приподнялась в кресле и поманила Каукалова изящным розовым пальцем:

– А теперь иди сюда!

Каукалов стремительно поднялся, шагнул было к ней, но Ольга Николаевна брезгливо поморщилась:

– Вначале в ванную, дурак, мыться, а потом уж ко мне.

Каукалов покорно опустил голову, стянул с себя куртку и пробормотал:

– Да-да, всякий овощ должен быть мытым.

Ольга Николаевна рассмеялась.

– Иначе – дизентерия.

– Или того хуже – холера, – добавил Каукалов.

Стоя в душе под сильными струями теплой воды, удивлялся: никогда бы раньше никакой бабе он не позволил бы командовать собой, и тем более – делать из себя вареную картошку, а сейчас позволил: Ольга Николаевна совершенно спокойно, без всяких усилий, сделала из него пюре. И ничего. Каукалов не сопротивляется, не протестует, не возникает.

В голове у него родилась далекая и очень слабая надежда, что это только сегодня он целиком зависит от Ольги Николаевны, завтра же все может быть по-другому – они поменяются местами и жизнь потечет по иному руслу. Хотя, как известно, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Возникшая было далекая мысль тихо угасла.

Насухо вытершись, так, что кожа начала приятно гореть, Каукалов в коротеньких спортивных трусиках вошел в комнату. Ольга Николаевна уже лежала в постели. Увидев Каукалова, она сняла очки и вновь поманила его пальцем…

Каукалов и Илюшка – оба расслабленные, напившиеся вкусного холодного пива, – неспешно двигались по Тверской от станции метро «Маяковская» вниз, к Центральному телеграфу, по дороге заглядывали в вещевые магазины. Каукалову надо было купить новую одежду – модную и желательно недорогую.

– Может, поедем в Лужу? – предложил Аронов. – Там всякого барахла полно.

– Зато качество товара… – ворчливо заметил Каукалов. – А мне после армии хочется натянуть на себя хорошие, фирменные, хотя и не самые дорогие шмотки.

– Знаешь, какой писк госпожи Моды публика ожидает услышать в этом году? Версаче, модный в прошлом году, – это уже только для «быков»…

– Да и нет его, Джанни Версаче этого кокнули, «голубым» оказался, – проговорил Каукалов, вспомнив последнего своего «клиента», балеруна из Большого театра.

– Вот именно – никакого Версаче! – подхватил Аронов. – Самое модное в этом году, Жека, – быть немодным. Выглядеть скромным, как Золушка, этаким затасканным и застиранным. Прическа – с постели: как встал, так и пошел. На штанах и куртке – никаких надписей. Не говоря уже о золоте и серебре. Кроссовки в моде будут старые, столетней давности, сработанные под китайские кеды наших бабушек… Вообще, кеды станут самой модной обувью. Половина Франции, я читал в «Московском комсомольце», ходит в дорогих костюмах от Кельвина Кляйна и белых кроссовках. Очень это модно. Последний крик. И еще в моду войдут авоськи. Вместо всяких портфелей – обычные продуктовые авоськи…

– Тьфу! – не выдержал Каукалов. – А лысые девушки…

– Ты угадал, Жека! Наголо обритые девушки будущим летом станут писком сезона. И еще они должны иметь мускулы, как у хорошо накачанного мужика.

– Еще раз тьфу!

– И маечки в сеточку, прозрачные, как стекло, чтоб сосочки были видны, – оживленно продолжал Аронов: разговор ему нравился, он вообще был готов вещать на тему моды сутки напролет, – этакая баба-трансвестит. Но при этом – очень сексуальная.

– Чушь на постном масле, Илюшк, – обрезал Каукалов, – ты рассуждаешь сейчас, как теоретик. А я – практик. Грубый, Илюшк, практик, который признает одно правило: «Берешь в руки – маешь вещь». А что берешь – это неважно, бабскую ли задницу или хороший костюм от Пьера Кардена. Главное – чтобы вещь!

– Понял! – воскликнул Аронов, зацепился взглядом за хорошенькую длинноногую девчонку – похоже, проституточку-одиночку, вышедшую на промысел. – А! – воскликнул он возбужденно. – Ничего, каналья!

– Нам таких каналий надо две.

– Да проще пареной репы! Только свистнем – набегут!

– Те, которые добровольно набегают, нам, Илюш, не нужны. Нам нужны девочки качественные. Понятно?

– И таких найдем! – воскликнул Аронов, потом поерзал плечами, изображая смятение, и задал вопрос, что давно вертелся у него на языке: – А как эта самая… Ну, которая с милицейским удостоверением? Дамочка с длинными ногами и холодным взглядом профессионала с Житной улицы?

На Житной улице находилось Министерство внутренних дел Российской Федерации.

– Работает, как сталевар, жарко, словно в горячем цеху. Из постели выскакиваешь скользким обмылком. А знаешь, кто у нее муж?

– Какой-нибудь дядя из банка.

– Ни фига подобного. Полковник милиции, начальник одного из центральных отделений города Москвы.

Аронов не удержался, присвистнул.

– Неслабо, однако!

– И я о том говорю. Только вот что приходит в голову: если в один прекрасный момент этот полкаш сядет мне на закорки, что я тогда буду делать?

– Главное в профессии пулеметчика – вовремя смыться, – бездумно ответил Аронов, покхекал в кулак, – и в профессии большого военачальника, любящего чужих жен, – тоже.

Помрачнев, Каукалов рубанул ладонью воздух, словно бы отсекая от себя приятеля, потяжелел всем своим чистым большеглазым лицом.

– Тебе все смехуечки…

– Вот именно, – радостно подтвердил Аронов.

Каукалов с досадой поморщился. У небольшого магазина одежды, расположенного недалеко от Пушкинской площади, он остановился:

– Давай-ка нырнем сюда!

Пока рассматривали костюмы, свитера, брюки, аккуратно развешенные на пластмассовых плечиках, Каукалов молчал и так же молча забраковал все, что подсовывал ему напарник, а когда вышли из магазина, сказал Аронову:

– Вообще-то, нам надо обзавестись одеждой, самой разной. Вплоть до плавок.

– А плавки зачем? Чтоб не обмочиться, когда станет страшно?

– У нас с тобой будет три или четыре двухнедельных отпуска в году. Как на тяжелом, вредном для здоровья производстве.

– Отдых с девочками – это круто, – обрадовался Аронов. – Четыре раза по две недели… Це-це-це! Две недели в Египте, две недели в Таиланде, две недели в Бахрейне… Це-це-це!

В следующем магазине они застряли надолго – Аронов увидел модные сверкающие майки из тактеля – особой синтетической ткани. Стоили майки дорого – по сто двадцать долларов штука.

– Покупаем! – призывно провозгласил Аронов. – Я давно мечтал о майке из тектеля! В Париже такая стоит пятьсот пятьдесят франков, в переводе на «зеленые» – сто с небольшим долларов. А здесь – сто двадцать… всего сто двадцать. Цена божеская, не намного дороже парижской.

– Дорого! – ворчливо произнес Каукалов. – Нам с тобой деньги достаются нелегко. Транжирить их мы не имеем права.

– Но это же последний скрип, последний писк моды! Дешевле майки не будут – будут только дороже. Ведь они же из ткани фирмы «Дюпон». Знаешь, чем хороши тактелевые майки? Человек в них никогда не потеет. В хэбэ потеет, в шелке потеет, в шерсти потеет, а в тактеле – нет. Ткань всю жидкость, весь пот выталкивает на поверхность, тело остается сухим.

Каукалов заинтересованно помял майку и неожиданно согласно наклонил голову.

– Ладно. Уговорил. Берем по одной штуке.

– По паре штук!

– Кому по паре, а кому – одну. Каждому – свое.

Помыкивая под нос незамысловатую мелодию, Каукалов выбрал майку с популярной надписью «Хуго Босс». Потом, немного подумав, решил все-таки взять и вторую майку, чтобы не отставать от напарника, – с изображением пляшущих, призывно мерцающих человечков – даже при самом малом движении человечки эти отбрасывали в пространство пучки света, вспыхивали разноцветным пламенем, играли радужно и гасли.

– Это называется «эффект дьявола», – пояснил Аронов.

В тот день они купили все, что требовалось пришедшему из армии Каукалову: костюм для парадных выходов и шелковую куртку, брюки с модными пузырями на бедрах и туфли из лаково поблескивающей добротной кожи – так называемой шлифованной, американские джинсы фирмы «Левис» и кроссовки «адидас», сработанные под китайские кеды – «крик, писк, стон», как восторженно отметил Илюшка Аронов.

Когда со свертками подъехали к дому, Каукалов со вздохом вывернул карманы брюк.

– Все! Пусто, как в почтовом ящике после новогодних праздников. Что у меня имелось – все спустил…

– А почему это в почтовых ящиках после новогодних праздников бывает пусто? – Аронов в недоумении потер лоб. – Не усеку никак.

– Да потому, что почтальон долго не приходил.