Что же касается академика РАН Анатолия Тимофеевича Фоменко, то, вообще говоря, он пока целостной историографии не создал, занимаясь, в основном, критикой существующей науки. Хочу обратить внимание на то, что в других областях культуры такая критика существует, где-то недавно, где-то давно. Так, в изобразительном искусстве долгое время роль критика исполнял Стасов, в литературе – Белинский. Ученые тоже часто критикуют друг друга. Однако роль критика историографии в советское время взял на себя ЦК ВКП(б) и лично И.В. Сталин. В частности, историю новейшего периода России он переименовал в «Краткий курс истории ВКП(б)», дополнив ее рядом разделов, написанных лично им. Любой критик хотя бы одной строчки из этого произведения мог быть арестован и расстрелян как «враг народа». Поэтому историки в советский период ходили как по лезвию ножа, стремясь как можно точнее передать в своих работах «генеральную линию партии». Позже их деятельностью руководили лица на более низких ступенях партийной номенклатуры, Идеологический отдел ЦК КПСС. Однако в те годы у историков появилось странное чувство: если они вписываются в «генеральную линию», значит, любой их результат— это научная истина, а критиковать их имеет право только власть, и никто более. Поэтому столь болезненно они восприняли критику от математика.

Могу согласиться с тем, что в ряде своих построений он, увлекшись своим методом, перегнул палку и озвучил явные фантасмагории. Однако каждый ученый заинтересован в применении своего метода к возможно большему кругу научных фактов. За это его порицать нельзя. Но вот чувства меры ему явно не хватает. При нормальном развитии научного диалога историки должны были бы либо признать в некоторых случаях недостаточность своей аргументации и усилить ее, либо в других случаях увидеть собственные промахи и заменить одни положения на другие. То же самое и с творчеством самого А.Т. Фоменко. На деле же все их дискуссии напоминают беседу глухого со слепым; собеседники совершенно не слышат друг друга. Если А.Т. Фоменко обвиняет В.Л. Янина в том, что тот удревнил историю Новгорода века на четыре, то Янин говорит о том, что дендрохронология дает результат с точностью до десятилетия, и вся хронология Новгорода построена абсолютно верно; в ответ Фоменко заявляет, что не услышал от Янина ничего нового. Иными словами, Янина совершенно не интересует метод датировки по астрологическим гороскопам, которым в совершенстве владеет Фоменко, а того абсолютно не трогает метод дендрохронологии. Заниматься сопоставлением методов и определением границ их применимости, а также величиной погрешности ни одна, ни другая сторона не желает. В результате каждая сторона оказывается правой только в глазах своих сторонников, а престиж науки в целом падает.

В каком-то смысле (в весьма ограниченном) я создаю альтернативную историографию. Вообще говоря, любая альтернативная концепция наукой воспринимается весьма болезненно. Можно вспомнить о том, как в физике попеременно развивалась то корпускулярная, то волновая точки зрения в XVII–XVIII веках. Но уже в XIX веке ученые поняли, что и тот, и другой подход справедливы для определенного круга явлений и, вообще говоря, переходят друг в друга, и все споры о достоверности противоположного метода прекратились. Аналогичная, но более длительная ситуация возникла, когда спор о лидерства в математике вели между собой геометрия и аналитическая математика (алгебра и анализ). В античные времена господствовала геометрия, с эпохи Возрождения – аналитика, но когда Р. Декарт создал свою «Аналитическую геометрию», все страсти улеглись.

Я развиваю свои представления о древности в основном применительно к таким историческим эпохам, где сложившихся в историографии взглядов еще нет, например, применительно к палеолиту. С другой стороны, говоря о Средневековье Руси, я показываю более высокий уровень грамотности населения, чем обычно предполагалось, опираясь на вновь обнаруженные данные. И в том, и в другом случае я развиваю не столько альтернативу, сколько простое дополнение, то есть действую в том же направлении, что и академическая наука. При нормальном развитии отечественной науки такая моя деятельность должна была бы приветствоваться академическими учеными, ибо я просто выполняю часть их работы. И только там, где я противоречу сложившейся относительно недавно точке зрения на древность, меня можно назвать представителем альтернативной науки, да и то весьма условно. Я лишь заново, на новом материале, показываю то, что было известно отечественной историографии в XVI–XVII веках. Другое дело, что этот материал был произвольно выброшен в XVIII веке. Но в таком случае следует говорить о произволе и о мифотворчестве ученых XVIII века, а вовсе не о якобы моем создании научных мифов. Я лишь продолжаю ту линию, которую развивали мои русские предшественники, и противоречу тем новациям, которые были внесены учеными-инородцами, с целью умалить роль Руси в истории. Историческому субъективизму, и, прежде всего, проведению германской точки зрения на Русь как на отсталое и ни к чему не способное государство, я противопоставляю русскую точку зрения на Русь в различные эпохи как на государство мирового уровня, опираясь на факты и демонстрируя точку зрения научного объективизма. Но реалии нынешней эпохи таковы, что доказательные данные объявляются мифологическими положениями потому, что они противоречат спекуляциям, насчитывающим пару сотен лет. Спекуляция объявляется наукой, а попытки ее развенчания – мифологией. Где же тут логика и объективность?

Опять-таки, при нормальном положении вещей человеку, дающему рецензию о том, чего он не читал, никогда бы не позволили публиковать свой опус в средствах массовой информации. А ему не только дали, но и возвели его в статус представителя официальной науки. И меня интересует как раз эта сторона дела. В конце концов, вместо Алексея Гайдукова мог бы написать не меньшие глупости любой Иванов, Петров или Сидоров. Дело не в них. Дело в адептах той самой пресловутой «официальной науки». Именно они оказались ущемленными моими исследованиями, хотя цели кого-то ущемить или притеснить я никогда не ставил. Я лишь хотел восстановить историческую справедливость и показать, что Россия и в древности играла огромную роль, за что ее, в конце концов, и устранили из историографии. Уж слишком малозначительной на ее фоне выглядела историография других европейских народов, в том числе и идейных истоков Западной Европы – греков и римлян. В моей книге «Вернем этрусков Руси» я показал, что до прихода эллинов на территории Древней Греции существовала «грако-склавинова держава» (эту фразу я прочитал на одном из древнегреческих сосудов), а Рим был основан этрусками, выходцами из Руси (и эти сведения я почерпнул на ряде этрусских зеркал). Но, овладев моим методом, то же самое может прочитать любой другой исследователь, тот же самый Алексей Гайдуков. Ведь надпись, однажды созданная, уже не зависит от того, кто ее читает. Конечно, в некоторых случаях могут быть сложности в чтении или интерпретации отдельных фрагментов надписи (в силу их плохой сохранности, или возможности чтения лигатур в разных вариантах, или из-за описки писца), однако, как правило, это вносит лишь некоторые оттенки в смысл, но не отменяет его. Более того, рано или поздно мои чтения перейдут в разряд «источников по истории России» академической науки, и тогда обвинения Гайдукова и тех, чьи положения он озвучил, покажутся историческим курьезом.

Но я живу в современную эпоху и должен разъяснять свои положения еще до того, как они пробьют стену непонимания. Занимаясь методологией науки, я знаю, что, вообще говоря, в ряде наук новые положения входили в тело науки за период от 20 до 100 лет. Даже 20 лет в моем возрасте представляется довольно большим сроком, а на еще больший срок судьба мне времени не отпустила. Поэтому все доказательства, какие могу, я должен предоставить уже сегодня.

Сначала я писал на эту тему отдельные статьи или некие фрагменты в мои книги. Но теперь я вижу, что сама проблема оказалась довольно сложной, комплексной, где воедино переплелись и объективные, и субъективные факторы. Чтобы понимать, почему опытные в науке люди восстают против совершенно очевидных положений, необходимо понять, как они оказались по ту сторону научных баррикад, отбросив мысли о низменных помыслах. Итак, я не считаю нужным полагать, будто мои оппоненты стремятся к деньгам, славе или следуют по пути наименьшего сопротивления. Я всегда с большим уважением относился к деятельности как моих предшественников, так и моих оппонентов. Чаще всего им кажется, что я не знаю каких-то элементарных сведений. Однако всякий раз при анализе этих сведений оказывается, что они – далеко не элементарные, и моя трактовка их учитывает именно в максимально возможной их полноте. И, напротив, мои оппоненты не замечают этой полноты и оказываются в довольно нелепом положении. Но именно это требует перейти от отдельных статей к написанию полноценной книги.

На суд читателя я выношу эпиграфический анализ тех доказательств, на которых строились концепции моих оппонентов. Конечно, эпиграфика не всесильна и может дать ответ на вопросы тогда, когда используется какой-то иллюстративный материал – рисунки, фигурки, надписи. Однако в этом небольшом кругу своей применимости она оказывается поистине волшебной по своим возможностям. Как правило, применяющие иллюстрации исследователи зачастую не подозревают, что у этих изобразительных примеров имеется свой тайный язык, который либо подтверждает, либо опровергает иллюстрируемые положения автора исторической концепции. И это дает возможность либо показать удивительную проницательность ученого, либо, вопреки его мнению о себе и своей догадке, выявить его научную несостоятельность. И тогда оказывается, что часть некоронованных королей от науки оказываются «голыми», их построения видятся построенными на песке и рассыпаются от проведенной научной критики.

Вместе с тем, в книге предпринимается попытка более глубокого рассмотрения методологического положения о соотношении профессионализма и дилетантизма. Насколько соответствуют друг другу официальный пост и реальный вклад той или иной личности в науку? Можно ли считать, что человек без научной степени и звания может быть только дилетантом? Является ли получение степени в одной области знания гарантией высокого научного статуса в другой области? Мешает ли чувство патриотизма достижению научной истины? Как быть с тем, что высокий научный пост дает возможность для публикации от лица науки весьма сомнительных, а порой и совершенно безосновательных утверждений? Готово ли научное сообщество к изменению научной картины мира? Несет ли ученый ответственность, а если да, то какую, за внедрение ложных позиций? Отличается ли ложь по незнанию (заблуждение) от сознательно насаждаемой неправды (от кривды)? Можно ли считать научными достижения в области поэтической фантазии, экстрасенсорного ясновидения, религиозной догматики или математического подсчета неформализованных сущностей? Что означает слово «дилетант», произнесенное в адрес коллеги по цеху или в отношении уважаемого деятеля в истории науки? Что означает выражение «научные результаты не выдерживают никакой критики»? Попыткой ответить на эти вопросы на примере конкретных персоналий и служит данная книга.

Москва, сентябрь 2006 года