– Ты в школу пойдешь сегодня? – поинтересовался хозяин квартиры.

– Не хочется, но придется. Девчонку одну подвел. Впрочем, и с комендантшей нужно помириться, а то так и приживусь на твоем диване.

– Вообще-то я не против, – отозвался Моня и опять потянулся, будто сытый кот.

Алик быстро собрался, перекинул через плечо сумку с тетрадями и рванул вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки. В принципе, особо торопиться было ни к чему, так как первые пары он благополучно проспал. Быстро двигаясь, он пытался привести себя в тонус – ему предстояло отмазать племянницу комендантши. Впрочем, Кольцов был на сто процентов уверен в успехе этого предприятия.

Гроза факультета, профессор Воронцов, из-за которого многие студенты были отчислены из университета, относился к Алику с большим уважением и теплотой. Ему прощалось то, что никогда не прощалось даже круглым отличникам. Нередко Алик спорил с Воронцовым прямо на лекциях, и преподаватель никогда не прерывал его рассуждения, даже если был в корне не согласен с ним. Многие пророчили любимчику профессора аспирантуру со всеми вытекающими.

При посторонних профессор обращался к Алику исключительно по имени-отчеству. Кольцов даже был приглашен на юбилей светила отечественной науки, притом, что не все преподаватели университета были удостоены такой чести. Кое-кто из них смотрел на любимчика косо, но однако не пытались как-то отыграться, ущемить. Авторитет Воронцова был столь высок, что противостоять ему не решались. Впрочем, и сам парень не наглел, не давал повода для репрессий. Прогуливал он редко, вовремя сдавал зачеты и экзамены, являлся если не примером – учитывая несколько разгульный образ жизни, – то вполне нормальным успевающим студентом.

В коридорах университета было не протолкнуться. Алик недовольно поморщился: в его планы не входило попасть на перемену между парами. Хлопая по протянутым для приветствия ладоням, он не задерживался, отвечая на все вопросы: «Потом, потом». Добравшись до двери своей кафедры, он приоткрыл её и заглянул. В помещении находилось несколько преподавателей, а за ближайшим столом, прижимая к заплаканным глазам платочек, сидела молодая аспирантка Аллочка.

– Алла Евгеньевна… – тихо позвал Алик.

Аспирантка повернула к нему голову и криво улыбнулась.

– А где Лев Николаевич?

Аллочка шмыгнула покрасневшим маленьким носиком и ответила немного гнусаво:

– Наверное, в пятой. У него лекция была.

Алик благодарно кивнул и поспешил в дальний конец коридора. Профессор оказался в аудитории не один. Напротив него у преподавательского стола расположился мужчина с аккуратной прической, в дорогом костюме и при галстуке. Обернувшись на звук открывшейся двери, Лев Николаевич приветливо улыбнулся Алику.

– Вы ко мне, Александр Петрович?

Алик утвердительно кивнул, всматриваясь в лицо профессорского гостя. Определенно, оно было ему знакомо.

– Пять минут. Мы сейчас закончим.

Закрыв дверь, Алик отошел к окну и пристроил сумку на подоконник.

– Что за юное дарование? – хорошо поставленным баритоном поинтересовался гость.

– Почему же сразу дарование, Антон Валерьевич? – усмехнулся профессор.

– Я прекрасно помню ваши привычки. Кого бы еще вы изволили величать так официально?

– Ну да, талант. Несомненный. Прекрасный слог и эрудиция, независимые и аргументированные суждения, философский склад ума. Парня ожидает большое будущее, если система через колено не сломает.

– Что, гнется с трудом?

– Есть такое дело… Но вы себя вспомните – каким упертым были!

– Да-а-а, – протянул Антон Валерьевич. – Шишек много набил…

– Так что по моему вопросу?

– Готовьте письмо. Я решу с руководством. Приложите список студентов, и будет им практика.

– Вот и хорошо.

Антон Валерьевич попрощался и вышел из аудитории. Кольцов проводил гостя напряженным взглядом, пытаясь вспомнить, где же он мог его видеть? Войдя в аудиторию, кивнул через плечо на дверь.

– А это…?

– Пылаев. Телевидение, – коротко пояснил Лев Николаевич.

– Точно! – обрадовался парень. – А я мучился, не мог вспомнить!

– Ну здравствуй, Саша. Похоже, мои лекции ты решил не посещать?

Алик смутился и начал оправдываться:

– Да у меня вчера…

– Я в курсе.

Кольцов в изумлении уставился на него, не понимая, откуда профессор мог узнать о вчерашнем происшествии. Неужели все-таки сообщили в деканат?

– Не напрягайся. Про ваши с Артемом похождения я утром от Торопова узнал.

Алик облегченно выдохнул. Действительно, Воронцов жил в одном подъезде с Артемом. Собственно, он и познакомился с Артемом на юбилее профессора два года назад, а дружба после завязалась. Благодаря влиятельному соседу Воронцов организовал своему любимчику отсрочку от армии. Отмазывая сына, отец Артема включил свои связи, и заодно, по просьбе профессора, решил вопрос с Аликом.

После того как правительство отменило отсрочку, большинство студентов и их родителей испытали шок: никакие успехи в учебе не помогали добиться освобождения от армии. За два года с потока Кольцова забрали служить практически половину парней, остались только те, кто смог обзавестись справками о плохом здоровье или имел связи на самом высоком уровне. Общаясь с ребятами, вернувшимися со службы, Алик еще больше уверился, что армия – это прямой путь к моральной и профессиональной деградации. Может, для кого-то она и являлась шагом вперед, но только не для студентов ВУЗов, которые и без армейской муштры были достаточно высокоорганизованы. И если раньше у него иногда возникали мысли по поводу тупости руководителей Советского государства, то постепенно они переросли в полную уверенность.

В юности Алик, как все, слегка посмеивался над обвешанным как елка медалями, шамкающим и плямкающим генсеком, но когда он столкнулся с реалиями взрослой жизни, его уже просто клинило от беспринципности и бездарности аппаратчиков, дискредитирующих саму коммунистическую идею. Воспитанный на фильмах об Отечественной войне, где коммунисты первыми шли умирать за Родину, он не понимал – куда подевались все эти герои? Расставаться с идеалами было горько и больно, но больше всего возмущало безграничное лицемерие и отсутствие каких-либо моральных устоев. Какой там кодекс строителей коммунизма – общество уже и простым принципам человеческого сосуществования не соответствовало. Сознание разлагалось под воздействием уравниловки, царящей на предприятиях. Абсолютно не заинтересованные в результатах своего труда, люди работали спустя рукава и тянули с производства кто что мог. Воровство превратилось в норму жизни. Неудачи окружающих доставляли больше радости, чем собственные успехи. Не беда, что у меня коровы нет – главное, что у соседа сдохла!

Алик не мог и не хотел жить по таким правилам. В его характере сочетались, казалось бы, несовместимые черты: эгоизм и вместе с тем душевность и сентиментальность. Он всегда был готов помочь, абсолютно бескорыстно. При этом он, не задумываясь, откровенно высказывался по любому поводу, иногда в довольно резкой и обидной для собеседника форме – за что нередко получал соответствующую реакцию в ответ. Кого-то независимость его мнения и позиции просто бесила, а у других вызывала зависть. За четыре студенческих года Кольцов умудрился нажить массу друзей и массу недоброжелателей. Но кое-какие житейские уроки все же усвоил. Теперь он осторожнее высказывал свое мнение, и старался не спорить, если интеллект собеседника не дотягивал до его уровня. С недоумками вообще общался односложно, без изысков, не считая нужным впустую метать бисер.

– Аллочку кто-то обидел, – сообщил Алик, чтобы сменить неприятную для себя тему разговора.

– Никто ее не обижал, – мрачно пояснил профессор. – Сегодня мать Викулова приходила. Помнишь такого?

Конечно, Алик помнил этого парнишку. Абсолютно детское лицо, тонкая шея, зажатая воротом застёгнутой на последнюю пуговицу рубашки, очки в тяжелой роговой оправе. На общем фоне парень выделялся успехами, но и его призвали по окончании второго курса.

– Повесился месяц назад.

Кольцов удивленно вскинул брови и пробормотал:

– Так ведь всех студентов демобилизовали по постановлению…

Лев Николаевич вздохнул и беспомощно развел руками.

– А его не успели. Кто знает, что там на самом деле произошло… Мы за эти годы пятерых потеряли. Пятерых, и заметь, далеко не самых худших. Да, наломали дров наши руководители… Ты-то зачем пришел? Каяться за пропуск?

Алик быстро закивал головой.

– И это тоже. Но вообще-то я хотел за одну студентку попросить. Вчера меня в общаге не было, а я ее реферат по ошибке к себе засунул. Ну и не успела она его сдать.

Врать Алик не умел и не любил, даже вспотел от нервного напряжения, несмотря на то, что в аудитории было довольно прохладно.

– Это ты про Рыкову?

Кольцов в который раз поразился осведомленности профессора, и кивнул.

– С утра все за нее просят – прямо популярнейшая личность эта Рыкова! Она единственная не сдала работу.

Алик не стал выяснять, кто еще просил за его протеже, но вспомнил, что девушка крутила роман с одним из аспирантов.

– Так как, Лев Николаевич? – заискивающе уточнил Алик.

– У тебя с ней что, отношения? – полюбопытствовал профессор.

Кольцов чуть не кивнул, но передумал. Уж в этом врать не хотелось, и он честно признался:

– Нет, просто я живу в общаге другого института, где комендант – ее тетка.

– А почему не в университетском городке? – удивился Воронцов.

Алик не стал вдаваться в подробности. Не объяснять же профессору, что в этой общаге он находится на особом положении. Может, например, собирать гостей на вечеринки и не опасаться, что выселят или даже отчислят за аморалку. Комната Кольцова была неким островком безопасности, где без боязни внезапного рейда комсомольского оперотряда можно было устроить пьянку или заняться любовью.

Оперативные отряды! О, это гнусное явление студенческой жизни в стране, воспитывающей строителей коммунизма! Оперотрядовцы с особым рвением блюли нравственность будущих руководителей, проводили неожиданные налеты на студенческие общаги с целью выявить организованные пьянки и «прелюбодеев». В статус последних нередко записывали парня и девушку, просто находящихся в закрытой комнате – полный абсурд! За нарушение правил грозили серьезные наказания, вплоть до отчисления из учебного заведения. Только в комнату Кольцова ретивые комсомольцы никогда не стучали. Даже они побаивались злобную комендантшу и предпочитали не связываться с ней. Пользуясь этим преимуществом, Алик никогда не отказывался уступить комнату ребятам и не требовал никаких компенсаций.

– Так мне удобнее, – коротко ответил он на вопрос профессора.

– Хорошо, пусть она реферат на следующей неделе, в пятницу, на лекцию принесет. На этой неделе меня в университете не будет.

Алик облегченно выдохнул. За девять дней можно успеть накропать хоть десяток таких работ. Он хотел поблагодарить профессора и откланяться, но тот задержал его.

– Ты скажи, у тебя что-нибудь новое есть?

Лев Николаевич с интересом следил за творчеством любимого студента. Первый рассказ Кольцов написал под впечатлением от поездки в Кировскую область со стройотрядом. Им досталось отремонтировать свинарник за невероятные, баснословные по тогдашним временам деньги. Полученные девятьсот рублей позволили Алику привести в порядок свой гардероб и значительно облегчить финансовую нагрузку на семейный бюджет. Это потом, уже когда стал подрабатывать в газете, он полностью прекратил брать деньги у мамы, и даже начал периодически слать домой продукты. Но первые два года мама исправно переводила ему каждый месяц по пятьдесят рублей.

Центральная усадьба колхоза, куда студентов доставили автобусом, выглядела относительно сносно, но оказалось – это не конечная цель их путешествия. Дальше ребят погрузили в просторный прицеп мощного трактора, и они в полной мере испытали на себе все прелести отечественного бездорожья. В деревне стройотрядовцев разместили в домах колхозников, по два человека в семью. В первые дни городских мальчиков несколько шокировал быт российской глубинки. Глубинка! Это понятие для Алика было чем-то абстрактным, далеким, немного отдающим романтикой старины. Поработав в стройотряде, он пришел к выводу, что российская глубинка – это самая распоследняя глухомань. Он и представить не мог, что относительно близко от Москвы люди живут в таких условиях. Если бы не наличие современной техники, можно было подумать, что они попали в прошлый век.

Хозяин дома, где их поселили, местный тракторист, еще молодой парень, но с практически убитой солнцем и самогоном кожей лица, в знак приветствия столичным гостям сразу выставил на стол огромную бутыль мутного пойла. Самогон оказался просто термоядерным. На закуску – щи, сало, вареная картошка, огурцы и зелень с огорода, ставшие их неизменным рационом на ближайшие два месяца. К счастью, объявленный комиссаром отряда сухой закон избавил их от необходимости ежедневно глотать мутную вонючую жидкость. Хозяйка выглядела под стать мужу. Хоть она и не разделяла его увлечение спиртным, но ежедневная работа в поле также преждевременно состарила ее лицо. Два мальчика-погодка, десяти и одиннадцати лет, были предоставлены сами себе, и целый день гоняли где-то по окрестностям. Они забегали домой только за тем, чтобы ухватить краюху хлеба и зачерпнуть кружкой густую кислую массу из стоящей в сенях бочки. По утрам хозяйка сливала туда надоенное молоко, и оно превращалось в простоквашу – это был единственный молочный продукт, который готовили в этом доме; при наличии собственной коровы – ни сметаны, ни масла, ни сливок. Но больше всего поражало то, как в этой семье общались между собой. Они не матерились – они разговаривали матом, притом мальчишки иной раз заворачивали такое, что даже у студентов уши вяли. А мать никак не реагировала, сама крыла сыновей, а заодно и мужа, трехэтажным. С тех пор у Алика выработалось стойкое отвращение к мату, он избегал его в своей речи и употреблял крепкие слова лишь в исключительных случаях.

Каждый день тракторист привозил домой один-два мешка комбикорма, доски, брусья, арматуру, кирпичи… Похоже, он тащил все, что попадалось под руку, поэтому практически весь двор был завален стройматериалами. Через какое-то время ребята убедились, что так у всех в этой деревне, за редким исключением. А исключение составляли те, кому было просто лень тащить колхозное добро – они находили себе другие занятия. Например, нажравшись до белой горячки, гоняли домочадцев или устраивали драку с соседями.

Кольцов порылся в сумке, достал толстую тетрадь, полистал страницы и протянул ее Воронцову. Тот надел очки и углубился в чтение рассказа. Через несколько минут он отложил очки в сторону и вернул тетрадь парню, медленно качая головой.

– Плохо? – спросил Алик.

– Отнюдь нет. Не Солженицын, конечно, но очень занимательно. Завидую! Ты что, это просто так, в сумке с собой таскаешь?

Алик пожал плечами и скорчил виноватую гримасу.

– А куда мне? В общаге оставлять?

– Ну да, ну да, – задумчиво согласился профессор. Хорошо, иди. И будь любезен – не пропускай.

На лестничной площадке перед квартирой Мони Алик остановился и принюхался: ноздрей коснулся дразнящий запах сочных домашних котлет. «Похоже, маман приехала», – с грустью подумал он. Кольцов не очень любил встречаться с матерью Мони: приходилось выслушивать её жалобы на бестолковость сына, на тяжелые времена и ностальгические воспоминания о том, как хорошо жилось раньше. Только сейчас деваться некуда. Его скарб находился за обшарпанной дверью и путь к нему лежал через встречу с матерью друга. Между тем от сытных ароматов рот медленно заполнялся слюной. Он сглотнул и вдруг вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера. «Блин! Все-таки Людмила Федоровна очень кстати. Котлеты у нее просто волшебные», – прикинул он и решительно нажал кнопку звонка.

Засов клацнул. Перед ним стояла незнакомая девушка. После секундного замешательства Алик открыл рот, чтобы спросить Моню, но девушка нырнула вглубь квартиры, оставив дверь открытой. Несколько озадаченный, Алик вошел и направился на кухню, откуда доносились голоса.

Моня, с голым торсом, сидел за столом в той же позе, что и утром, а у плиты суетилась Света. Немудрено, что Кольцов не узнал ее в полумраке прихожей, она выглядела совсем иначе, чем вчера. От разбитной размалеванной девахи не осталось и следа: волосы собраны в тугой узел, практически отсутствует макияж, спортивный костюм обтягивает стройную фигурку, подчеркивая идеальную форму груди. Света ловко управлялась с кухонной утварью: периодически помешивала в кастрюле и переворачивала котлеты на большой сковороде, и еще попутно умудрялась что-то живо объяснять Моне, энергично размахивая шумовкой. Алик прислушался.

– Сережа, конденсаторы не лепят в такие схемы. Они там просто не нужны.

Моня согласно кивал головой, иногда бросая косые взгляды в сторону плиты и нервно сглатывал слюну. Наконец девушка выключила газ, сполоснула руки над мойкой и объявила:

– Все! Мне надо домой бежать. Хлеб сами купите.

Она чмокнула Моню в щеку и выпорхнула в прихожую. Хозяин квартиры рванул за ней, едва не опрокинув стол.

– Света, постой! Ты когда появишься?

– Когда опять кухарка и прачка понадобятся, – весело пошутила она. – Позвоню завтра, ну и ты звони, если что, – добавила она, убегая.

Алик, подгоняемый чувством голода, налил себе борща и попытался примоститься на заваленном радиодеталями столе. Моня быстро сгреб запчасти в сторону и тоже налил себе полную миску. Они молча махали ложками, пока не выскребли все до дна. Алик тут же положил себе две котлеты, сунул в рот первый кусок и блаженно закрыл глаза.

– Почти как у твоей мамы, – оценил он стряпню девушки.

– Круче, – буркнул Моня с набитым ртом.

Он метал котлеты прямо со сковороды, засовывая их в рот целиком и, как казалось со стороны, глотал, не пережёвывая. Понаблюдав за процессом, Алик поинтересовался:

– Серега, а что она там про конденсаторы грузила?

– Так Светка ж на физфаке учится. Третий курс.

– Коллега?

– Ага. И не меньше меня рубит в этом барахле, – указал Моня на разобранный магнитофон. – Паять толком не умеет, а так сечет. Оказывается, мы с ней в универе пересекались. Она на меня еще тогда глаз положила.

– Даже так? – удивился Алик. – А она что, местная?

Сергей постучал себя по лбу.

– А ты думаешь, продукты откуда? Шиш бы она успела после пар затариться и жрать нам приготовить. Из дома захватила – и ко мне. Живет здесь рядом, через квартал.

– Круто. Ты-то сам, не думаешь восстанавливаться?

Сергея Монина полгода назад турнули с третьего курса физфака, за фарцовку. К тому времени у него был налажен крутой бизнес по ремонту электроники, но он зачем-то еще пихал виниловые импортные диски студентам, прямо в университете. В столовой одного из корпусов он попытался продать незнакомому парню винил с записями группы «Queen» за сто пятьдесят рублей. Парень очень хотел купить, но в кармане имел лишь девяносто. Моня согласился скинуть, отдать диск за сто двадцать, но дальше стоял твердо. Наконец покупатель, который был комсомольским активистом, понял, что сторговаться не получится – и незадачливый фарцовщик оказался в кабинете декана факультета. Руководству не нужен был скандал, поэтому Монина слили по-тихому, без милиции, не вынося сор из избы. Все попытки матери договориться с ректором ни к чему не привели, зато сделать из сына идиота у нее получилось. Конечно, мозги ему никто не отбивал, просто в медицинской справке, купленной Людмилой Федоровной, значилось такое крутое заболевание, что по прошествии времени парень даже имел проблемы с получением водительских прав. Можно было бы обойтись и менее радикальными мерами, но Серёгина маман привыкла действовать наверняка. Она умудрилась запихнуть сына на пару недель в психушку, зато теперь он имел на руках белый военный билет и справку дурака.

– Смеешься? Я в этой вашей бурсе только из-за армии болтался, а так мне диплом, как мертвому припарка.