В атрий вышел Марций Турбон, одетый в тогу-трабею с узкой каймой, за ним показался высокий блондин с холодным твердым лицом. Волосы блондина были подстрижены по римской моде, подбородок был гладко выбрит, но одевался он как варвар – в штаны с галльским наборным поясом. Туника – причем с длинным рукавом!^[20] – была в эти штаны заправлена, а сверху блондин накинул кожаную куртку с бахромой по шву. И обут как галл или германец! Не в сандалии – калиги или, там, кальцеи,^[21] а в мягкие полусапожки, завязанные ремешками.

Луций даже приподнялся на локте от изумления – это был тот самый блондин, виденный им в Большом Цирке! Ну и дела…

– Я рад, Сергий, – сказал префект блондину, – что посылаю именно вас. Вы все люди проверенные, надежные, а мне, знаешь ли, меньше всего хотелось бы провала операции. Дакия – это такой клубок проблем! Там нельзя действовать грубо, напролом. Сколько уже лет прошло, а даки и геты всё равно очень болезненно переживают свое поражение…

– Я не думаю, что они все выступят против Рима, если кто-то развяжет Третью Дакийскую войну, – подал голос Сергий. – Многим куда спокойней спать под охраной легионов и ходить в термы, нежели ночевать у походных костров.

– Вот потому-то и не разгорается пока Третья Дакийская! – подхватил префект и оглянулся. – Гефестай! – позвал он. – Эдуардус! Долго вас ждать?

– Точно… – прошептал Луций. – Они…

– Мы уже идем! – прогудел бас, и в атрий вышел Гефестай – огромный загорелый человек, одетый в манере Сергия, разве что могучие плечи гиганта покрывала не куртка, а плащ из сукна.

Следом за великаном показался крепыш среднего роста, уплетающий ломоть сочной дыни. Он ел с таким аппетитом, с такими хлюпами, что даже глаза прикрыл.

– Если Эдик дорвется до бахчевых культур, всё… – сказал гигант. – И куда только влезает?

– Как говорил мой дед Могамчери, – жизнерадостно ответил Эдик, – когда рядом нет девушки, наслаждайся сладкой дыней!

Не слушая его, Сергий обратился к великану Гефестаю:

– А Искандер где?

– Сказал, что походит вокруг, обнюхается.

– Уже, – послышался спокойный голос, и из тени колонн вышел сухощавый эллин с длинными черными волосами, стянутыми на затылке в «хвост». На Искандере, единственном из четверки, была перевязь. И не один меч, а сразу два: пара длинных рукоятей торчала у него над плечами.

– Начнем! – сказал Марций Турбон с оттенком нетерпения. – Рассаживайтесь.

Сергий занял кресло-биселлу, Гефестай с Эдиком устроились на мраморном краю имплювия, а Искандер садиться не стал – прислонился к колонне и сложил руки на груди.

– Ну, обстановку в Дакии описывать не стану, – начал префект. – Прибудете когда, сами разберетесь. Скажу одно – тревожно в Дакии. Неспокойно. Даки-недобитки сбиваются в банды и шалят по окраине. Купцов грабят, на деревни нападают, у пастухов скотину угоняют. Но Оролес всех переплюнул – уже раза два нападал на наши каструмы!^[22] Видать, хотел оружием разжиться. Оролес – штучка та еще. Собрал, висельник, большую банду – полторы тысячи клинков, а то и две тысячи. Это серьезная сила…

– Подумаешь! – фыркнул Эдик. – У Децебала было двести тысяч. И ничего, справились как-то…

Марций Турбон усмехнулся.

– У Децебала было много золота, – проговорил он, – за него царь покупал оружие и платил наемникам. Если Оролес разживется золотишком, он поступит так же. И язиги, и роксоланы тут же наплюют на все договоры с нами и пойдут за Оролесом. А конница у этих варваров знатная, не хуже, чем у парфян!

– Так было ли в действительности золото Децебала, или мы пользуемся непроверенной информацией? – прямо спросил Искандер.

– Скорее всего, было, – серьезно кивнул префект. – Хотя почему – было? Есть! Есть золото, до сих пор лежит где-то в северо-восточном углу Венедских гор.^[23] Повторю всё, что знаю. В прошлом месяце из Египта вернулся главный жрец дакийского бога Замолксиса по имени Сирм…

…Сирм вышел на крутой берег и огляделся. Данувий.^[24] Река несла свои мутные воды к морю, отдаляя земли Дакии на милю. Сколько ила она уже пронесла мимо этих берегов, пока он жарился в далеком чужом Египте! Десять лет он провел с мудрецами Саиса, но каждый день вспоминал о своей холодной родине. Смотрел на Нил, а видел Данувий. Вот и свиделись.

Сирм был одет как любой эллин или фракиец, обитающий в Мезии, – в хитон и теплый плащ-химатий. Голову его прикрывал петас – широкополая шляпа из грубого сукна, а ноги были в обмотках, по обычаю пастухов. Некрасиво? Зато тепло.

Дунул ветер с севера, и жрец глубоко вдохнул. Воздух пах водорослями и чуть-чуть рыбой. Родные, незабвенные ароматы. Но если повернуть голову к западу, глаза колет гигантский римский мост, Понс Траянис, соединивший берега Данувия. Мост стоял нерушимо, твердо, он подавлял своей величиной, заявляя право Рима на левый дакийский берег и выказывая великую мощь империи.

Сирм сжал зубы и зашагал к мосту.

Великолепное творение Аполлодора Дамасского составляли две неравные части – с правого, мезийского берега до маленького островка посреди данувийских вод, где серела камнем крепость Понтис, тянулись шагов на триста деревянные пролеты, а сам Траянов мост начинался у северной крепостной стены. Оттуда Понс Траянис уходил через реку к Дакии – двадцать могучих быков, каждый высотою в сорок локтей, держали настил, вымощенный кирпичом, сходясь сводами, и поднимали еще выше каменные арки на входе и выходе с моста.

Хмурый первосвященник зашагал по предмостью, оглядываясь, и вдруг на душе у него потеплело – деревянный мост был разборным. Значит, не так уж прочно засели в Дакии римские псы! Боятся «петухи», что прихлынут дакийские сотни и пойдут в набег.

– И пойдут!.. – прошептал Сирм, словно клятву дал.

Он быстро одолел Понтис и поравнялся с замостовой площадкой. Дозорный с наблюдательной башни протрубил в рожок. Из караульни вышел легионер и распахнул ворота, окованные медными листами. На Сирма он даже не взглянул.

Жрец миновал башню-арку и пошагал с краю, боязливо косясь на крутящуюся внизу воду, шумно обтекающую каменные устои моста. Громадные опоры живо напомнили Сирму пилоны египетских храмов – те были такими же высокими и массивными.

– Великий Замолксис! – пробормотал он и поежился. Зябко было первосвященнику. И страшно – этот нескончаемый Понс Траянис подточил его веру в победу.

Пройдя под концевой аркой, жрец остановился и обвел глазами предмостные укрепления. Две квадратные крепости-кастеллы в тридцать локтей высоты соединялись кирпичной стеной толщиною в шесть футов,^[25] усиленной дюжиной башен-бургов. Дорога с моста выходила из узких ворот главной кастеллы и шла между военным лагерем Дробета и канабом,^[26] разросшимся в немалый городишко.

Целая армия нужна, чтобы взять мост, и еще не факт, что штурм будет удачным. «А зачем нам штурмовать Понс Траянис?! – неожиданно развеселился Сирм. – Придет зима, Данувий покроется крепким льдом, и даки перейдут на тот берег в любом месте!»

Кривя губы в злой усмешке, жрец Замолксиса прошагал до канаба и свернул на прямую и ровную Декуманус Максимус. Улица привела его к маленькой священной роще, чудом уцелевшей в последнюю войну. В глубину рощи уводила аллея, вымощенная камнем, она упиралась в ворота небольшого храма Замолксиса – римляне не мешали дакам молиться своим богам. Чем бы варвары ни тешились, лишь бы за мечи не брались…

Подняв посох, Сирм постучал в ворота. Гулкий звук разнесся по храму. Не скоро створка ворот отошла в сторону, и наружу выглянул плешивый боязливый человечек лет пятидесяти, в белом жреческом одеянии до пят и с золотым обручем на голове, смешно обжимающим скобку седых волос.

– Кто ты, путник? – спросил он. – И чего ищешь в святом месте?

Сирм усмехнулся и выговорил весомо:

– Меня зовут Сирм сын Мукапиуса, я первосвященник Великого Замолксиса и сыновей его Кабиров!

Жрец в страхе выпучил глаза.

– Н-нет! – выдавил он. – Сирм умер!

Первосвященник молча задрал полу плаща и продемонстрировал жрецу запястье. На загорелой коже проглядывала татуировка – волкоголовый дракон сплетал длинное тело в кольца и щерил клыки.

– О-о! – расширил глаза жрец, порываясь пасть на колени.

– Эту метку оставил мне мой отец, – гордо сказал Сирм. – Он удалился на поля Кабиров, но я остался. И доведу дело его до конца.

– Да будет милостив к нам Величайший Безымянный! – молитвенно прошептал жрец. – Входи, о Сирм, будь хозяином в моем доме.

Войдя, первосвященник снял петас, обнажив коротко остриженную голову.

– Меня зовут Скорий, – говорил жрец, шагая впереди нежданного гостя, – еще великий отец твой Мукапиус поставил меня сюда, и я сберег рощу. И храм тоже в целости!

Обернувшись, он удивленно воскликнул:

– А где твои волосы?

Сирм усмехнулся и погладил ладонью седую щетину на макушке.

– Я жил в Египте, – объяснил он, – а у тамошних жрецов в обычае брить голову. Не выделяться же.

– Ясненько, ясненько, – закивал Скорий и засуетился: – Сейчас принесу что поесть!

Стол он накрыл в личных покоях – небольшой комнате с огромным камином и маленькими оконцами, заделанными слюдой.

– Такую комнатушку, – болтал настоятель храма, – легче протопить. Охапки дров мне хватает на весь день!

Смахнув пыль со стола, он расставил миски и чашки. Яства были обычными, без изысков – просяная каша, кусок вареной кабанятины, старое сальтензийское вино и, на закуску, соленый фундук.

Сирм набросился на еду, словно хотел насытиться за все десять лет воздержания – где бы он попробовал такое в Египте?

– Зачем ты вернулся, Сирм? – негромко спросил Скорий. – После смерти Мукапиуса ты стал главным жрецом, римляне долго искали тебя, за твою голову была назначена награда… Разве не страшно тебе?

– Страшно, – согласился сын Мукапиуса. – Но я не потому удалился в Египет, что меня гнал страх. Мне ли бояться смерти? Мне, ходившему по краю рядом с отцом и Децебалом? Нет, я просто опустил руки тогда, ибо не видел просвета и не имел надежды. Даки или погибали, или попадали в рабство, или становились на сторону римлян. И с кем мне было выступать против владычества Рима? Кого звать? – Сирм мрачно покачал головой и продолжил: – Все десять лет я выходил на пристань Саиса и расспрашивал купцов, как тут у вас дела. И десять лет подряд меня успокаивали, говорили, что в Дакии «все спокойно», – одних разбойников-даков умиротворили, а другие – и даки, и геты, и буры, и карпианы, – покинули свои земли, ушли за Пирет, в Пустыню гетов или к берегам Гипаниса. Капля за каплей уходила и моя надежда, когда вдруг я услышал новость. Фракийский купец поведал ее мне. Дескать, появился в Дакии некий Оролес, называет себя наследником Децебала, собирает воинов, дерзает нападать на военные лагеря римлян. И надежда вновь переполнила меня! Ах, думаю, услышал Замолксис мои молитвы, послал Дакии спасителя!

Скорий заерзал, смущенно покряхтывая.

– Вообще-то, «свободными даками», что скрылись за Пиретом, правит Тарб, – осторожно заметил он. – Оролес сын Москона – всего лишь военачальник Тарба, его правая рука. И потом… Оролес дерзок, это правда, но он нападает не только на римлян… От него стонут все – от Бурридавы до Напоки.

– А что же делать? – горячо сказал Сирм. – Как ему быть? Разве можно собрать армию, никого не потревожив? Я для того и прибыл, чтобы помочь Оролесу вернуть любовь даков! Согласись, Скорий, если бы Децебал действовал так же, как Оролес, римляне давно бы овладели Дакией. Ибо кто поддержит царя, грабящего свой народ?

– У Децебала было золото… – решился вставить настоятель.

– О! – восхитился Сирм и выставил палец. – Золото! А тебе известно, Скорий, что не все сокровища Децебала обогатили римлян?

– Ну-у… Я слышал о тайнике на горе Когайнон, но никто не знает, где это… Дорога на Когайнон была ведома одному лишь Мукапиусу…

– И мне! Я лично провел на Когайнон три воза с золотом. Его там, если мерить по весу, потянет на хорошего быка! Со мною были рабы-землекопы, охрана и сам царь. Рабов убили, их трупы схоронили вместе с кладом. Охранникам я скормил отраву. Царь мертв. Один я знаю тайну Когайнона! И я готов открыть ее Оролесу или Тарбу, мне все равно. Лишь бы новый царь поклялся, что употребит золото на пользу дакам! – Внезапно изменив тон, Сирм деловито добавил: – Ты должен помочь мне в этом.

– Я?! – изумился Скорий и побледнел. – Д-ды… Да к-как же… Конечно, парни Оролеса з-заглядывают ко мне тайком, но…

Сирм навалился на стол и вперил в Скория немигающие зрачки.

– Тебе нужно будет встретиться с людьми этого сына Москона, – раздельно проговорил первосвященник, – и предложить сделку: мы ему золото, он нам – борьбу с Римом! Золото Когайнона будет теми дровами, из которых возгорится война! Оролес купит оружие и наймет сарматских конников, он будет платить дакам за продовольствие, и те сами станут помогать ему – прятать раненых бойцов, сообщать важные новости, вредить римлянам по-всякому!

Скорий растерянно водил ладонями по столу.

– Я попробую… – промямлил он и вздохнул обреченно. – В священной роще есть дуб, – добавил жрец бодрее, – а в нем дупло. Время от времени посланец Оролеса оставляет в нем записку – просит разузнать что-то, передать кое-кому пару слов… Ответ я оставляю там же…

– Пиши! – приказал Сирм. – Пиши про золото, только не упоминай мое имя. И чтоб сразу положил в дупло! Время не ждет, осень на дворе. Если зарядят дожди, дороги развезет. Действуй, брат!

Оставив вечером записку в дупле старого дуба, утром Скорий ее не нашел. После заката Сирм погнал жреца проверить «почтовый ящик», и тот обнаружил ответ – неизвестный назначил встречу в таверне «Мешок гвоздей». Делать нечего, Скорий закутался в химатий и отправился на встречу.

Таверну срубили из дерева на окраине канаба, выстроив в два этажа, подняв над входом навес на столбах. Ветер задувал, кроя лужи рябью, проникая под плащ и вызывая сочувствие к одиноким странникам в ночи. Все окна таверны были прикрыты ставнями, в щели сочился желтый свет, говоря о тепле и уюте.

Озябший Скорий бегом одолел ступеньки и отворил тяжелую дверь. За порогом он увидел длинный зал с низким потолком, подпертым резными столбами. Пол был посыпан резаной соломой, за длинными столами сидели местные выпивохи, держась подальше от парочки загулявших легионеров, громко гогочущих, пьющих вино и догрызающих жареного гуся. И куда в них только помещается.

Повертев головой, Скорий приметил хозяина таверны, курчавого горбоносого эллина с хищным взглядом и серьгой в ухе.

– Уважаемый, – обратился к нему жрец, – мне нужен Бицилис…

– Ага! – буркнул кабатчик. – А сам-то ты кто будешь?

– Скорий меня зовут.