Решив, что русский табачок извел следы сладковатого дымка «Мальборо», Саймон одолел очищенные от снега ступени. Тяжелая дверь как раз открылась перед ним, выпуская двух капитальных дам в модных дубленках. Модные шапки-папахи, нахлобученные на крашеные волосы, лишь подчеркивали бальзаковский возраст работниц торговли.

– Представляешь, – охала дама в головном уборе из чернобурки, – Николай Алексеич уволил-таки Романенко!

– И правильно сделал! – агрессивно рубанула ее товарка в белой шапке из песца. – Где это видано, чтобы главбух путался в арифметике?

– Так-то оно так… – затянула чернобурка. – Но человеку год до пенсии…

– Пускай переквалифицируется в управдомы!

Грин вслушивался в разговор, понимал сказанное, но не улавливал потаенного смысла. Некое глубинное, скрытое течение, видимое обеими дамами, не давалось ему.

Нахмурившись, он миновал вестибюль и храбро ступил в гулкий коридор.

«Fucking shit!»

Как штурман без компаса и карты… Вертя головой, Саймон наткнулся-таки на искомое. «Отдел кадров».

За дверью обнаружился небольшой кабинет. Шкаф для бумаг, развесистое растение в горшке на подоконнике, внушительный, крашенный белой краской сейф, портрет Ленина на стене – и огромный письменный стол, попиравший тумбами истертый паркет.

За столом сидела пожилая, но энергичная женщина в карминно-красной кофте, наброшенной на строгое серое платье. Волосы, крашенные басмой, придавали начальнице южной знойности.

– Здрасте! – по-простецки сказал Грин, сдергивая шапку.

– Здравствуйте. – Женщина глянула на посетителя поверх очков в тонкой золотой оправе. – Вы устраиваться?

– Да! Был слух, что вам нужны водители…

– Хорошие водители всегда нужны, – проговорила «персональный менеджер», акцентируя слово «хорошие». – Документы с собой?

– Да, вот. – Саймон с готовностью протянул бумаги.

– Семен Зеленов… – прочла начальница. – Водитель первого класса… Характеризуется… Не был… Не состоял… Не привлекался… Хм. Ну что ж… Требуется водитель на «каблучок».

Грин мгновенно вспотел, лихорадочно вспоминая марки советских автомобилей, и с громадным облегчением выдохнул. «Каблук» – разговорное название легкового фургона «Иж-2715».

– Машина новая? – деловито спросил он.

– Новая, но неухоженная. Устроитесь если, покажете себя с хорошей стороны – пересядете на машину получше.

– Справедливо, – согласился Саймон. – Оформляйте!

Час спустя распаренный водитель Зеленов покинул контору продснаба, торопясь в общежитие.

Надо было успеть застать комендантшу, чтоб та выдала постельное белье. Иначе заночуешь на голом матрасе, а завтра рано вставать…

Инфильтрация начиналась успешно.

Среда, 4 февраля. После уроков

Первомайск, улица Карла Либкнехта

Чего-то я сегодня устал. Школа меня не напрягала особо, на уроках отдыхал больше. А вот в Центре пришлось поднапрячься. Как засел статью править, так и встал из-за стола лишь под вечер. Все страницы красным исчеркал, придется теперь начисто перепечатывать. Разумеется, не в гараже – куплю шоколадку Сашеньке, секретарше Николая Алексеевича. У нее там отличная пишмашинка, швейцарская, с мягким ходом…

Прогибая спину, я выбрался к окну. Зимний вечер.

Темнеет рано, хоть сутки и прирастают светом. Домами и улицами пока не завладела ночная чернота – город окутался сплошной лиловой тенью, размывавшей знакомые черты. На перепаде дня и ночи всё, ставшее привычным и обыденным, чудится таинственным, даже нездешним.

Двухэтажка, замыкавшая «военный двор», вся просвечена уютными желтыми окнами. Ага! Вот и Наташка включила свет – розовые шторки придали ему гламурный оттенок. Я прищурился – вроде бы мелькнул нечеткий силуэт… И усмехнулся – ревную будто. Вот и высматриваю, не засветится ли чей-то брутальный профиль.

Тут моих ушей достиг дружный смех, и я пошел на звук. Не стоит ожидать депрессии, когда тебе семнадцать. Особенно если душе пора на пенсию. Дождешься…

Покинув кабинет, прислушался. Хохот рвался из мастерской. Сбежав по лестнице, я толкнул тяжелую дверь и очутился в царстве Ромуальдыча. Вечером сюда вся молодежь сбредается. Так уж повелось.

Сперва мы по делу собирались. Все ж таки, Вайткус официально – директор. Устраивали планерки, делились мнениями, спорили. А Ромуальдыч, обожавший юное шумство, и чаю заварит, и килограмм конфет на верстак вывалит. Не поддержать такую «славную трудовую традицию»? Как можно!

– Мишечка явился! – заулыбались девчонки, оккупировавшие диван. – Приветики!

– А в щечку чмокнуть? – сказал я бархатным голосом.

– Чё это? – тут же встрял Изя. – Перебьешься как-нибудь!

– Чё это! – передразнила его Светланка. – Мы потом, Мишенька!

– По очереди! – хихикнула Маша. – По очереди!

Рита молча улыбалась мне, но смотрела так, что обещания близняшек представлялись детскими.

– Миша! – Арсений Ромуальдович вырвал меня из девичьего плена. – Тут ребята идею подкинули…

– Я подкинул! – похвастался Динавицер.

– Вообще-то мы, мон шер, – поправил его Зенков. Он вместе с неразлучным Дюхой восседал на верстаке и болтал ногами. – Может, нам автопробег организовать?

– Первомайск – Москва! – воскликнул Изя.

– Надо обязательно с идеологической нагрузкой! – вскочил Саня Заседателев. – Комсомольский автопробег «Навстречу XXV съезду КПСС»! Тогда нас обязательно в райкоме поддержат, да и от уроков точно освободят. На всю неделю!

– Смотри! – Женька спрыгнул с верстака и подошел к большой карте СССР, висевшей на перегородке, из-за которой слегка поддувало – большой гараж отапливался всего парой батарей. – Двинемся через Умань до Киева, там переночуем…

– Рано ночевку устраивать, – не согласился Жуков. – Давайте лучше до Сейма дорулим, а там в пионерлагерь свернем. Гошка говорит… Гош!

– А? – взлохмаченный Кирш выглянул из гаража. – Чего тебе?

– Сильно занят?

– Мы тут резину набиваем на ворота, – степенно ответил Гоша, – дует сильно. А чего?

– А у тебя там правда сторож знакомый? Ну, помнишь, ты говорил? В лагере том, на Сейме!

До Кирша дошло не сразу.

– А-а! – завел он. – Ну да. Дядь Сеня.

– Всё, – отпустил его Изя, – свободен.

Гоша фыркнул и захлопнул дверь.

– Ладно, мон шер, – согласился Зенков, – подышим свежим воздухом. М-м… Потом переход до Брянска, а оттуда – до Калуги. Можно и сразу в Москву, но в дороге устанем. Ни поесть, ни умыться. Лучше с утра выехать, и… куда-нибудь в столицу.

– На массовое поле можно, – прикинул я, – в парке Горького.

– Так ты согласен?

Мне удалось найти вариант «и нашим и вашим».

– В принципе, да, но… Чего-то не хватает. Одной идеологической нагрузки маловато будет. Надо что-то свое… Ладно, подумаем.

Тут из гаража донесся громкий говор, смех, и двери распахнулись. Улыбчивый Гоша с жирным мазком мазута на щеке объявил:

– У нас гости!

В двери спиной просеменила Тимоша, и стало ясно, что она помогает затаскивать санки. Нет, не детские… Розовая с холода Альбина затолкала в мастерскую креслице с приделанными обрезками лыж. На санках, укутанный теплым одеялом, восседал робкий старичок, улыбаясь смущенно и неуверенно.

– Ой, здрасте! – зазвенела Ефимова. – А это мой дед Егор! Мы катались, хотели уже домой идти, а потом смотрим – у вас тут свет везде!

– Сейчас мы вам чайку горяченького! – подмигнул Ромуальдыч.

– Чаек – это хорошо! – покивал дед Егор. – Да, Альбинка?

– Ой, конечно! Не замерз, деда?

– Да ну!

Я смотрел на старика в самодельном инвалидном кресле, и было мне тяжко. Так со мной всегда, стоит только услышать «эхо прошедшей войны», увидеть ее страшный послед.

Дед Альбины летал на «яках» и «Ла-5», бил фрицев, дошел до самого Кёнигсберга, пока пулеметная очередь не прошила истребитель, перебив обе ноги. С тех самых пор Егор Пименович – калека. Если бы не внучка, вообще из дома не показывался.

И вовсе не жалость меня доставала, хотя и она тоже. Просто жило где-то внутри паршивое чувство… не возвращенного долга, что ли?

Я усмехнулся, глядя в темное окно, выложенное по краям кружевными веточками инея. Такая вот славная традиция у попаданцев в «застойные семидесятые» – думать о тех, кто лил кровь в грозные сороковые. Нас спасли, а сами…

И причина тут вовсе не в том, что «гости из будущего» морально устойчивы и по-особому совестливы. Всё куда проще.

Это к 2018-му фронтовиков почти не останется в живых, а сейчас герои войны – кругом, их много, они в самом расцвете сил. Трудятся, учат, ищут. Или маются всю свою жизнь, как дед Егор.

– Осторожненько… – добродушно проворчал Вайткус. – Кружка горячая.

– Да я в варежках, нормально…

– Ой, «Лимонные»? Мои любимые!

Я старательно улыбался Альбинке, а сам думал, мыслью нащупывал верный ход, верное решение. Во мне до сих пор жило ощущение внутренней свободы, испытанное мною в лыжном походе. После я не раз спрашивал себя, а правильно ли поступаю, отказываясь помогать членам Политбюро. Как же тогда «перестройка» – в экономике, в партии, в военной доктрине, в обществе? А никак! По фигу все эти «великие перемены»!

Инфу я слил? Слил. «Исторические преобразования» запущены? Запущены. Влиять на ход реформ могу? Нет.

Так, может, хватит суфлировать? Хватит витать в высших сферах? Пора, как Канторович, спуститься в подлунно-земноводный мир – и заняться делом. Подпихивать прогресс в микроэлектронике или вот – помогать незаметным героям.

«Тут даже придумывать ничего не надо, – подумал я, – альтернативщики всё придумали до нас…»

Кто-то из авторов, помню, задумал поисковые отряды организовать, вести «раскопки по войне», а кто-то техоснастку в ФРГ «закупал», чтобы современные протезы клепать…

Я замер.

– Ну, ты и балбе-ес…

– Это ты кому? – подозрительно сощурился Изя.

– Это я себе.

Продолжая бурчать, протер мокрой тряпкой обычную школьную доску и мелом набросал чертежик модульного протеза с торсионными соединениями. Карбоновая стопа с вертикальным амортизатором… Приемная гильза из литьевых смол с силиконовым чехлом… Коленный модуль с регулировкой фазы переноса и – обязательно – с поворотным устройством для разворота голени… Ну, чтобы инвалид мог сесть в машину или просто положить ногу на ногу.

– Миш, чай будешь? – Ромуальдыч качнул кружкой с черными крапками отбитой эмали.

– Будешь… – затянул я, выводя мелом пневмодемпфер.

– Ого… – Вайткус слегка нахмурился, оглядывая эскиз, но вскоре лицо его прояснилось. – Етто счастье… для Егора Пименыча?

– Счастье для всех – и даром! – отговорился я.