– Что ты затеял, мёоезиец?

– Я хочу победить в этой войне! Ты веришь мне? – спросил я.

– Верю! Я верю тебе больше, чем себе! Не подумай, что я сомневаюсь, я только лишь хочу знать, что наше дело…

Гопломах вдруг осекся, замолчал, продолжил трапезу, переваривая мои слова. Он потупил взгляд, но я увидел, как румянцем залило его лицо. Возможно, Рут все понял. Меня не покидало странное чувство, что мы разговариваем с Рутом на разных языках и не понимаем друг друга. Мы помолчали. Я начал выковыривать из зубов куски застрявшего мяса. Рут счищал со спаты налипшую, а местами пригоревшую зайчатину.

– Спартак, ты правда веришь, что у нас может что-то получиться? – осторожно спросил он.

– Это наш шанс остановить Лукулла, Рут, только и всего, – заверил я.

– Лукулл, – презрительно фыркнул гопломах, бросая в костер налипшее мясо. – Он спит и видит, как поквитаться с нами за Брундизий! Сколько этот напыщенный римский евин потрепал себе нервов, прежде чем высадиться на сушу, после того как мы сожгли порт! Мы как заноза в его заднице! Хочется достать, да не можется!

– Пусть думает все, что пожелает, – отстранение ответил я. – Я все еще оставлю ему шанс…

– Оставь, Спартак, мне не нужны твои объяснения, без того тошно, – устало отмахнулся Рут. – Что бы ты ни надумал, это будет лучше для нас. Скажешь прямо сейчас выступить против Варрона Лукулла, никто не откажется, ты же знаешь! А за мои слова… еще раз извини, я не хотел, да и не имел права давать тебе повод усомниться в себе, я просто хотел убедиться или бы, наверное, сошел с ума.

Я промолчал, пристально рассматривая гопломаха, который закончил очищать меч, небрежно вытер лезвие спаты о край плаща и вернул клинок за пояс. Слова гопломаха приятно согрели душу. После разделения под Гераклием со мной остались лишь те, кто готов был идти до самого конца, невзирая на невзгоды, разочарования и тягости. Я знал, что могу положиться на этих людей в самую трудную минуту, а слова Рута лишь укрепляли мою веру. Реши я ударить по легионам Лукулла, и не было бы среди моих людей тех, кто откажется поднять свой меч. Но такого решения я не имел права принять. Даже в отсутствии легионов Красса, форсировавшего марш-бросок на сам Рим, Лукулл был слишком силен. Его легионы после длительной морской переправы были свежи и готовы к изнуряющим переходам. Прежде чем это произойдет, у нас оставалось совсем мало времени. Не сегодня, так завтра Лукулл перейдет в наступление, и тогда козырь македонского проконсула нам нечем будет крыть. Я делал ставку на сегодняшний день, который расставит все по своим местам.

– Возвращаемся? – я услышал вопрос гопломаха.

Рут протяжно отрыгнул, неспешно поднялся.

– В лагерь, – подтвердил я.

Я поймал себя на мысли, что заяц, приготовленный гладиатором, был отвратительным. После зайчатины хотелось сполоснуть горло водой. Увы, ни у меня, ни у гопломаха воды не было. В горле неприятно вязало, но приходилось терпеть.

* * *

Наш небольшой конный отряд замер на возвышенности, откуда как на ладони открывался вид на равнину, переливающуюся в последних ласкавших землю лучах солнца. В низине расположилось громоздкое, неуклюжее строение, казавшееся каким-то нелепым, несмотря на то, что на первый взгляд имело правильную прямоугольную форму. Загородная усадьба, или, как ее еще называли здесь, вилла, одного из знатных и богатых римских нобилей занимала внушительную площадь, сейчас постепенно растворяясь в темноте. Блеклый свет двух догорающих факелов, разбросанных по периметру виллы, освещал вход с угла, рядом расположилась комната управляющего хозяйством вилика. Чуть поодаль стойла. Остальные помещения скрылись за небольшим забором. На вилле не спешили зажигать свет, для себя я сделал вывод, что комната вооруженной охраны пустует до сих пор, а значит рабы все еще находятся в поле на изнурительных работах. Подтверждая мои слова, Рут первым увидел внушительную колонну невольников, которые, буквально валясь с ног от усталости, возвращались после тяжелой пахоты от рассвета до заката. Навскидку их было не меньше ста человек. Рабов сопровождали вооруженные охранники.

– Двенадцать, – пренебрежительно заявил один из моих бойцов.

Я коротко кивнул. Охранников было двенадцать. Дюжина седовласых солдат, которые чувствовали себя вполне вольготно и не обращали на рабов внимания. Каждый был облачен в лорику хамату, носил гладиус, вполне возможно, некогда служил в составе римского легиона. Сейчас охранники о чем-то непринужденно болтали, тогда как рабы шли молча, понурив голову. До чего же надо было довести несчастных людей, чтобы сто человек не предпринимали никаких попыток высвободиться, будучи охраняемыми всего двенадцатью римскими солдатами. Вспомнилось о том, что здесь приравнивали людей к хозяйственному инвентарю, а обращение с человеком было в крайней степени жестоким, губительным.

– Готовы? – спросил я.

– Ждем отмашки, – сообщил Рут.

– Побыстрее бы уже, Спартак, а то во рту маковой росинки не лежало! – ухмыльнулся один из моих бойцов.

– Полная боевая готовность! – отрезал я.

Бойцы выхватили мечи. Я осмотрел свой конный отряд из тридцати человек, в подавляющем своем большинстве кавалеристов Рута, и нетерпеливо уставился на небосвод. Все до одного мои бойцы сидели верхом на выхоленных жеребцах, ожидали приказ. С минуты на минуту солнце скроется за горизонтом, в этот момент я дам гладиаторам отмашку выступать. В нескольких десятках миль отсюда выступит Тирн, а вместе с нами еще несколько десятков отрядов гладиаторов, подобных моему, прежде разбитых на вексилляции у лагеря при Каннах. От предвкушения сводило мышцы, но меня не покидала уверенность, что у каждого из разбросанных по округе отрядов задуманное выйдет от и до.

– Все помнят, что требуется делать? – уточнил я.

Никто не ответил. План знали наизусть. Колонна двигалась медленно. Изнуренные пахотой рабы с трудом передвигали ногами. Многие из них спотыкались, получали нагоняй от охранников и едкие комментарии вилика. Маленького роста старикашка завидел приближение колонны, выскочил навстречу рабам и охранникам из виллы и с тех пор не затыкал рот. Фактически являясь таким же бесправным рабом, как остальные, вилик все же имел гораздо большие полномочия. Выглядело это отвратительно. Наверняка, единственное, о чем думали сейчас несчастные, – быстрее оказаться в своей комнатушке размером с мышиную конуру, съесть положенную порцию ячменя на ужин и забыться сном, дабы на следующий день, с новыми силами, вновь отправиться на пахоту в поле. Но прежде им следовало вытерпеть все те издевательства, которые позволял себе сделать один человек в сторону другого. На моих глазах вилик подбежал к колонне рабов, остановился рядом с упавшим на колени гладиатором, принялся кричать несчастному прямо в лицо:

– Вставай, паскудник этакий! Не хватало еще, чтобы из-за тебя пропал урожай! И вот на таких, как ты, хозяин переводит ячмень и воду! Где это видано! – заверещал он, а потом, обращаясь уже к старшему охраннику, добавил: – Этого завтра в кандалы, толку от него на пашне не будет!

Несчастный раб при этих словах попытался подняться на ноги, но, обессиленный, рухнул наземь. Товарищи, стоявшие рядом, безучастно наблюдали за происходящим. Охранникам даже не пришлось касаться рукоятей своих мечей.

– Ты прав, – старший охранник говорил с хрипотцой. – Выведи его из строя и помести в кандалы! Сегодняшнюю ночь проведет в подвале, без ужина.

Вилик довольно закивал, схватил исхудалого раба за предплечья, силясь поднять с колен, но быстро задохнулся в отдышке. Управляющий усадьбой, несмотря на положение невольника, имел солидный животик, второй подбородок и отнюдь не напоминал человека, страдающего от недоедания. Он с трудом поднял раба на ноги и тут же влепил ему оплеуху.

– Слышал, что тебе сказано? Сегодня без ячменя! – просипел вилик гордо.

Раб только что-то глухо простонал в ответ. Возможно, ему уже было все равно, никаких сил у человека, которому предстояло всю сегодняшнюю ночь и завтрашний день не просто провести в кандалах, но и работать в них, не было. Когда несчастный покинул строй, колонна с рабами двинулась дальше. Расстояние между нами сократилось. Солдаты из-за сумерек и собственной невнимательности не замечали укрывшийся на холме отряд. Вилик оторвался от основной колонны, волоча за собой раба. То и дело были слышны его возгласы, управленец угрожал изнеможенному невольнику скорой расправой. Охранники продолжили прерванный разговор, краем глаза поглядывая на рабов в колонне.

Я медленно вытащил гладиус из ножен. Меч приятно тяготил руку. Пора было покончить с беспределом, который происходит на этой земле.

– Начали! – прошипел я и первым отправил своего нумидийского скакуна в галоп.

Повторять дважды не пришлось. Двадцать девять бойцов моего отряда рванули с места в карьер. Жеребцы озорно заржали, прохладный весенний ветер развеял густые гривы, и отряд гладиаторов в сумерках спустился к подножью холма. Охрана не сразу поняла, что происходит. При виде приближающихся из темноты всадников с клинками наголо солдаты замерли, мигом замолкли, с секунду всматривались в наши силуэты, а затем по команде старшего обнажили свои мечи. Надо отдать должное этим головорезам, никто из них не растерялся и отнюдь не собирался отступать. Рабы при виде нашего конного отряда с любопытством наблюдали за происходящим, но остались стоять в стороне, не проронив ни единого слова, опасаясь получить нагоняй от надсмотрщиков. Я скакал первым, и когда расстояние между нами сократилось, старший среди охранников сделал уверенный шаг вперед. С гладиусом на перевес, охранник одарил меня взглядом исподлобья, но слова, которые хотел было сказать головорез, в буквальном смысле слова застряли поперек его горла. Я сделал выпад, удар совершенно чудовищной силы рассек старшему ключицу и угодил прямо в сердце старого солдата. Головорез вскрикнул, опустился наземь, выпустил свой гладиус из рук. Копыта моего нумидийского жеребца втоптали истекающее кровью тело в грязь. Все происходило стремительно! Гладиаторы с остервенением бросились на попытавшихся защищаться охранников возле колонны с рабами. Охрана взяла плотный строй, который быстро рассыпался, стоило всадникам ударить в первый ряд. Жеребцы, подгоняемые наездниками, прошивали насквозь неряшливые ряды незадачливой охраны. Головорезы падали под копыта жеребцов, не в силах устоять на ногах. Жизни обрывали смертельные удары спат и гладиусов. Кто оказался посмекалистей, пытался бежать, но бойцы из моей группы быстро догоняли беглецов. Я приказал убивать всех до последнего. Силы охранников таяли на глазах, когда из углового входа в виллу показались еще несколько десятков человек, услышавших звуки сражения и решивших выяснить, что происходит снаружи. С тех пор как восстание приобрело размах, многие крупные рабовладельцы для исключения провокаций шли на крайние меры и усиливали охрану в разы. Вилла, на которой остановился мой выбор, оказалась не исключением. Хозяин латифундии стянул на охрану своих владений без малого центурию отборных вояк. Большинство из них не были одеты в доспехи, но успели похватать гладиусы и сики. Среди них был тот самый вилик, который, завидев происходящее на улице неподалеку от стойла, вскрикнул и схватился за голову.

– Эй! Кто вы такие? Что вытворяете? Да вы понятия не имеете, чья эта вилла! Безумцы! – верещал он, отступая.

Яростные крики вилика, смешенные с угрозами, только раззадорили моих бойцов! Один из гладиаторов подскочил к колонне невольников, готовых провалиться сквозь землю посреди поля брани. Он остановил своего гнедого, всучил одному из невольников гладиус павшего охранника.

– Вооружайтесь и присоединяйтесь к восстанию Спартака! Теперь вы свободные люди! – прорычал гладиатор.

Раб недоверчиво посмотрел на меч, неуверенно взял гладиус из рук всадника, переложил клинок из одной руки в другую и вскинул гладиус над своей головой. По щекам несчастного потекли слезы, в глазах появился давно угасший блеск. С мечом наголо он бросился в самую гущу сражения, к воротам виллы, где численное большинство было за охранной. Примеру брата по несчастью последовали остальные невольники. Рабы в колонне хватали мечи павших охранников и с криками «Свобода» бросались в самую гущу сражения. Рабов было слишком много, мечей на всех не хватало, но отчаявшиеся люди хватали с земли палки и булыжники. На моем лице застыла улыбка. Невольники, которым сегодня выпал шанс сбросить с себя оковы господина, хотели воспользоваться им сполна. Первые камни полетели в сторону углового входа в виллу, сбивая с толку охранников, все еще размышлявших над тем, с какой стороны ударить по моей группе, добивавшей остатки головорезов из колонны. Несколько человек из охраны нырнули в проход вилы, вскоре оттуда появились щиты. Римляне наспех построились, отбили шквал обрушившихся на них булыжников и двинулись в лоб обезумевшим рабам, которые напрочь позабыли об изнурительном дне, проведенном на пашне, и единым нахрапом бросались на щиты римлян.

– Бейте! Бейте пакостников! – вилик, словно ужаленный, прятался за стеной щитов, всем своим видом показывая, что не имеет никакого отношения к происходящему, а одна только мысль о причастности к восстанию претит его нутру.

Рабы ударили, ничуть не смущаясь выставленной стены щитов. Атака невольников выглядела неумелой, неподготовленной, но отчаянной, поэтому охрана дрогнула. Римляне прижались к выходу из виллы, всеми силами сдерживая напор рабов. Успех невольников не удалось развить, римляне контратаковали, наземь упали первые рабы, сраженные выверенными ударами мечей охраны, из строя выпадали раненые. В неравной битве у невольников не было шанса победить! Я скомандовал гладиаторам поддержать захлебывающееся наступление рабов у входа в виллу. Бойцы из моего отряда устремились к стойлам. Маятник сражения раскачивался, никому не удавалось прочно захватить инициативу. При виде гладиаторов охранники укрылись в вилле. Входная дверь с грохотом захлопнулась, скрипнул засов. Несколько рабов, осмелевших, с мечами в руках попытались выломать дверь, но ничего не вышло.

– Выйдите и сражайтесь!

– Каково вам теперь, а?

Рабы тщетно лупили по двери, с противоположной стороны никто не отвечал. Охранники обдумывали ситуацию, в которой они оказались, и в эти минуты искали выход. Один из рабов попытался просунуть лезвие гладиуса в щель между дверью и стеной. Лезвие клинка зашло почти наполовину, и раб, найдя упор, приложил усилие. Сделал он это с такой силой, что клинок лопнул, а в руках невольника остался огрызок. У него, как и у каждого из невольников, получивших возможность расплатиться с римлянами по счетам, совершенно безумным светом горели глаза. Вряд ли кто-то из них до конца отдавал отчет своим действиям и понимал, что происходит. Двигало этими людьми только одно – неутолимая жажда мести.

– Что дальше, Спартак?

Рут с гладиаторами ожидали распоряжений. Гопломах кружил верхом на своем гнедом в нескольких десятках футов от заблокированного охранниками входа виллы, где толпились невольники.

– Не вмешивайтесь! – отрезал я. – Они имеют право отомстить!

Рабы у дверей затеяли стаскивать к запертой двери тела павших товарищей, блокируя проход. Несколько человек обогнули виллу, возможно, зная о наличии в здании дополнительных выходов. Еще с дюжину невольников скрылись в стойлах, ткогда как остальные вскарабкались на крышу постройки, к отверстию дымохода. Я не сразу понял, что затеяли рабы, но очень скоро увидел стоги сена в руках невольников, выбегавших из стойл. Сено тут же забрасывали поджидавшим их на крыше товарищам. Вернулись рабы, которые обогнули здание по периметру. Они держали в руках зажженные факелы. Два факела, висевшие у входа в виллу, уже держали невольники, забравшиеся на крышу.

– Они хотят выкурить этих свиней, – бросил Рут, безразлично наблюдавший за происходящим. – Может быть, поможем им?

Я задумался, но покачал головой. Нет, наша помощь им не требовалась. Рабы вполне могли справиться сами. Да и не выкуривать они собрались охрану, невольники решили удушить своих поработителей угарным газом, живьем. В помещении, в котором римляне искали себе спасение, был заблокирован единственный выход. Окон в вилле не было, а значит у охраны, забаррикадировавшейся внутри, не было никакой возможности спастись. Извергая ругательства, что-то крича на целой россыпи разных языков, рабы потрошили плотно набитые стога сена, поджигали их и пропихивали в отверстие дымохода. В небо устремились густые столпы дыма, сумерки озарили вспышки пламени. К сражающимся у виллы невольникам присоединялись все новые рабы, выбегавшие из других зданий. Многие из них были заключены в кандалы. Это были те люди, которые проводили большую часть своей жизни в грязных душных подвалах, ходили на виноградники и занимались всяческим ремеслом. Рабы, по разумению хозяев, самые опасные, неконтролируемые. Сейчас они скидывали с себя оковы невольников, присоединялись ко всеобщему, охватившему виллу безумию.

Из здания, в котором оказались заперты охранники, послышались первые крики, перемешанные с угрозами. В дверь застучали, затем на полотно обрушился первый удар. Показалось, под натиском римлян сдвинутся тела, дверь откроется, но невольники, оставшиеся внизу, навалились на тела всем своим весом. Дверь было не открыть. Ругательства и угрозы очень скоро сменились криками, мольбой о помощи, раскаянием и призывами открыть дверь. Тщетно! Ответом был громкий, дружный хохот рабов, подносивших сено к проему дымохода. Люди чувствовали вкус свободы, их было не остановить.