Сестра своей ладонью трижды очень тщательно протёрла кресло, на котором до этого сидела доктор Джонсон, прежде, чем сесть на него. Ещё сильнее растрепав свои чёрные волосы, она апатично уставилась на Эйрин.

– Похудела! Совсем не ешь? – взволнованно спросила её Эйрин.

– Это не я… Это всё они… – её руки стали лихорадочно двигаться вдоль тела, не касаясь его.

– Кто они, Рэйчил? Ты о чём?

– Белые длинные черви. Они путешествуют по всему моему организму, прогрызая себе путь и поедают меня изнутри.

– Рэйчил! Что ты говоришь? Это всё твое воображение.

– Ты хочешь сказать, что твоя старшая сестра врёт? Нет… это не воображение. И кровь моя течёт по сосудам не так, как должна, а в обратном направлении. Правда, эта мерзкая докторша со мной не согласна. Я знаю, чего она хочет…

– Чего же?

– Она плохой человек, Эйрин. Настоящий оборотень! Она мечтает забраться в мой мозг и покопаться в его извилинах. Но я не позволю ей разрушать свой мозг!

– Но это бред, Рэйчил! Не может этого быть! Прошу тебя…

– Ты принесла мамины бусы, которые она мне обещала? – вдруг спокойно спросила она, поменяв тему.

– Да. Сейчас, – Эйрин полезла в сумку.

– Красивые! – ответила та, взяв в руки янтарные бусы и рассматривая их с интересом. – Спасибо! Помоги мне надеть их. Главное для женщины – это её внешность, не так ли? Я тебе нравлюсь?

– Ты просто загляденье! Тебе даже не надо прихорашиваться.

– Правда? Жаль, что ты не мужчина! Я бы тебя не упустила… Дай мне твоё зеркальце, полюбуюсь собой.

Внимательно посмотрев на своё отражение в овальной формы беспристрастной зеркальной глади, она, в мгновение ока, надула губы и разнервничалась:

– Так и есть… я сильно изменилась…

– Нисколько не изменилась. Только похудела…

– Как ты хорошо лжешь! Успела научиться?

– Да нет же, Рэйчил! – пыталась переубедить её Эйрин, но та была непоколебима:

– Распахни свои глаза! С зеркала на меня смотрит совершенно чужой человек. Разве это мои руки, ноги, нос? Это лицо, тело?… Куда подевался мой маленький, красивой формы нос? Он стал огромным! Я вся теперь уродлива… с головы до ног… Видишь, в моём теле больше нет костей? Валиум их растворил, – она подняла обе руки и разом бросила их вниз. Было видно, что она начинает демонстрировать признаки агрессии и злости.

– Но ничего! – произнесла воинственно. –Я верну его… любой ценой…

– О ком ты говоришь, Рэйчил? – спокойно спросила Эйрин.

– О Люке, о ком же ещё! Разве ты его не знаешь? – удивилась та. – Это мой мужчина.

– Кто он такой? Он тоже здесь?

– Да. Он писатель. Пишет повсюду и обо всём как только ему попадается в руки любой клочок бумаги и огрызок карандаша… Говорит, что для хорошего романа ему требуется воображение. И он его находит во мне. Называет меня своей музой, а недавно сказал, что я самая красивая… А доктор Джонсон говорит, что это проявление болезни, как она называется,… вспомнила, кажется «графомания». Сама слышала, она ему на днях сообщила, что в нём тоже сидит червь, но не как у меня. Другой. Огромный и пыльный книжный червь. Он терзает Люка и заставляет писать. А доктор утверждает, что его «писанина» не имеет никакой культурной ценности. И она знает как ему помочь. Для этого она вызовет у него творческий запор, хронический… Но Люк мне сказал по секрету, что писать он будет всё-равно, хоть собственной кровью, на здешних жёлтых стенах… А я не знаю, верить ли его влечению ко мне? Мне кажется, что всё это игра, – в её сознании чувствовался безостановочный водоворот мыслей. – Я знаю, они оба – Люк и доктор Джонсон – насмехаются над моими чувствами и втайне мне изменяют… Ревность изводит меня и я порой испытываю непреодолимое желание с удовольствием придушить их обоих голыми руками… – её глаза не предвещали сейчас ничего доброго.

– Что ты говоришь, Рэйчил? – прервала ей Эйрин. – Ты ведёшь себя как безумная…

– Я живу своей жизнью. Тебе не понять. Ты думаешь, я глупа как овца, чтобы ожидать, пока на моём безымянном пальце засияет обручальное кольцо, чтобы позволить ему поцеловать меня в губы? Бери от жизни всё, она так скоротечна, и дай другому насладиться тобой! Если и есть у меня слабость, так это моя плоть…

– Я не узнаю тебя, Рэйчил! И то, что я сейчас слышу, это уже слишком!

– Мне сейчас меньше всего нужны высоконравственные нотации от младшей сестры… Что ты в этом понимаешь? Мне довелось узнать муки безнадежной любви. Ничто на земле не сравнится с горечью отвергнутого чувства. Но жизнь продолжается. Ты ведь помнишь, как там принято на танцах? Второй партнер сменяет первого, третий – второго… и ты танцуй, пока можешь, пока молода! И пусть безумно кружится твоя голова. Но эти самцы, они так неверны и коварны, так порочны… Я была в отчаянии, чувствовала себя последней дурой, пока не поняла, что мне необходимо заставить себя забыть их! Выбросить из головы. Идиоты! Они отвергли меня!

– Я знаю, ты этого не заслуживаешь, Рэйчил…

– Да, я грешна. Я каялась в молитве в ожидании чуда. И мне явился Иисус, который поведал, что я и есть та самая христианская мироносица Мария Магдалина и достойна Его любви. Он дал мне сосуд благовоний и велел облить Ему ноги миром и отереть их своими волосами… А потом изрёк, что ради меня Он умер на кресте и воскрес, чтобы излечить меня от семи бесов… – она уверенно закивала головой, продолжая цепь своих разрозненных рассуждений и не давая сказать и слова сестре:

– Он предупредил, что скоро одежда моя истлеет, но наготу мою прикроют длинные волосы. Вот я их и отращиваю… А измождённое моё тело каждую ночь будут возносить на небеса ангелы, чтобы исцелять его…

Эйрин молчала. Она наблюдала за всем происходящим, пытаясь не всматриваться в эти потемневшие, родные глаза напротив, и еле унимала слёзы. Невыразимый ужас охватил её, ужас и жалость: Рэйчил окончательно сошла с ума! И весь мир вокруг неё сошёл с ума! Что я скажу дома, когда вернусь?

В какой-то момент ей показалось, только она не поверила своим глазам, будто лицо Рэйчил изображает звериный оскал. Но та, к её удивлению, с наивностью в голосе, жалобно спросила:

– Ты мне тоже не веришь? – и горько заплакала. – Не веришь, что мне, грешнице, явился Иисус? Думаешь, почему он со мной, а не с тобой? – и вдруг она разразилась нездоровым смехом, почти захохотала и громко воскликнула:

– Да потому, что в мире святош Он бы никогда не появился…

– Рэйчил, – как могла, пыталась усмирить её Эйрин, – ты ведешь себя как умалишённая. Иногда я думаю, что, быть может, ты устраиваешь этот спектакль, этот нескладный фарс, чтобы наказать меня?

– Наконец-то, Боже милостивый, ты поняла! – она торжествующе вознесла руки к потолку. – Вы упекли меня сюда! Вам всем стоило бы склонить голову и повиниться!

– Но у нас не было другого выхода, Рэйчил. Ты больна!

– Это вы все больны! Вы решили избавиться от меня… Даже наш мудрый отец… и тому я не нужна…

– Ты злишься на нас?

– Злишься? Не задавай глупых вопросов! Вы для меня давно умерли. Как и я для вас! В моей жизни нет вам места! Даже и не подумаю прощать! Мне надоело быть хорошей!

– Что я тебе сделала, дорогая моя Рэйчил? Ты ненавидишь меня… мы же сестры. Родители с самого твоего детства и до недавнего времени возились с тобой как с ребенком.

– Они никогда не любили меня. Особенно после твоего рождения. Мне не могло нравиться, что тебя всегда лелеяли и баловали. А меня – нет. Меня это бесило!

– Это не так, Рэйчил! Довольно! Как ты можешь говорить такое сейчас? Сейчас, когда папа умирает. У него рак! – но та и бровью не повела. Только жадно откусила сочное, ярко-алого, почти кровавого цвета, яблоко и нервно спросила:

– Вы все думаете только о себе. А обо мне вы подумали? Зачем я вообще родилась?

– На это была воля Всевышнего.

– Скорее похоть наших родителей… А они спросили меня, хочу ли я появляться на этот свет?

– Странная беседа. Значит так, сестричка, вот что я тебе скажу. Ты – трудновыносима! Чего ты вообще добиваешься?

Та вдруг приникла, вжалась в спинку глубокого кресла и тоскливо попросила:

– Я хочу, чтобы ты согревала мои домашние тапочки, пока я здесь. А то они завянут и умрут от отсутствия внимания… И, если захочешь, можешь спать иногда в моей спальне. Я не против… Ты хоть немного любишь меня?

– Аллилуйя, Господи, аллилуйя – это ли не чудо? – радостно пронеслось в голове Эйрин. – В сестре как будто было несколько версий её самой, которые постоянно соревновались, поддаваясь воздействию то тёмной её стороны, видимо, более могущественной, то светлой. В эту минуту, похоже, на неё снизошло долгожданное, такое обнадёживающее, просветление, обнажившее её светлую грань восприятия жизни. И это было очень хорошим предзнаменованием.

– Я очень люблю тебя, Рэйчил! – радушно ответила она. – Ты ведь моя сестра!

– А я иногда думаю, что ты меня ненавидишь…

– Иногда я и правда начинала тебя ненавидеть. Но даже тогда я… тебя любила. Постой, дай-ка я тебя сфотографирую для папы…

Они обнялись, обхватившись руками и крепко прижавшись друг к другу.

– Ой, твои волосы зацепились за мою серёжку, – Эйрин, со смущённой улыбкой на лице, попыталась освободить от её растрёпанных чёрных волос свою позолоченную клипсу. Рэйчил, помогая Эйрин выпутать свои волосы, невольно обнажила шею, на которой, под завитками, пряталась круглая коричневая родинка величиной с горошину, такая нежная и кокетливая, она, несомненно, своим существованием сводила с ума немало искушённых мужчин.

– Никогда не поздно начать заново! Главное, что мы вместе, Рэйчил. У меня гора с плеч свалилась. Я так счастлива. Мир?

– Хм… Не уверена… – слегка заупрямилась та. –Скорее, только временное перемирие. Очень зыбкое… А помнишь, как я проучила тех негодяев в нашем пабе?

Эйрин, конечно, помнила ту крайне скандальную историю, которая грозила их семейному бизнесу очень тяжёлыми последствиями. Тогда Рэйчил помогала официантам в пабе. Дело было пятничным вечером и заведение было загружено под завязку.

– Я о тех двух новых клиентах, англичанах, сделавших заказ? Им, двум голубчикам, видите-ли, пришлась не по вкусу наша ирландская кухня!

– Помню, ведь я обслуживала их столик, – Эйрин было неприятно вспоминать об этом. – Именно в тот момент ты и появилась. И не дала мне сказать ни слова!

– Эти англосаксы были слишком спесивы и надменны, слишком горды, чтобы выпить со мной! Даже не обратили на меня внимания! Им, оказывается, было хорошо вдвоём! Пренебрежительно бросили на меня взгляд и… отказались платить за еду, которую умяли без остатка… те прекрасные свиные рёбрышки с соусом грейви, от аромата и вида которых текут слюнки… Сказали, что предпочитают вегетарианскую еду и потребовали «овощную поляну» за счёт заведения… Мой внутренний голос немедля подсказал мне, как именно следует задать им тряску.

– И тогда ты их спросила, чем они занимаются…

– Да, эти вонючие, жалкие скряги работали архивными крысами в Лондонском Музее Современного Искусства, а в Бирмингем они приехали, чтобы провести романтический уик-энд…

– До сих пор не понимаю, как тебе пришло в голову предложить им, знатокам современного искусства, «шедевр современного кулинарного искусства»? Как ты посмела поднести им на тарелочке собственные фекалии в форме кренделя, назвав это «блюдо» шпинатным пюре? И весело пожелала им приятного аппетита! Я ещё очень долго буду не в силах теребить душу тягостными воспоминаниями. Скольких сил и средств стоило отцу замять то бесчинство!

А Рэйчил задиристо хохотала. Люди, находившиеся недалеко, стали коситься в их сторону. Одна почтенных лет дама, из посетителей, участливо закивала головой, видимо понимая, что иного поведения от обитателей этой лечебницы ожидать не приходится.

Внезапно прекратив свой хохот, Рэйчил выпучила свои чёрные глаза и как-то таинственно, заговорщически прошептала:

– Прислушайся! Ты слышишь голос?

– Голос?

– Да, Эйрин, голос! Это голос с небес. Ангелы. Они зовут меня… Мне надо идти… Оставь меня…

Обременённая тяжёлой душевной ношей, Эйрин смотрела ей вслед. Затем медленно добрела до своего бежевого Peugeot 307 и завела двигатель… Бросив прощальный взгляд на здание лечебницы, её глаза прочитали надпись над её главным входом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»… Она вздрогнула от кошмара, прежде чем поняла, что это ей померещилось.

Ночью ей явилась во сне доктор Джонсон. Её мужеподобная фигура с обнажённым гладким торсом хищно склонилась над кроватью, с которой на Эйрин жалобно смотрело, беззвучно взывая к ней с мольбой о помощи, до смерти перепуганное лицо писателя Люка… Внезапно её ошеломлённые от изумления глаза столкнулись с дикими очами доктора, которая ехидно прошипела, обнажив беззубые уста и отчётливо чеканя каждое слово:

– Я докажу тебе, рыжеволосая крошка Эйрин О’Брайен, что это – генетика! Оттого и не прощаюсь с тобой! До скорой встречи!