Глава II

Сначала нужно было пройти по длинной тропе меж холмов. Потом – миновать вересковую пустошь, на которой торчали остроконечные белые валуны, похожие на волчьи зубы. Потом – не ошибиться на развилке и не угодить в топь. Путник, преодолевший все эти препятствия, рано или поздно увидел бы на высоком скалистом утесе шотландскую деревню Скару. С трех сторон она была неприступна: отвесные скалы не раз отбивали у недобрых людей охоту лезть на приступ. С четвертой стороны находились ворота, к которым можно было подойти лишь поодиночке. Там всегда стояли караульные. Нападающие понесли бы немалый урон, если бы решили прорваться в Скару по этой узкой тропе. Когда-то ее проложило русло горного ручья, а человеческие руки сделали еще теснее и опаснее.

За воротами стояли два десятка крытых соломой и дерном хижин, наполовину утопленных в землю. Посередине высился просторный дом князя, сложенный из круглых сланцевых плиток, под треугольной крышей. В западном конце поселка, в том единственном месте, где природная стена утеса была чуть более пологой, стояла надежная каменная ограда. Вот как выглядела крепость Скара, обиталище клана Макбрейнов.

Здесь жили воины, охотники и пастухи. Жители пасли овец, собирали в холмах за воротами сушняк на растопку, выращивали ячмень в укрытой от ветра лощинке. Женщины и дети ходили за ягодами и кореньями, мужчины приносили рыбу и мясо. Каждый мальчишка в Скаре силками или пращой мог добыть кролика. Каждая девочка знала, как сварить похлебку из кореньев и трав, чтобы семья не осталась голодной, если охота не удалась. Мужчины строили дома, ковали котлы, тачали сапоги, вырезали из дерева посуду и колыбельки, в которых их жены баюкали детей. Женщины ткали, шили и украшали одежду, пряли. Руками они сучили нитку, ногой качали резную люльку, напевали, да еще присматривали за едой на очаге, чтобы похлебка не выкипела. Даже пятилетние дети умели ловить на отмелях проворных крабов и отковыривать от камней съедобные ракушки. И все твердо помнили, что вечером, едва начнет темнеть, обитателям Скары надлежит укрыться под защитой ворот и утесов.

В сумерках пастухи собирали овец в загоны, поближе к дому. Охотники возвращались в поселок. Женщины, которые забрели далеко в поисках кремней или сладких ягод, торопились обратно, хотя бы и с пустыми руками. Ну а те, кого ночь настигала под открытым небом, не отходили от огня и не выпускали из рук оружие. Кроме недобрых людей и хищных зверей в холмах и на пустоши водилось всякое. Никакое оружие не помогало, если страннику не сопутствовали удача и покровительство народа Холмов. Не доживет до рассвета тот, кто встретится с темными злыми духами – Неблагим двором. Да и Благой двор, возглавляемый Королем, не всегда расположен к тем, кто бродит по ночам.

Зимой в хижинах допоздна засиживались при свете очага. Иногда в один дом сходились чуть ли не все жители Скары. Дело находилось каждому: в Скаре не привыкли сидеть сложа руки. За работой пели песни, рассказывали сказки или просто так балагурили, перебрасываясь словами. Если вдруг наступала тишина, люди тревожно прислушивались, не раздадутся ли за дверью чужие шаги. Долго молчать никому не хотелось. Поэтому они поскорей затягивали новую песню или начинали следующую историю.

Дети сидели у материнских колен и слушали раскрыв рот… Иной раз какая-нибудь древняя старуха, сморщенная и недобрая, принималась шепотом рассказывать о тех, кто выходит ночью из холмов или проносится в небе над пустошью. Упасите боги заплутать в темноте или встретить на дороге черного пса с огненной пастью – не сносить головы несчастному путнику! От очередной истории о таком бедолаге мороз продирал по коже и детей, и взрослых. Рассказчица, зловеще покачивая головой, шепелявила: «И что с ним сталось, я вам и сказать не могу» – и тогда взвизгивали не только малыши, но и взрослые девушки. Женщины ахали и потом наперебой просили бабку не рассказывать больше таких страшных вещей.

Недаром над дверями хижин висели железные подковы и ветки рябины – того и другого, по слухам, боялись незваные ночные гости. И мало кто решался отведать горячего хлеба, только что вынутого из печи, или начать в доме новое дело, не поставив в углу миску с молоком. Все знали: иначе обиженный домовик изведет мелкими пакостями. Ну а девушка, оставившая на ночь кудель на прялке, нередко получала от сердитой матери колотушек. Ведь поутру такая кудель обычно никуда не годилась – проказливые духи сбивали и спутывали ее, а заодно и пряхины волосы.

Все знали, что случилось с ленивой Морэг из Комханна, у которой хватило смекалки зазвать к себе горных гномов. Она поручила им всю домашнюю работу, посулив в уплату много вкусных горячих лепешек. А вот избавиться от волшебных коротышек у нее ума не хватило. Бедняжка Морэг целый день и целую ночь не покладая рук пекла для гномов лепешки. Она извела два мешка муки и уже падала с ног от усталости, а гномы все покрикивали: «Есть хотим, есть хотим!» Повезло девице: на заре запел петух, и маленькие человечки исчезли. А если б не испугались они пения петуха, кто знает – может быть, и утащили бы гномы глупую Морэг и до скончания века заставляли бы стряпать где-нибудь глубоко под землей.

Ночью к самому порогу домов подходили странные существа с горящими глазами. Порой было слышно, как кто-то то ли чесал бока о каменную кладку, то ли искал вход, то ли точил оружие. В холмах и на пустоши подвывало и попискивало. А иногда путники даже днем слышали странную музыку и пение, разносимое ветром, то веселое, то заунывное. Умные люди тогда ускоряли шаг. Редкие смельчаки задерживались, чтоб своими глазами поглядеть, кто же это поет и играет. Зря, конечно. Почти все они пропадали без вести или возвращались к людям спустя много лет, обезумев от долгих скитаний в недрах земли.

Вот, например, Черный Дугальд из Мохлина, которого в Скаре хорошо помнили старики. Его пятнадцать лет кряду считали погибшим. Так вот, Черный Дугальд вернулся неизвестно откуда – рассказывал потом, как жил в волшебном королевстве. В великолепной подземной зале его, мол, принимала сама Королева фаэри – так он ее называл – и он пил с нею чудесный мед и танцевал под звуки невидимых арф. Ему верили и не верили. Но где-то же, в конце концов, носило Дугальда целых пятнадцать лет! Дугальд тосковал по своей Королеве и волшебному меду, который пил под землей. Недаром зачах и помер с тоски, прожив среди людей совсем недолго…

В Скаре слушали и длинные-длинные истории – о королях, воинах, колдунах, чудесных зверях, волшебном оружии. В этих историях речь шла о давних-предавних временах. Поэтому рассказывать их, не путаясь и не ошибаясь, могли только мудрые люди – главным образом, конечно, бродячие барды. В Скаре, как и в любом другом поселке, бардов принимали с почетом и сажали по правую руку от князя за пиршественным столом. Залучить к себе на зиму барда, уговорить его остаться до весны считалось делом чести и счастливым предзнаменованием.

Уже совсем стемнело, когда к дозорным, стоявшим у ворот Скары, явились припозднившиеся пастухи. Обычно они давали знать о себе короткими возгласами, похожими на птичьи вскрики. В этот раз еще издали дозорный Энгус услышал злобное ворчанье пастушьих псов.

– Они кого-то ведут с собой, – сказал молодой Дункан.

– Знаю, – буркнул Энгус.

Он не желал признаваться, что давно уже не так зорок, как прежде. А после удара дубинкой, полученного в стычке с сыновьями хромого Маккормака, начал слабеть и слух. Энгус не только не разглядел в сумерках бредущую за пастухами фигуру, но и не сразу расслышал рычанье собак. Не боясь хозяйской дубинки, они ворчали – глухо и настороженно.

«Молодчина парень… держит ухо востро, не зевает. Хороший воин из него растет». Энгус подумал: еще два-три года, и юноша окончательно заменит его у ворот Скары. Дункан будет расставлять дозоры и вести разведку, а он, Энгус, сын Алана, отправится греть больные кости у очага и слушать, как врут о былых подвигах другие старики. В добрый час он взялся когда-то учить воинскому делу мальчишку-сироту, хотя и случилось это после того, как он потерял в бою двух родных сыновей. Самому Дункану, однако, было еще рано знать, что Энгус готовил его себе в преемники. Старик уже мысленно примерялся, как бы поторжественней в должное время обставить эту церемонию.

Но сейчас Энгус ворчливо продолжал:

– Слышишь, так иди отпирай… ну?!

Старший пастушонок, лохматый, на ходу чинивший кожаную петлю пращи, кивком указал на едва различимую в потемках фигуру. Гостя пошатывало. То ли он устал, то ли был нездоров, то ли его успели подрать собаки.

– Вот… привел. Говорит, заплутал.

Чужак – темноволосый, остролицый, с недобрыми черными глазами – был еще юн, вряд ли старше пятнадцати зим. Он стоял сгорбившись, точно нахохлившись, и придерживал правой рукой левую. Набрякший от дождя бурый плащ был схвачен на плече серебряной пряжкой в виде птичьего крыла. На шее висела на шнурке алая бусина – то ли ягода, то ли капля крови. От любопытных взглядов незнакомый юноша не смущался – не хмурился и не отворачивался. Он их как будто не замечал.

– Как тебя зовут? – спросил Дункан.

– Бреннан, – ответил чужак; помолчал и добавил: – сын Бронаг.

– Откуда ты?

– Из Ирландии.

– Далеко залетел.

– Бывает и дальше.

– А куда идешь?

– Никуда… Все равно.

«Изгнанник, что ли? – подумал Энгус. – Пес его знает, с кем свяжешься… Не слишком ли юн, чтобы стать убийцей? Впрочем, бывает всякое. Говорят, что хромому Маккормаку шел двенадцатый год, когда он впервые убил человека… Хотя вернее всего, отец этого мальчишки кого-нибудь зарубил, и теперь он спасается от кровной мести».

– От чего ты бежишь? – напрямик спросил он.

Повсюду – в горах, в холмах и на побережье – на такой вопрос отвечают честно. Те, на чью добрую волю странник вынужден положиться, обычно бывают милостивы, если на чужаке нет крови их родичей и друзей. Гость получит и ночлег, и пищу, и защиту, если нуждается в них. Если же он не просит ни о чем, его отпустят с миром, больше не расспрашивая.

И Бреннан ответил:

– Я ни от чего не бегу. Не бойся.

Он поморщился, прижимая к груди руку. Энгус решил, что дальнейшие расспросы подождут.

– Отведите его к Иннесу кто-нибудь.

– Иннес ушел в Мелду, там кого-то бык забодал. Раньше утра не вернется, – сказал Дункан. – Один Гильдас дома.

– Ну так к Гильдасу отведи! А ты, Рэналф, сходи к князю.

На этом суровость с лица Энгуса как рукой сняло. Свой долг он выполнил, а странник был ранен, слаб и слишком юн, чтоб долго терпеть лишения. Повернувшись к Бреннану, старик снисходительно спросил:

– И как тебя угораздило? Пастушата заговорили разом:

– Это он на старой вырубке… Наверно, за Лысым холмом с тропы сошел, она там – надвое. Одна к жилью, а другая туда. Чуть не убился…

Бреннан ушел вместе с Дунканом, а Энгус стал расспрашивать мальчишек. Те рассказали, что наткнулись на чужака в сумерках, услышав, как кто-то кричит из ложбины в холмах. Пастушата побоялись злых духов и не рискнули лезть в туман. Они велели выходить на голос, и путник кое-как выбрался на тропу. Оказалось, что незнакомец сбился с дороги еще засветло, забрел на старую заболоченную вырубку, долго путался там, попал ногой в затянутую мхом промоину и с размаху ударился плечом о пень. Когда смерклось, он заметил на дальнем утесе огоньки селения, а потом услышал в холмах голоса и стал звать на помощь. Пастушеские косматые псы приняли путника неласково. Они злобно захрипели и принялись обходить его с двух сторон, как волка. Пришлось отгонять их камнями. Пастухи разрешили чужаку идти следом за ними до жилья, только не подходить слишком близко, чтоб собаки не искусали.

Бреннан оказался неразговорчив. Вот и шагая рядом с Дунканом, на все вопросы он отвечал коротко и как будто сердито. Дункану хотелось разузнать побольше про Ирландию, откуда захаживали порой веселые рыжеволосые, зеленоглазые молодцы. Но Бреннан помалкивал, и Дункан наконец неохотно успокоился. Про себя он решил, что, наверно, этот угрюмый чужак вовсе и не ирландец, а так себе, бродяга без роду без племени. Таких немало болтается по дорогам в неурожайный год.

Дункан постучал в дверь небольшой каменной хижинки. Возле нее на деревянной раме, на какой обычно сушат звериные шкуры и вялят рыбу, висели длинные связки трав. Бреннан отстал на шаг, растер листок между пальцами, понюхал. Травы здесь пахли иначе и ночь звучала по-другому.

– Гильдас, ты спишь? Помощь нужна.

В доме стукнули кремнем, зажигая светильник.

– Кто такой Гильдас? – негромко спросил Бреннан, едва ли не впервые нарушив молчание.

Вместо Дункана ему ответил мальчик, появившийся на пороге с масляной плошкой в руках:

– Лекарь.

Дункан усмехнулся.

– Дорасти сперва. Покуда сын лекаря.

В хижине было небогато. Очаг посередине, скамья, лежанка в углу, ларь для зерна, незатейливые полки из каменных плиток. Войдя, Бреннан опустился на скамью, потянулся левой рукой к застежке плаща. Вся его одежда, в темноте казавшаяся черной, на свету оказалась бурой, как и плащ – цвета палой осенней листвы. Она сидела как-то неладно, точно не на него была шита. Больше всего гость, съежившийся от боли и от холода, походил на сверток тряпья или на взъерошенную мокрую птицу. От прикосновения Гильдаса он вздрогнул, отстранился и с какой-то неожиданной злобой произнес:

– Я сам.

Гильдас кивнул и встал, сложив руки на груди: сам так сам. Бреннан стал возиться с застежкой, но тут же охнул и перегнулся чуть ли не вдвое, баюкая больное плечо. Сын лекаря подступил еще раз. Он помог гостю снять плащ и вытащить руку из рукава. Бреннан больше не сопротивлялся. Он сидел не двигаясь и даже почти не морщился.

– Отец придет утром, – сказал Гильдас. – Дай я посмотрю, что там такое. Я умею, не бойся.

Бреннан молча пожал плечами. Точнее, одним плечом: шевелить вторым было слишком больно.

Вправив кость и наложив повязку, Гильдас раздул угли в очаге. Он поставил котелок на огонь, развел в воде мед, добавил пряных трав. При свете очага стало видно, что юноша крепок, хотя и невысок ростом. Только по голосу он казался младше Бреннана.

Гость по-прежнему сидел неподвижно, сдвинув плечи, словно никак не мог согреться. Смотрел куда-то в одну точку, склонив голову набок. Гильдас сначала не понял куда… Стена как стена, ничего на ней особенного.

– Рябина-то засохла, – наконец произнес Бреннан.

– Что? А…

Гильдас вытянул руку, пошарил на полке над входом… Под пальцами что-то зашуршало, закрошилось. Он вытащил веточку рябины – совсем сухую, ржавого цвета. Листья свернулись от старости в трубочку. Рябину забыли там уже давно, наверно, с тех пор, как Иннес начертил над дверью крест. Как Бреннан ее углядел? Заметить веточку на полке было невозможно не только сидя, но и стоя.

– Ну, вы скоро там? – спросил Дункан. – Я сведу его к князю. Князь должен знать, кто ночует в Скаре. И рассудить, не будет ли от него вреда.

– Пусть сначала выпьет меду. И ты, Дункан, выпей, а то, наверное, продрог в дозоре.

Дункан ухмыльнулся и заметно подобрел.

– Есть такое дело…

Бреннан разомкнул посеревшие губы:

– Мне нечего предложить в уплату.

Дункан и Гильдас переглянулись. Хриплый и отрывистый голос гостя всякий раз звучал так неожиданно, что они невольно пугались.

– Мне ничего и не нужно, – ответил Гильдас. – А мой отец не вправе требовать с тебя платы, раз ты не застал его дома.

Бреннан помолчал.

– Чего захочет в уплату ваш князь, если позволит мне остаться здесь? Дункан решительно встал.

– А об этом ты спросишь у него сам.

* * *

– Что ты умеешь делать? – поинтересовался князь Макбрейн. Юноша ответил не сразу.

В общем зале пахло дымом, шкурами и жареным мясом. Сидя на скамьях вокруг деревянных столов, пировали и горланили дружинники Скары. Старый князь был крепок, как дуб, весь желто-смуглый, изрезанный морщинами. Бреннан стоял под его тяжелым и пристальным взглядом и не спеша осматривался.

Князь подумал, что повадки у мальчика странные: все, что было вокруг, он рассмотрел, повернувшись боком, сначала одним глазом, потом другим… Зато гость был не пуглив и не торопился с ответом. Это князю понравилось – болтунов он не любил.

– Может быть, на родине тебя обучали искусству барда? Или ты носил копье за каким-нибудь знатным воином? – подсказал он.

– Нет, – честно ответил Бреннан. – Я умею добывать себе пропитание охотой, но сейчас я болен и слаб. Я никогда не был рабом и слугой, и, надеюсь, ты не поручишь мне дела, которое меня унизит.

Князь испытующе взглянул на него. «Уж не сын ли это одного из ирландских королей?»

– Сочтешь ли ты унизительным, если я велю тебе зарабатывать свой ужин, ухаживая за тем, кто стар и немощен?

И вновь Бреннан ненадолго задумался. Наконец он сказал:

– Нет. Не сочту.

Он стоял прямо, не кланяясь, и князь не выдержал:

– Ты рожден на троне?

– Нет. Но не рожден и на соломе. Мой отец кормился трудом своих рук, однако моя мать была хорошего рода и служила одной знатной женщине. Я воспитывался в ее доме.

«Теперь понятно, – подумал Макбрейн. – Незаконный ребенок. Когда он подрос, обе семьи захлопнули перед ним дверь и велели искать счастья, где сам хочет. Пахарям не нужен белоручка, а знатной семье – напоминание о том, что их родственница связалась с простолюдином. И все-таки, почему он не остался на родине, почему не попытал счастья при королевском дворе?»

– Ты слишком смело держишься для того, чей отец не носит корону, – сухо заметил князь. – В чужом доме принято кланяться хозяину и благодарить за гостеприимство.

Только тогда Бреннан склонил голову.

– Не сочти меня невежей, князь. Я рос в уединении и не знаю ваших обычаев.

– Обычаи в Ирландии так отличаются от наших? Гость поклонился вновь, как будто не найдя ответа.

«Э-э, дружок, ты, кажется, не так прост. Или ты перешел дорогу законным наследникам и бежал, спасаясь от чужой зависти, или решил отомстить родным за небрежение. Кто знает – может быть, тебе это и удалось… Судьба порой благосклонней к юношам, чем к взрослым мужчинам».

– Если ты свободнорожденный и никогда не был рабом или слугой, я буду рад видеть тебя здесь, Бреннан, сын Бронаг, за нижним столом, где сидят твои сверстники, – сказал князь. – А когда ты придешь в силу и станешь настоящим воином, у тебя будет возможность доказать, достоин ли ты по заслугам места вблизи меня.

Бреннан, сын Бронаг, поклонился в третий раз.