Писательский клуб

Обожаю вечера поэзии, особенно когда стихи читает кто-нибудь талантливый, например, Алла Демидова. Вечер поэзии, посвященный Иосифу Бродскому, должен был проходить в Центральном доме литераторов, где сейчас московский клуб писателей, основанный в 1934 году. Старинное здание Центрального дома литераторов необыкновенной красоты, выполнено в стиле модерн романтического направления. Особняк, почти дворец, построен в 1887 году по проекту московского архитектора Петра Бойцова для князя Бориса Владимировича Святополк-Четвертинского. До 2000 года в это здание можно было попасть только по пригласительным билетам или удостоверениям членов Союза писателей, а сейчас мы ступаем на крыльцо в величественный вход в дом, который заглублен в сводчатую сень, к которой примыкает металлическая ограда со спиральными завитками. Перед этим немного полюбовались крышей щипцовой с мансардными выносами и барочными завитками. Щипец сени крыльца, которое одновременно является балконом, украшен гербом. После князя Б.В. Святополк-Четвертинского дом принадлежал графине А.А. Олсуфьевой вплоть до 1917 года. После революции в доме проводились заседания Академии вольной духовной культуры. До 1925 года в здании размещалась городская беднота, а с 1932-1933 годов он был передан Центральному дому литераторов, о чём, кстати, хлопотал А.М. Горький. Особняк включен в список охраняемых государством объектов архитектурного культурного наследия. Перед открытием первого писательского клуба, в 1928 году, Владимир Маяковский писал: «Не знаю – петь, плясать ли, улыбка не сходит с губ. Наконец-то и у писателей будет свой клуб». Одно время он был местом заседания самой влиятельной в России масонской ложи, а уже в советское время по просьбе Максима Горького был передан Дому писателей и затем стал Центральным Домом Литераторов. Здесь в разное время выступали Александр Твардовский, Константин Симонов, Михаил Шолохов, Александр Фадеев, Михаил Зощенко и др. Почетными гостями ЦДЛ были Нильс Бор, Рокуэлл Кент, Жерар Филипп, Марлен Дитрих, Индира Ганди, Джина Лоллобриджида. Очень приятно, что такая красота еще жива и здесь звучит вечная музыка слова.

Внутреннее убранство здания почти не менялось на протяжении веков и богато деревянной отделкой, здесь сохранились действующие камины и винтовая лестница с отдельным выходом. В конце 1980-х годов была проведена реставрация здания, которая не затронула основные конструктивные элементы, а декоративные детали интерьера были восстановлены. В здании находятся также научная библиотека ЦДЛ и один из лучших ресторанов Москвы «Ц.Д.Л.», который мы никогда не посещали, но мало ли что, быть может, у нас всё впереди?

Я как всегда опаздываю и вечно тороплюсь, но сегодня мы с мужем абсолютно вальяжно, полные достоинства и благообразия, приятной важности, настроенные на мелодию слова, никуда не несущиеся очертя голову, вышедшие сильно заранее, неспешно шествуем по залам особняка готовые к поэзии века. Отлучившись на минутку к сувенирному киоску, я издалека наблюдаю за своим красавцем мужем, который с интересом разглядывает деревянную резную лестницу и расписные потолки здания. Через секунду обнаруживаю около него нелепое пожилое существо, отдаленно напоминающее женщину, а ныне старушенцию в странном красном зипуне и обтягивающих опять же красных легенсах. Они мило беседуют. Белые сапоги бабушки и остатки крашеных кудряшек привлекают не только моё внимание. Старушенция искрящимися глазами пожирает моего красавца. Взгляд её удивлённый сменяется на подобие очаровательного, затем заинтересованного и далее превращается в загадочный. Когда я подошла к ним, она мило раскланялась и направилась к выходу, немного раскачивающейся несколько игривой походкой.

– Ну вот, тебя на минуту нельзя оставить, – пошутила я.

– Конечно, ответил он, улыбаясь, – морковная бабуля поинтересовалась, кто здесь сегодня? Я ей коротко ответил: Бродский. Но по её недоумённому выражению лица, понял, что она роется в памяти в поисках ассоциации с этой фамилией. Возможно, она в курсе, что это поэт и что у него достаточно драматичная судьба, и что его давно уже нет на белом свете. Но пауза от сказанного затянулась, она продолжала смотреть мне в глаза, и, ждала подробностей, и я растерянно добавил: не сам.

Мы рассмеялись. Я в нелепости костюма вдруг увидела даму. Наш смешливый настрой сменился на мечтательно грустный, элегический, когда Алла Демидова читала Бродского.

 
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
 
 
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
 
 
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
 
 
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
 
 
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.
 

Актриса вздохнула, утопая в аплодисментах, протянула руку и жестом успокоила зал. Тихо начала читать с нарастанием громкости голоса:

 
Прощай,
Позабудь
И не обессудь.
А письма сожги,
Как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой, гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой, может быть,
по пути.
 

Это невероятно! Слёзы задушили меня. Мои любимые юношеские дорогие сердцу слова. Вспомнилась моя первая любовь. «…Пусть будет удач у тебя впереди больше чем у меня…», юный смешной и славный Ванечка произнёс эти слова, а мы не знали, кому принадлежат они. В 1968 году мы учились в восьмом классе, а великий поэт Бродский в это время был сослан, этапирован под конвоем вместе с уголовными заключёнными, в Коношский район Архангельской области и поселился в деревне Норинская. В интервью Волкову Бродский назвал это время самым счастливым в своей жизни. Куры копаются в грязи на дворе, в Бродский изучает английскую поэзию, читает Уистена Одена. Это он ещё в 1939 году сказал: «Время… боготворит язык», а мир остался прежним.

Иллюзия присутствия

На эти прекрасные концерты Лиза ходила третий год. Они назывались «Старый Новый год с Денисом Мацуевым», поэтому в их женской компании и стали называться традиционными. В этом году билеты купили поздно и поэтому разрозненно расселись на балконе в разных местах. Огромный зал Crocus City Hall вмещал до семи тысяч человек. Народ, как муравьи, в суете раздевался и хаотично рассредоточивался кто в буфет, кто в туалет, кто так прогуливался в фойе. Программки все раскуплены и что будет звучать в первом отделении неизвестно. Когда в первой части концерта забушевали нечеловеческие страсти, Лиза никак не могла угадать, чья музыка звучит. Вторая часть, более лирическая, исправила её тяжёлое настроение, и нестерпимо захотелось узнать, что же звучало до антракта. Соседка слева, молодая ярко одетая дама ответила, что она понятия не имеет что звучало и ей абсолютно всё равно что, так как она приходит на Мацуева, и остальное не важно. Слава богу, я такая не одна, подумала Лиза, и в антракте вышла в фойе. Группа очень высоких женщин, как потом оказалось, баскетболисток беседовали и держали в руках яркий картон достаточно большого формата с портретом пианиста. Лиза поинтересовалась программой, и выяснилось, что звучал Иоганнес Брамс – первый концерт для фортепиано с оркестром, а во втором отделении ожидался Концерт Рахманинова.

Около сверкающей металлической колонны она увидела Женю. Не стоило сомневаться. Это была она. Такая же тоненькая, с короткой стрижкой, худое лицо в ареале курчавых чёрных волос, бледные губы, весёлый звенящий голос. Прошло лет двадцать, а она всё такая же молодая и весёлая. Лизу бросило в жар, исчез всякий интерес к происходящему, захотелось домой, забраться под одеяло, сладко заплакать и плакать долго-долго, пока не станет легче. Прозвенел звонок, толпа всколыхнулась и медленно поползла в зал. Место слева осталось пустым, видимо любительница Мацуева не выдержала Брамса, а может перебралась в партер. Бурно текущая музыка Рахманинова не поглотила Лизу. Она неотступно думала о Жене. Её лицо стояло перед глазами и слёзы душили и без спроса текли по лицу.