Глава одиннадцатая. Егор

Заявляю официально: я самый счастливый человек на этой планете. Размах капитальный, но и то, что сейчас кипит внутри меня – не детский мультик.

Не помню, чтобы мне хоть когда-либо хотелось улыбаться, как кретин, и обниматься со всеми подряд. Но лучше всё же с моей малышкой Варюшкой, которую вот прямо сейчас нужно отправить домой, вещи собирать, потому что уже вечером я сделаю ей предложение руки и сердца и утащу в наш дом.

В моей голове со скоростью гоночного болида выстраивается цепочка планов. Она собирается, строится пункт за пунктом и с грохотом разбивается об потрясающее: двое! Их двое, моих детей: мальчик и девочка. Как я и хотел. От этого во рту так сладко, что мои губы сами собой растягиваются в ещё более широкой улыбке.

Двое. Вы понимаете? Мои сын и дочь. Сразу двое!

Мне хочется обнять Варин живот и прижаться к нему изо всех сил, но я боюсь даже дышать, когда нахожусь к нему так близко. Он такой большой, а от мысли, что там, внутри, сидят мои дети, голова идёт кругом. Это так странно и в то же время естественно и правильно, что у меня мысли путаются.

А потом я делаю кое-что, что со стороны может показаться глупым или даже смешным: подаюсь к Варе близко-близко, так, что почти касаюсь носом её живота, и начинаю шептать всякую ерунду. Не ей, нет – детям. Мальчику и девочке.

Моим.

Нет, нашим.

Почему-то меня торкает только сейчас. Сейчас, когда просто дети стали моими мальчиком и девочкой. Наверно, до меня просто крайне долго доходит осознание, раз накрыло только сейчас.

– Что ты делаешь? – Слышу я тихий усталый голос Вари, и только лишь это заставляет меня оторваться от увлекательного занятия, нехотя подняться и улыбнуться моей малышке.

– Разговариваю, – не хочу скрывать своей приятной глупости. – И я намерен заниматься этим каждый день по несколько часов.

Она приподнимает уголок губ в слабой улыбке, прикрывает глаза и качает головой. Устала. И я бы с огромной радостью подхватил очаровашку на руки и закружил в воздухе прямо здесь, если бы «здесь» не было лестничным пролётом, а сама Варюшка не была столь впечатляющих размеров.

Зато после родов я её затаскаю и затискаю. И детей. Гарантирую.

И зацелую. И сделаю ещё кое-что, что наверняка понравится нам обоим.

– Как же ты будешь этим заниматься? – Своим приятным негромким голосом спрашивает Варюша, открывает глаза, кладёт руку на перила и наугад делает шаг на одну ступеньку ниже.

Я тут же подхватываю её под локоть и внимательно смотрю за каждым шагом. Ей дорогу не видно, а я не хочу, чтобы моя малышка случайно упала.

– Утром за завтраком, на обеде, после работы, весь вечер, а потом, наверно, и всю ночь, – говорю ей со всей серьёзностью.

Вижу это так ярко, что ладони чешутся от желания схватить очаровашку и утащить к себе домой. И зацеловать её там до громкого смеха и неуклюжих попыток спастись.

Варя вздыхает и не отвечает.

Две новости. Плохая: ей всё ещё страшно. Хорошая: теперь это страх не передо мной, как утром в офисе, это – страх перед будущим.

Я почти вижу мысли, что крутятся в её головушке. Основа у всех одна: Варя не знает, что будет дальше, и это её пугает. Уверен, если бы она была одна, ей бы не было так страшно, но сейчас на её хрупких плечиках лежит ещё и ответственность за наших детей. Не знаю, характерно ли это для всех мамочек в целом, но моя очаровашка просто не знает, кому может доверять.

Видимо, ей попросту некому.

– Варь, – зову я, когда мы спускаемся на пролёт между третьим и вторым этажом и делаем небольшую передышку, потому что даже такой короткий путь для моей Варюшки – целое испытание.

– М-м? – Слабо отзывается она, приваливается к перилам и прикрывает глаза.

Ей плохо? Может, это не из-за лестницы? Врачи что-то напутали с анализами? Я и сам не замечаю, как за пару секунд успеваю перепугаться до светящихся точек перед глазами. И уже собираюсь позвать кого-нибудь из медперсонала, как Варя открывает глаза и спокойно смотрит на меня снизу вверх, без слов спрашивая, что я там хотел.

– Ты в порядке? – Спрашиваю на всякий случай, пытаясь разглядеть на её лице хоть намёк на то, что что-то идёт не так.

Но Варюшка лишь улыбается, чуть щурится и насмешливо поддевает:

– Распереживался, папочка?

Как гора с плеч!

Облегченно выдыхаю, веду напряжёнными плечами и не без удовольствия наблюдаю за тем, как медленно краснеет осознавшая собственные слова Варька. Она открывает рот, собирается сказать какое-то глупое извинение, но я опережаю её куда более важным:

– Кто такой Паша?

И слышу её резкий громкий выдох.

Она и сама не понимает, но только что сказала мне куда больше, чем смогли бы её тщательно подобранные слова.

Вижу, как тяжело ей говорить о нём. Наверно, я полный моральный урод, но меня это радует: она не выглядит влюблённой по уши девочкой или женщиной, что сделала полностью осмысленный выбор и остановила своё внимание именно на этом человеке. Готов поспорить, её рядом с ним держит что-то вроде родительского слова или чувства вины. Согласитесь, их пересилить куда проще, чем бушующую в крови страсть или даже любовь.

И это, чёрт возьми, радует.

Глава двенадцатая. Варя

Егор понимает больше, чем мне хотелось бы. Я вижу это по его странно замерцавшим глазам и промелькнувшей на губах улыбке, которую он тут же спрятал, а потом и вовсе опустил голову, чтобы у меня не было возможности рассмотреть выражение его лица.

Я не понимаю причин, но меня это немного напрягает.

И одновременно самым немыслимым образом радует.

– Тебя это не касается, – говорю я очень мягко, не желая обидеть его вновь, но вместе с тем и твёрдо. – Моя личная жизнь – это только моё дело, понимаешь? Та наша ночь… это просто случайность. Случайность. Я совру, если скажу, что жалею о ней и обо всех последствиях, но… она ничего не значит. Если ты хочешь принимать участие в воспитании мо… наших детей, то я не буду мешать тебе в этом, но моя личная жизнь не должна тебя касаться. Как и твоя не должна волновать меня.

Это хорошие, правильные слова. Они должны были вразумить Егора и хотя бы попробовать заставить задуматься над их смыслом, но вместо всего этого он поднимает голову, внимательно смотрит мне в глаза и неожиданно хитро улыбается.

– Моя личная жизнь волнует тебя, да, очаровашка?

Он улыбается ещё шире, а мне остаётся только стоять и глупо хлопать глазами.

Всегда поражалась людям, что могут любые слова вывернуть совершенно не так и в итоге остаться в плюсе. Как у Егора это получается? Я ведь говорю ему абсолютно о другом.

Но он уже сделал какие-то выводы, и полученный результат ему явно нравится. Очень нравится.

– Слушай, – я пытаюсь осторожно забрать свой локоть из его руки, но Минин не отпускает, только смотрит странно: со снисхождением и радостью. И ещё чем-то, что я пока не могу определить. – Мне домой надо.

Не знаю, насколько действенными окажутся эти слова, и на всякий случай заранее начинаю переживать. У Егора совершенно не та реакция, что может быть у человека, который вдруг случайно узнал, что после всего одной ночи он уже почти стал отцом сразу двоих детей. Я не вижу на лице Минина страха, волнения, нерешительности и сомнений. На нём только радость.

Совершенно ненормальная радость.

– Конечно, – соглашается он подозрительно легко, – идём, я довезу тебя.

Егор не позволяет мне отказаться. Он помогает спуститься по лестнице в самый низ, затем придерживает для меня дверь, а после держит за руку, пока я осторожно спускаюсь по покрытой льдом и посыпанной песком лестнице и иду до его огромной машины. И вновь подсаживает в салон, совершенно не акцентируя на этом внимание.

И всю дорогу до моего дома говорит с кем-то по телефону – спокойно и по-деловому. Это долгий и напряжённый разговор, но Егор остаётся невозмутимым и даже умудряется пару раз тонко иронизировать. Я честно стараюсь не подслушивать, но это получается у меня с трудом, потому что всё это время Минин не отпускает моей руки.

Его пальцы переплетены с моими, и руки лежат на сидении между нами, но Егор не может успокоиться и постоянно вертит мою ладонь. А ещё смотрит. Почти каждую минуту поворачивает голову, тепло улыбается мне, опускает полный нежности взгляд на мой живот и вновь отворачивается, чтобы снова сказать своему собеседнику что-то очень важное.

Во всём этом есть лишь один минус, который сердце старательно пытается выдать за плюс: мне это нравится. Всё это. Не должно, но нравится.

И, когда автомобиль тормозит у моего подъезда, дорогу к которому я старательно объясняла молчаливому водителю Егора, мне даже немного жаль расставаться с Мининым. Не хочется возвращаться в чужой дом и слушать скандал Паши, который он наверняка устроит. Не хочется до рвущегося из груди крика, но я всё равно фальшиво улыбаюсь Егору и тянусь к дверце.

Минин останавливает меня жестом. Коротко прощается со своим собеседником, обещает перезвонить позже, и быстро вешает трубку. И всё это – не сводя с меня внимательного взгляда. Настолько внимательного, что я начинаю немного паниковать: неужели по мне видно, что так не хочется уходить?

– Варь, – говорит Егор серьёзно, даже не подозревая о том, что от этого его тона у меня внутри всё испуганно сжимается и стиснутые коленки начинают дрожать. – Я имею право переживать о тебе и наших детях. И я имею право знать: у тебя всё хорошо?

Странный вопрос. Такой, будто Минин что-то знает и даёт мне возможность признаться во всём самой.

Вот только не в чем признаваться.

– Всё замечательно, – вру я с улыбкой, не желая погружать его в свои проблемы.

И выскальзываю из машины раньше, чем Егор успевает сцапать меня за руку. Захлопываю дверь и бодро иду к подъезду. А когда тяжёлая железная дверь с трудом открывается, не выдерживаю и оборачиваюсь.

Егор стоит у машины, спрятав руки в карманы брюк, и не сводит с меня взгляда. Он ничего не говорит, даже рукой на прощание не машет, хотя я жду пару секунд. И в итоге именно мне приходится торопливо ему махнуть и спрятаться в подъезде.

Квартира на третьем этаже не спасает и не успокаивает – именно такие эмоции, по моему мнению, должны быть при возвращении домой. Эта квартира душит меня, как душила и в самый первый день. И каждая вещь здесь, начиная от полочки в прихожей и заканчивая статуэтками в гостиной, изо дня в день говорит мне о том, что это не мой дом. И вещи, которыми он заполнен «для вида», мне так же не принадлежат.

Я с трудом стягиваю ботинки, кое-как вешаю пальто на крючок и только после этого беру в руки телефон. И прикусываю губу, чтобы не заругаться вслух: на нём отключён звук. Не сложно догадаться, кто был тому виной. Теперь понятно, почему Паша не докучал мне звонками: он докучал, просто я не слышала.

И, как назло, именно в этот момент на экране совершенно беззвучно высвечивается входящий вызов: простое сухое «Паша» без фото.

Я в последний раз перевожу дыхание, тыча в экран пальцем и закрываю глаза.

И слышу в свой адрес столько мата, что закладывает уши.

Паша не пытается выбирать выражения, как не пытается и сдерживать себя. Он называет меня совершенно обидными несправедливыми словами, от которых ком стоит в горле и лишь одно желание – забиться в уголок и разрыдаться. И я бы так и сделала, если бы не была уверена: вечером он придёт с работы и устроит нашим соседям концерт по заявкам.

Я молча глотаю всё, что он на эмоциях орёт в телефон. Через пару минут Паша «сдувается» и напоследок обещает мне серьёзный разговор вечером. И отключается.

Хочется просто оставить все вещи, развернуться и выйти из этого дома. Уйти, чтобы никто и никогда не смог меня найти. Чтобы не было больше этих представлений и обвинений в ужасных вещах.

Какая-то часть меня понимает Пашу – совсем немного она его даже оправдывает. Он позвонил своей невесте, а в итоге наслушался неизвестно чего от совершенно незнакомого мужчины. Возможно, Егор даже сказал ему о том, кем он на самом деле является: отцом моих детей. Да, с этой точки зрения я могу понять Пашу и его злость.

Но есть и другая часть меня. Эта часть очень обижена на него из-за того, что Паша даже не попытался поговорить нормально и узнать всё от меня, а не от кого-то. Выходит, слова постороннего человека для него важнее слов собственной невесты.

Слёзы душат, но разрыдаться мне не позволяют: звонит мама.

И почти дословно повторяет слова Паши. Всё ясно, он опять успел нажаловаться ей. Он всегда жалуется маме, чаще всего просто нагло врёт, а она всегда верит ему, а не родной дочери.

Разговор с мамой затягивается на добрые полчаса. Она кричит и требует, чтобы я оставила любые связи с «этим бесчестным уродом», который «поматросил и бросил», а сама начала уже, наконец, думать головой, а не другим местом.

Говорит такое, чего от меня точно никогда не услышат мои дети. А в конце грозится поговорить с отцом о моём недостойном поведении. Папа из этой троицы самый понимающий, и кричать он не станет, но после разговора с Пашей и мамой я чувствую себя совершенно без сил.

Поэтому не включаю звук в телефоне, как собиралась. А после и вовсе вновь одеваюсь и обуваюсь и выхожу из квартиры, намереваясь прогуляться до ближайшего магазина. На морозе мне станет легче и спокойнее, я смогу адекватно обо всём подумать и… что?

Этот вопрос заставляет споткнуться на выходе из подъезда и остановиться на ступенях, непонимающе оглядываясь по сторонам. Подумаю я обо всём, а дальше что? Идти мне некуда. Нет, папа, если я попрошу, может даже дом где-нибудь загородом купить, но об этом гарантированно узнает мама, а вслед за ней и Паша, и в итоге мы просто переедем из этой квартиры в другой дом, потому что Павел не дурак, чтобы терять спонсора в лице моего отца. Он в состоянии разыграть встревоженного любящего мужчину – этого хватит, чтобы запудрить голову маме, а уж она промоет мозг папе.

Из собственных сбережений у меня нет почти ничего – деньги мне попросту не дают. Единственной надеждой была работа, но даже если меня и примут в издательство Минина, то мне понадобиться очень много времени на то, чтобы скопить на квартиру. Снимать её у кого-то я не намерена, мне нужен мой собственный дом и уверенность в том, что завтра нас с детьми не выставят вон.

У меня сводит желудок от всего этого. Я словно в комнате без окон и дверей, стены которой медленно сдавливают со всех сторон. Отсюда просто не выбраться.

Я ухожу дальше, чем планировала. В магазине бесцельно брожу мимо полок, не видя совершенно ничего. И, как итог, домой возвращаюсь с пустыми руками.

А там меня уже ждёт Паша.

Я слышу его крик даже раньше, чем вставляю ключ в замок. Хочу просто не реагировать и подождать, пока он успокоиться, но Паша хватает меня за рукав затрещавшего пальто и насильно втягивает в квартиру. С грохотом захлопывает входную дверь, почти швыряет меня на низкий диванчик у стены и нависает сверху, не собираюсь отпускать до тех пор, пока не выскажет всё.

– Дрянь! – Рычит он в ярости и обрушивает кулак на стену прямо над моей головой.

Я невольно вздрагиваю и втягиваю голову в плечи, но не успеваю даже рта раскрыть, как тут же слышу ядовитое:

– Нагулялась со своим выблядком? Нашла этого урода? Рада, да? Ещё и небось уйти собралась, стерва! Но знаешь что?

Его пальцы больно сжимают мой подбородок и с силой дёргают голову вверх, заставляя меня посмотреть в ненормально пульсирующие глаза с суженным до точки зрачком.

Мне страшно. Страшно настолько, что хочется вырваться и бежать – бежать без оглядки до тех пор, пока ноги не сотрутся. Изо всех сил, не разбирая дороги, лишь бы оказаться как можно дальше от этого человека.

– Ты никуда не уйдёшь, – выплёвывает он мне прямо в лицо с яростью, которой я раньше за ним не замечала. – Этот твой урод может идти нахуй, потому что не получит ни твоих детей, ни денег твоего отца. А если ты вздумаешь брыкаться…

Паша не договаривает. Он просто протягивает руку, берёт что-то с полочки и подносит к моему лицу ножницы. Самые обычные ножницы.

А я сама чувствую, как у меня перестаёт биться сердце.