Глава V
Вещий сон

Был прохладный, ясный ноябрьский вечер. Настя шла с работы, уткнувшись глазами в дорогу, чтобы спастись от неприятных воспоминаний при виде своего дома. Но, проходя мимо него, все-таки повернула голову и мельком взглянула на разбитые окна.

Теперь она жила у родителей. Тихо открыв дверь, девушка прошла в свою комнату. Из кухни доносился голос отца, он что-то рассказывал матери. Не желая попасться ему на глаза, Настя не торопилась на кухню, хотя хотела есть. Отец обычно в это время работал во дворе: строгал рубанком доски на верстаке, пилил, стучал молотком, а в один из дней приглашал дочку полюбоваться своим изделием. Изготовлял он все, что можно сделать из дерева: оконные рамы, книжные шкафы, табуретки. Все, что заказывали люди. Но чаще всего приходилось ему делать столы и скамейки, которые заказывали для похорон или свадеб. Бруски и доски для этого он украдкой привозил из совхозной столярки, в которой работал. А теперь в вечернее время во дворе он даже не включал электричество, часами сидел на кухне: разговаривал с матерью, пока она возилась с кастрюлями, либо читал газеты. Настя заметила, как быстро отец начал стареть: прежде спокойный и уравновешенный, но при этом очень подвижный, теперь он стал раздражительным и медлительным, даже ростом как будто сделался меньше.

Настя прислушалась. Родительский разговор велся неспешно, в мягкой домашней манере. Мать терпеливо помалкивала, отвечала неопределенно.

– Присела бы, – сказал отец, – целый день на ногах.

– Вот уж тарелки домою, – ответила мать. – Сядешь, потом ничего делать не хочется.

Отец зашелестел газетой.

– Вот – состоялась двадцать пятая районная конференция. Тут печатают доклад первого секретарь райкома. Знаешь его?

– Ты как скажешь. Что уж я, совсем что ли? Знаю, конечно.

– Я сроду не читал эти доклады, а это все равно силы нет, без дела сижу, дай-ка, думаю, почитаю. Оказывается, наш район наградили переходящим Красным знаменем за успехи в животноводстве и еще одним знаменем по итогам работы за девять месяцев этого года. И за какие же результаты, ты думаешь? Тут полгазеты он хвалится, а потом, послушай вот.

И отец начал читать:

«Вместе с тем год назад создано агропромышленное объединение, однако в большинстве звеньев не чувствуется коллективной ответственности. Урожайность кукурузы низкая, всего 34 центнера с гектара. В совхозе «Зеленая Горка» и того меньше – 23 центнера».

– Это – на орошаемых полях. Ты представляешь? В районе больше половины пашни орошается. Представляешь, какие затраты? А урожая нет. Тут не пишется, какую урожайность кукурузы получает Горожаева, но я слышал, где-то за семьдесят центнеров. Значит, во всех совхозах такая урожайность должна быть, земля-то почти везде одинаковая. Как-то не понятно мне, за что же наш район наградили знаменем? И если у нас, героев, такие дела, что же творится в других, в отстающих районах? – Мать позвякивала тарелками и ничего не отвечала. – С овощами вообще кошмар. Вот он перечисляет совхозы, в которых вырастили богатый урожай. А потом говорит, послушай: «Научившись выращивать высокие урожаи овощей и плодов, мы несем их большие потери из-за недостатка техники, срывов в работе перерабатывающей промышленности в напряженный период уборки огородной продукции, зачастую из-за неорганизованности проведения работ на сборе овощей и плодов». Ты представляешь? Ежегодно перепахивают целые поля с несобранными помидорами, больно смотреть. Стоит поле все красное, как на картинке, и по нему – трактор с плугом. А весной, зная, что все равно не соберут урожай, опять засевают столько же или еще больше.

Уму непостижимо. Первый секретарь вроде бы не дурак, голову надо иметь для такой работы. Он у нас на партсобрании прошлый раз выступал: язык подвешен о-го-го. Должен ведь понимать, что глупо так делать. Ведь все планы от него исходят, директора совхозов не по своей воле засевают такие площади. В райкоме партии думают, наверно, должны соображать, что и как лучше сделать. Для чего же проводят всякие заседания, пленумы, конференции?

– Да они этими пленумами скоро в гроб вгонят, – поддержала разговор мать.

– Одна болтовня, а толку никакого. Думаешь, там о твоих помидорах кто-то думает? Для них главное не забывать о себе. Они там неплохо пристроились: и зарплата, и квартиры, и бесплатные путевки в санатории. А мы – сами по себе. Как хочешь, так и живи.

Настя посмотрела в окно. Безлюдный хутор погружался в темноту.

Ощущалось отдаленное дыхание зимы. Светил яркий месяц. Верхушки деревьев на фоне чистого звездного неба торчали черными скелетами.

Высоко меж звезд перемещалась и мерцала светлая точка – в ночном небе летел самолет. Настя наблюдала за ним и думала: «Как обманчиво восприятие мира. Вот виднеется малюсенький светлячок, а на самом деле – это ревущая турбинами махина, внутри которой полно людей. Обманчиво все вокруг и все не такое, как кажется. Даже я сама не такая, как думаю о себе.

И все люди другие – никто не знает, кто они в действительности. Люди и не могут знать истины, потому что она, как это небо, эти звезды и весь этот непостижимый мир, не имеет ни начала, ни конца. И никому не известно, что правдиво, а что ложно. Вот Семен считает, что я ему изменила. Правда это или неправда? Я считаю, нет. Но ведь то, что я совершила, возможно, это уже и есть измена? А могла бы я перешагнуть запретную черту? Сама себе могу признаться, что тогда могла бы, а сейчас – нет. Выходит, человек каждый раз разный, так как мысли и чувства его постоянно меняются. Так какая же я в действительности, такая, которая могла бы изменить, или которая не могла бы? Как нелепо все получилось, и ничего уже не исправишь».

Она обратилась к детству – попыталась вспомнить, допускала ли и тогда ошибки? Но ничего, кроме безобидных шалостей вспомнить не могла. Та ее жизнь разительно отличалась от всего, что было теперь. На ее губах появилась невольная улыбка: о каких проступках и неверных решениях можно думать, если в детстве за нее все решали отец и мать. Тогда она этого не замечала, считала себя свободной и самостоятельной, а по существу жизнь проходила под диктовку.

* * *

Настя обвела взглядом свою комнату. Прежде на школьном столе всегда лежала стопка учебников, тетрадей и стояла ее магнитола «Sharp», сейчас на нем было пусто. У стены узкая односпальная кровать, при входе – шифоньер с аппликацией из соломки на дверках. Стол и кровать фабричные, а шифоньер отец сделал своими руками. Над столом к обоям приклеена большая черно-белая фотография, вырванная из какого-то журнала. С нее проницательно и твердо взирает Владимир Высоцкий. Рядом тикают старинные часы с кукушкой. Настя с удовлетворением подумала, как хорошо, что может сейчас побыть наедине с собой, и никто не нарушает ее спокойствия. «Да, я жила под диктовку, и все шло прекрасно, – продолжала размышлять она. – Но первый мой самостоятельный шаг оказался глупостью».

Когда родители своим деликатным и доверительным тоном убеждали, что еще рано выходить замуж, казалось: они ничего в жизни не понимают; не знают, что такое любовь. Каждое их слово, высказанное вопреки ее желанию, против Семена, она считала оскорбительным. Тогда неведомая сила тянула ее к Семену, чувства покорили ее волю, подчинили разум. Она, словно слепая, кроме него не видела ничего вокруг.

Девушка вся ушла в воспоминания, почувствовав себя потерянной, заблудившейся. И вдруг с удивлением подумала, что осуждающие ее за измену мужу разговоры, преследующие первое время повсюду, не так и страшны. Вадим больше не приезжал, поэтому в народе начали возникать разногласия, сомнения в правдоподобности того, что ей приписывали. Некоторые даже жалели ее, своим отношением выражали откровенное сочувствие по поводу оговоров и напраслины. Судя по тому, что Семен приостыл и больше не предпринимал никаких мер для расправы с ней, вероятно, такие разговоры дошли и до него. Долгое время ходил он с перебинтованными руками, бледный и подавленный. Встречи с Настей не искал, не пришел к ней даже тогда, когда узнал, что она подала заявление на развод.

Неизменной оставалась только позиция отца. Утром, на второй день после Настиного бегства от Семена, когда она собиралась на работу, он спросил ее:

– Ну, нажилась замужем? Теперь ты, по крайней мере, понимаешь, какую глупость сотворила? А когда мы с матерью отговаривали тебя, не послушалась? Так вот, как тогда я сказал, так и сейчас говорю: вышла замуж

– живи. Значит, собирайся и иди к себе домой, позорить нас нечего.

Не называл он ее больше Настенькой, никак не называл: что-то перевернулось в нем. Ну, просто как подменили его. Совсем другим стал. Настя попыталась, как в детстве, прильнуть к нему котеночком.

– Папулечка, ты у меня самый хороший, самый добрый, – приговаривала она, присев к нему на колени и поглаживая своей рукой его по плечу. – Не прогоняй меня, пожалуйста, я теперь всегда буду слушаться тебя.

Ни в какую: уходи и все тут. Насте некуда было идти, и она не уходила из родительского дома, но предпочитала быть незаметной, реже попадаться отцу на глаза, потому что при виде нее он сразу становился хмурым.

Мать плакала, упрашивала его:

– Что ты взъелся на нее, из родного дома гонишь? Ведь она дочь твоя, не чужая.

Отец оставался непреклонным. Тогда она стала просить его хотя бы застеклить окна.

– Ты сам подумай, как она будет жить с разбитыми окошками? – говорила она.

– Ты меня на посмешище не выставляй, – отвечал отец. – Этот придурок перемолотил стекла, а я теперь должен у всех на виду стеклить, насмешки выслушивать?

Так и стоял Настин дом с зияющими дырами в рамах, как после погрома. Не подходил к нему и Семен. Да он и не мог ничего сделать своими искалеченными руками.

Вскоре поползли промеж людей новые слухи, вроде бы Семен переметнулся к Зое. Настя своими ушами слышала, как возле конторы одна женщина говорила:

– Семен-то к Зойке наведывается.

– А что? Дело молодое, – отвечал ей какой-то мужчина. – Не будет же он один жить, без бабы.

Как будто специально для Насти это было сказано.

И действительно, вскоре Семен сошелся с Зоей, она быстренько прибрала его к рукам. Немного пожили они у его родителей, а потом уехали в хутор Сусат. Там умерла Зоина тетка. У нее был один-единственный сын, но он лет десять тому назад разбился на мотоцикле, а других наследников не сыскалось. Вот дом и достался Зое.

* * *

Пришла повестка в суд, Настю с Семеном развели. Казалось, она ждала этого события больше всего, в то же время опасалась, что Семен сведет счеты с ней – «пришибет где-нибудь». В тот вечер впервые за долгое время она заснула легко. А среди ночи увидела страшный сон и очнулась в слезах. Сложное чувство растревожило ее: тут был и сам по себе сон, и всплывшее после пробуждения воспоминание, с ним связанное. Боясь открыть глаза, она вытерла о подушку слезы, сжалась вся и лежала неподвижно.

В этом сне Настя шла босиком то ли по песку, то ли по рыхлой земле, долго блуждала в темноте, как будто скрывалась от кого-то. Вдруг очутилась в густом лесу, ее лицо и руки царапали ветки. Она наклонялась под ними, спотыкалась о торчащие из земли корни деревьев и раз за разом падала. В полумраке она различала бледные силуэты, которые, словно живые тени, плясали по стволам деревьев, и вдруг разглядела Семена. Он, то и дело оглядываясь по сторонам, пробирался сквозь густые заросли кустарника и что-то кричал. Настя остановилась и прислушалась, но разобрать слов не смогла. Все это происходило как будто на знакомой местности, между деревьев и глубоких рвов, наполненных грязной водой. Впереди – топкие болота. И вдруг прямо на глазах болота превращаются в красивый луг. Ветра нет, а плотная масса травы волнуется, как светло-зеленая вода, и невидимым потоком стекается в глубокую канаву.

– Теперь сюда приходи на любовные свидания, – говорит ей, наклоняясь, Семен, а сам опускается по воздуху на дно этой канавы и, продолжая наклоняться, исчезает на дне ее. Насте не хватает воли спуститься туда. Она смотрит в яму, из нее пахнет тиной и смрадом. Этот запах, словно туман, поднимается вверх и заполняет весь воздух вокруг.

– Я не могу приходить к тебе на свидания Настя.

– Не можешь? – переспрашивает он, и плавно поднимается.

Тут они оказались среди деревьев. Проталкиваясь меж ними, прижались друг к другу, и нечаянно обнялись. Семен сильно сжал ей кончики пальцев. Это пожатие как будто означало, что она должна раздеваться.

– Все женщины должны раздеваться, когда им пожимают пальцы, – сказал он.

– Это в порядке вещей, – ответила Настя, снимая платье. И взглянула на Семена. Но, оказалось, это не он, а Вадим. И вдруг Вадим оказался в тесной и душной комнате, похожей на шалаш, и, приготовившись схватить ее, протянул длинную руку. Настя не могла вспомнить, как это происходило, но во сне знала, что он может быть и рядом с ней, и в той комнате одновременно. Она отодвигалась от руки все дальше и дальше. И вдруг почувствовала глубокую, незнакомую доселе нежность к нему. Ей захотелось, чтобы они были мужем и женой и жили вместе в этом лесу. И вот они идут по лесу, как по улице, не таясь, без страха.

– Смотри, какие деревья в нашем хуторе, – говорит Настя, – все тоненькие. Это молодая поросль, после вырубки. Я уже здесь была.

Она прислонилась к дереву, а Вадим стоял на краю обрыва и не шевелился. Настя стояла голая и улыбалась с иронией, как будто недоумевая, почему он мешкает. А потом подняла перед собой руки и стала манить его к себе пальчиками.

– Подходи поближе, подходи! Смотри, какие карие у меня глаза.

– Знаю, знаю, не до глаз мне сейчас. Женщине надо ложиться первой.

– Разве? Какое это имеет значение?

Он лег и потянул ее на землю. Она покорилась ему. Вдруг золотистыми пучками полились косые лучи солнца, и стало светло и уютно, как в летний вечер. Настя лежала на упругой траве, а парень целовал ее губы. Но Настя ничего не чувствовала, только думала: этого не может быть. И тут, увидев, как через луг, высоко поднимая ноги, к ним идёт человек в рыцарских доспехах, она засуетилась и сказала:

– Давай укроемся.

– Не бойся, ему еще долго идти, сто двадцать шесть шагов, – успокоил ее Вадим. – А когда он меня увидит, повернется назад.

– Как тебя зовут, милый? – спросила она, ощутив на себе тяжесть его беспокойного тела.

– Какой глупый вопрос. Меня зовут Семеном. А как тебя зовут, я знаю.

– Откуда ты знаешь?

– Я все про тебя знаю.

Настя взглянула ему в лицо и испугалась. Это был действительно Семен. Тогда он встал и жутко захохотал.

– Вот я тебя и заманил, теперь ты никуда от меня не денешься. Видишь, какие тут ямы: глубокие, с водичкой.

Настя хотела подняться и убежать, но не смогла, ноги ее сделались ватными. А Семен вдруг весь почернел и стал косматым, как горилла.