Вышколенные, все коротко стриженные (ради гигиены!) лакеи быстро заставили стол холодными закусками. За всем следил сам владелец ресторана Иван Соколов, бывший лакей, трезвостью и бережливостью сумевший скопить изрядный капитал.

– Извольте попробовать икру черную – наисвежайшая. Вот-с, с горячим калачиком под водку – сплошной восторг чувств! Семга и балычок-с, как всегда, самые нежные, малосольные-с. А вот, Аполлинарий Николаевич, ваш любимый салат рыбный – паризьен. И точно, наслаждение райское! Раки провансаль – брюхо просаль, самые крупные-с.

Джунковский удивился:

– Точно, по размерам не раки – животные прямо.

Ресторатор продолжал:

– А это осетрина претаньер.

– А что рекомендуешь на горячие закуски? – спросил Соколов, плотоядно оглядывая стол. После дворцового разговления у графа целый день во рту крошки не было.

Ресторатор поманил лакеев:

– Роман, Казимир, чтоб на этом столе сей миг были во всей красе горячие закуски: тарталет из дичи, канапе бекас, омары и лангустины америкен, суфле из анчоусов, крокет де валяй перегурдин. – И к гостям, с низким поклоном: – А что из супов-с, ваши превосходительства, как изволите распорядиться? Вам, Владимир Федорович, по обыкновению, уху из стерляди с расстегаями?

Джунковский лениво проговорил:

– Нет, прикажи сделать солянку сборную мясную…

– В единый миг-с! А вам-с, Аполлинарий Николаевич, излюбленное-с – солянку из осетрины? А то еще есть борщ «Царский», рассольник с курицей «Принцесса Анна», лапша с потрошками…

Соколов махнул рукой:

– Хватит, Иван Григорьевич!

Ресторатор с настоятельной угодливостью продолжал:

– А на рыбное горячее от нашего заведения вашему столу, как всегда-с, «Граф Соколов» – стерлядь паровая на шампанском, фаршированная крабами, черной и красной икрой-с!

Лакей разлил по рюмкам из запотевшей бутылки смирновскую водку – «Столовое вино № 31».

– Приятного апетикса!

Азарт

Джунковский поднялся:

– Первую, как заведено, за благополучие и процветание его императорского величества Николая Александровича!

Соколов крикнул:

– Ура, ура, ура!

Друзья с аппетитом выпили, закусили.

Малость насытившись, Соколов рассказал о нечаянной встрече в пересыльной тюрьме с Бродским. Джунковский жевал, внимательно поглядывал на сыщика. Утерев уста матерчатой салфеткой, спросил:

– Не врет ли? Точно ли оговорили этого Бродского?

– У меня создалось твердое убеждение, что это дело выдумали харьковские сыщики.

– Зачем им такой риск? А если бы разоблачили их?

– Риск им показался невеликим, Владимир Федорович. Действительно, сколько ни писал этот Бродский жалоб, на них даже ответы не пришли. Да и вообще неизвестно, вышли жалобы из стен тюрьмы или их выбросили в корзину с мусором? Да и кому нужны они, эти жалобы? Кассационная комиссия завалена ими. Не только опротестовывать решения суда – читать жалобы некогда. А тут страшное преступление: еврей отравил человека, лома у него обнаружили вещественные доказательства преступления – яд, украденные часы. Какие уж тут основания для протеста!

– С этим, Аполлинарий Николаевич, я согласен. Но ты не объяснил мне цель, какую преследовали харьковские пинкертоны, сажая в тюрьму якобы безвинного Бродского.

– Во-первых, запугать других, обложенных данью. Во-вторых, Сычев теперь может без помех посещать богатую красивую даму, оставшуюся до седых волос без компании с законным супругом. И не отдавать долг – две тысячи.

Джунковский отложил серебряный прибор, задумчиво побарабанил пальцами по краю стола.

– Даже не верится, что подобное возможно! – Заглянул в лицо сыщика. – Аполлинарий Николаевич, займись этим делом, раскрути его. Хотя… – опять постучал пальцами, – хотя думаю, что доказать невиновность Бродского будет ох как тяжело. Ведь все против него!

А главное, тебе придется состязаться в хитрости не с глупыми воришками, а с опытным, знающим все законные и противозаконные уловки начальником сыскной полиции. Возьми с собой толковых людей и выезжай в Харьков.

Соколов широко улыбнулся:

– Владимир Федорович, я поеду в Харьков один. Трудно? Но это лишь увеличивает мой азарт.

– Что ж! Выпьем за твой грядущий триумф, гений сыска. Поверь, буду молиться за тебя.

Друзья обнялись.

Божественный Шаляпин

На эстраде знаменитый Василий Андреев дал знак, и «Великорусский оркестр» грянул «Боже, царя храни!». Зал дружно поднялся и запел:

 
Боже, царя храни!
Сильный, державный.
Царствуй на славу, на славу нам.
Царствуй на страх врагам.
Царь православный…
 

Волшебный голос Шаляпина не затерялся в этом могучем хоре, звучал с небывалой мощью, трогая до слез чарующей прелестью.

Лакеи на громадном подносе в роскошном оформлении лангустами и зеленью несли крупные фаршированные стерляди – «Граф Соколов».

Гостеприимный Харьков

Поезд несся к губернскому городу Харькову. За окном мелькали тщательно возделанные поля, побеленные к Пасхе стены мазанок, стоящие на высоких местах церкви с золотыми куполами, цветущие сады, стада коров. И повсюду работящие крестьяне в самобытных, цветастых одеждах.

Сыщик тщательно обдумывал план действий. Вариантов было несколько. Соколов усмехнулся: «Никто в одиночку не вызвался бы распутывать такое дело! Местные пинкертоны сделают все, чтобы спрятать концы в воду. Страх перед наказанием заставит их пойти на крайние меры. Какие? Пока не ведаю. Впрочем, у меня есть преимущество – внезапность. Ведь этот Сычев с подручными никак не ожидает ни нового следствия, ни тем более моего приезда. Вот и схлестнемся, посмотрим, кто кого!»

Сыщик в предвкушении захватывающих событий улыбнулся и азартно потер ладоши.

* * *

Солнце уже клонилось к горизонту, когда извергающий клубы шипящего пара, сотрясая голубой эфир короткими веселыми гудками, поезд последний раз лязгнул буферами и остановился на харьковском перроне.

Соколов ловко преодолел густую вокзальную толпу. Его чемодан тащил пахнувший чесноком и перегаром носильщик. Посапывая, он на ходу уговаривал:

– Барин, ежели в гостиницу, так лучше «Большой Московской» не бывает. Чтоб мне на этом месте треснуть! И езды – что рукой до…

Соколов вспомнил: путеводитель рекомендовал именно «Большую Московскую» как «самую дорогую, но весьма комфортабельную, с вежливой прислугой, с рестораном, в котором отличные повара».

Носильщик, оказавшись на широкой привокзальной площади, заорал:

– Ей, Пармен, давай сюды! – За каждого клиента он получал чаевые от владельцев гостиницы. – Позвольте, ваше благородие, поклажу в коляску водрузить.

И вас подсадить-с! Спасибо за денежную награду, пошли вам Святая Богородица того, чего хочется.

* * *

Соколов взял люкс – за пять рублей в сутки. Он сделал небольшую силовую гимнастику, принял душ, побрился и, по обычаю, тщательно одевшись, вышел на улицу.

Он держал путь к начальнику сыскного отделения.

Именины сердца

Сычев оказался упитанным и веселым до развязности мужчиной сорока лет. Смолоду он служил в конной гвардии и даже достиг подполковничьего звания. Но потом у него произошла какая-то история с супругой командира полка. В результате всех этих романтических событий Сычев получил от командира по морде и увольнение с военной службы.

Вернувшись в родной Харьков, бывший конногвардеец нашел применение своей энергии в сыскной полиции. Вверенную ему территорию он рассматривал как поверженный вражеский город, в котором все принадлежит ему, Сычеву: и добро в лавках, и жены обывателей. И хотя по новой службе мундир и шашка ему были не положены, Сычев для пущей важности носил то и другое. По отношению к подчиненным и просителям он держался очень строго.

Увидав в своем кабинете Соколова, одетого в штатское платье и вошедшего без доклада дежурного, он раздул щеки и грозно выкрикнул:

– Кто р-разр-решил? Чего пр-решься без доклада? Соколов невозмутимо отвечал:

– Я на тебя, Сергей Фролович, без доклада еще и наручники нацеплю.

Сычев на мгновение остолбенел, но тут же выскочил из-за стола, сжимая кулаки и готовый броситься в драку. Однако, выяснив, что перед ним стоит порученец товарища министра, да к тому же сам знаменитый Соколов, осклабил зубастую пасть:

– Нет, в такое счастье верить невозможно! Вы, граф, простите мою горячность. Служба, сами знаете, беспокойная, каждая рвань норовит досадить. Виноват-с!

– Ничего, я не обиделся!

– Коллега, ваш приезд, как говорил покойный Гоголь, такая радость, прямо именины сердца!

И Сычев от полноты чувств собрался было хлопнуть гостя по плечу. Однако под леденящим взглядом Соколова рука повисла в воздухе. Сычев подергал себя за ус и крякнул.

– Оченно приятно! Эй, Фроленко, никого не пускать! – Повернулся к Соколову: – Разрешите, граф, величать вас по имени и отчеству?

– Разрешаю.

– Аполлинарий… э-э…

– Аполлинарий Николаевич!

– По доброму русскому обычаю, Аполлинарий Николаевич, позвольте распорядиться насчет обеда. – Сычев выразительно щелкнул себя пальцем по горлу. – Покушать после трудной дороги – дело разлюбезное.

– Не хлопочи…

Соколов с удовольствием заметил, что Сычев изрядно разволновался. Приезд столь важного гостя его явно встревожил: слишком много грехов водилось за начальником сыска, слишком много жалоб на него отправляли обыватели. Правда, приятель-почтмейстер такие жалобы в общей корреспонденции вылавливал и передавал Сычеву, но это никак не гарантировало спокойствия. Сычев судорожно налил и махом выпил стакан зельтерской воды. Взглянул из-под кустистых бровей:

– Аполлинарий Николаевич, вы где остановились? В «Большой Московской»? Если желаете, можно у меня дома. Места много, я человек одинокий! Служанка из себя, хе-хе, хоть на парижскую выставку.

– Не стоит беспокойства, Сергей Фролович. Служанка тебе пригодится для собственного употребления. Как процветаешь в богоспасаемом граде Харькове?

Сычев малость подумал и затараторил:

– Забот много! Покрасили фасад губернской тюрьмы, заставили самих заключенных. Ловко? Устроили в тюрьме мебельную мастерскую – плетеные кресла, парты для гимназий. Хотя это вовсе не наша прямая обязанность. – Сычев долго рассказывал про свои замечательные успехи, про местных жуликов, аферистов, фармазонов, про их исключительную хитрость. Наконец закончил: – Но мы, себя не жалея, без отдыха и сна преступников ловим.

Романтическая история

Гений сыска молча уперся взглядом в Сычева.

Тот заерзал в кресле. На его физиономии ясно читалась мысль: «С чем приперся этот столичный ферт? Случайно? Или чего пронюхал? В любом случае следует задобрить».

Соколов насмешливо сказал:

– Наслышан про твои героические подвиги! Опасного убийцу Бродского на каторгу отправил.

Сычев запыхтел, как перестоявший под жаром самовар:

– Как же, очень опасный тип. Ничего святого нет у этого гнусного народца – отравить собственного товарища, ай-ай-ай! А вроде бы вполне обеспеченный, репутация солидная… Ну и нравы!

Соколов решил: «Тертый калач! От такого можно ждать любой каверзы».

Сычев вновь заговорил:

– Там история романтическая. Убитый, по фамилии Кугельский, имел амурную связь с Саррой, супругой Бродского. Убитого понять можно: Сарра очень хороша собой, нравов вовсе не ветхозаветных, – рассмеялся, – а самых передовых, эмансипированных. Бродский, когда прознал про измену, понятно, возмутился и на почве ревности его и того, отправил к праотцам.

Соколов иронично покачал головой:

– Ах, Отелло Харьковской губернии!

– На почве ревности многие преступления совершаются. Тут прочитал в «Полицейском вестнике» замечательную статью, автор пишет о преступниках «по страсти». Повышенное половое влечение часто толкает на преступления. Помню, у нас в полку… – На мгновение задумался, махнул рукой. – Впрочем, к делу это не относится. О чем говорить? Бродский сам во всем признался. И яд у него нашли. И часы Кугельского. Подлец, одним словом!

Соколов хитро прищурился:

– Стало быть, и ты, Сергей Фролович, был на волоске от смерти?

Сычев выпучил глаза:

– То есть?

– Ты ведь тоже пользуешься у Сарры успехом.

Сычев на мгновение смутился, зачмокал губами, но решил последнюю реплику пропустить мимо ушей. Он лишь с самым глубокомысленным видом повторил:

– История романтическая, да-с! Трудно в нее поверить, но двое свидетелей видели, как Бродский насыпал в пиво Кугельскому белый порошок, а сам после этого быстро ушел из трактира. Несчастный выпил пиво, вскоре начались резкие желудочные боли, изо рта пошла пена и – летальный исход.

Соколов вопросительно поднял бровь:

– Так как же Бродский мог похитить с мертвеца часы, если он ушел прежде, чем Кугельский умер?

Сычев невозмутимо продолжал:

– А может, он часы прежде взял – поносить, а отравил, чтобы не возвращать? Эх, Аполлинарий Николаевич, это такой народец ушлый, что его и не поймешь – пройдохи.

– Скажи, Сергей Фролович, зачем богатому человеку рисковать ради какого-то пустяка – часов?

Сычев помахал пальцем:

– Нет, Аполлинарий Николаевич, не знаете вы этих прохиндеев. Они чем богаче, тем жаднее. И потом, как я заметил – чувство ревности толкает на самые мерзкие поступки, на кровавые.

Соколов усмехнулся:

– Говоришь, двое свидетелей? И фамилии свидетелей – Годлевский и Ярошинский? Так?

Сычев не смутился, напористо ответил:

– Они самые, а что?

– Фигуры очень непристойные. Первый три раза сидел за воровство, второй отбыл семилетнюю каторгу за грабежи.

– Ну и что? У них неприязненных отношений с Бродским не было, их показания заслуживают доверия. Сам Бродский куда отвратительнее их обоих.

Соколов расхохотался:

– Но деньги у него ты не брезговал брать! Не ошибаюсь?

Сычев шумно задышал, раздул щеки:

– Какие деньги? Чтобы я, кавалерийский подполковник, у какого-то торговца стал деньги брать? Никогда!

– Неужто запамятовал? Две тысячи – это большие деньги. И расписочку давал.

Сычев сидел, потупив взор в пол, стиснув зубы. Нервно дернул головой:

– Поклеп, оговор! Это Бродский нарочно сочинил, клеветник позорный.

Упорное запирательство

Соколов продолжил самым ласковым голосом:

– Сергей Фролович, бери лист бумаги и пиши объяснительную записку.

Сычев упрямо помотал головой:

– Не брал! И писать не буду.

– Вот как? Не хочешь признаться в малом?

– Не в чем признаваться.

Соколов задушевно продолжал:

– Нет, не уважаешь ты меня, Сергей Фролович, совсем ко мне не испытываешь ни почтения, ни страха. И напрасно! Тогда тебе придется отвечать за вымогательство двухсот тысяч и за прочие художества. Это я тебе обещаю.

Сычев так и подскочил в кресле, театрально взмахнул руками и выпучил глаза:

– Каких таких двухсот тысяч?

– Потерял память? Бедняга! – Вздохнул. – Неужто лечиться на Сахалин поедешь? Жалость какая! Ведь еще и лишат всех прав состояния.

– Одни ваши фантазии!

– Видит Бог, я не кровожаден. Последний раз говорю: одумайся, не запирайся! Ведь ты такой мужественный, такой прямой и честный. Лай, к примеру, тебе два-три эскадрона, да ты впереди всех понесешься на боевом скакуне, первым влетишь с шашкой на вражеские бастионы. Чего здесь ты трусишь? А? Обещаю: если будешь мне помогать распутывать это дело, сделаю все возможное, чтобы облегчить тебе участь. Ну?

Сычев долго молчал, громко сопел. Наконец, твердо что-то решив, взмахнул от груди рукой, сказал, как отрезал:

– Ничего не знаю, ничего не ведаю: денег у этого пархатого Бродского не брал, расписки не писал. И про двести тысяч не слыхал. Это мои завистники клевещут.

– Это какие завистники?

– Будто сами не знаете!

– Я-то знаю, но хочу проверить! Об одном и том же мы говорим?

– Клеветники эти – мой бывший помощник Шанларук и бывший агент Заманский.

– Бывшие? Стало быть, ты выгнал их со службы?

– А что, я чай пить с ними должен? Все-то вы на меня клевещете. Интриги! Я чист как стеклышко. За ваше самоуправство еще ответите!

Соколов поднялся на ноги, отчего головой вознесся высоко над собеседником, резко перейдя на ледяной тон, сказал:

– Что ж ты, «стеклышко», объявил мне войну? Видимо, в силу провинциальной ограниченности ты, Сергей Фролович, плохо представляешь, с кем решил единоборствовать. И переоценил свои возможности. Теперь пощады от меня не жди.

– Я завтра утром должен по делам службы ехать в Луганск.

– Завтра утром, ровно в десять, ты будешь отвечать на мои вопросы. Взять с тебя подписку о невыезде?

– Нет, не надо. Но у меня есть начальство…

– Полицмейстера и губернатора я поставлю в известность. Но не вздумай мешать следствию, давать плохие советы Годлевскому, Ярошинскому и прочим соучастникам. Я ведь быстро все прознаю.

– Какие советы?

– Не смущай их советами: «Срочно сматывайтесь из города, пока этот Соколов тут. И ни в чем не признавайтесь».

Соколов подумал: «Два-три филера и впрямь не помешали бы, проследил бы сейчас этого дядю».

Сычев запыхтел:

– Коллега, вы меня прямо держите за какого-то жулика. Обидно все-таки!

– Обижайся сколько хочешь, но тебе, Сергей Фролович, водить меня за нос нет резона. Обман дорого обойдется. Если Ярошинского и Годлевского в городе не окажется, обещаю: тебя повезут в Москву в кандалах, со срамом. Или сразу в реке утоплю – без суда и следствия.

Сычев изобразил из себя оскорбленную невинность.

– Как же так! – Почесал за ухом, почмокал губами. – Коллега, можете на меня положиться: и Годлевский, и Ярошинский встретятся с вами. Если вы в них сомневаетесь, так мы ихние души вытряхнем.

Соколову такая перемена в настроении начальника сыска понравилась. Он с удовольствием произнес:

– Вот и молодец! Теперь вижу – государственный ум у тебя, Сергей Фролович.

Сычев с энтузиазмом продолжал:

– Коли позволите, приеду прямо к вам в гостиницу.

Соколов кивнул:

– Договорились!