Верно осведомленная горьковская «Новая жизнь» в номере от 6 января сообщала: «Совнарком провел в большой тревоге ночь на пятое января. Пришли сведения, что Преображенский и Семеновский полки в своем большинстве решили присоединиться к социал-революционерам и примут участие в манифестации под лозунгами „Вся власть Учредительному собранию“, что таково же настроение 2-го Балтийского флотского экипажа… Тревога из Смольного передалась всем правительственным учреждениям. Во все комиссариаты были вытребованы усиленные наряды красногвардейцев. Везде установлены были ночные дежурства. До 5–6 часов утра в Смольном и комиссариатах не смыкали глаз».

Еще накануне Совнарком предложил «членам мирных делегаций Германии, Австрии, Болгарии и Турции (находящимся в то время в Петрограде) перейти на 5 января в более безопасное помещение, нежели то, в котором они находились».

3

Наконец, в четыре часа пополудни истомленных долгим ожиданием депутатов допустили в зал. На улице уже победили большевики: оружие над лозунгами всегда имеет преимущество. Расселись по фракциям.

Ленинцы явились дружной, хорошо пообедавшей и выпившей компанией с заранее приготовленным плакатом «Фракция большевиков». Удобно разместились в креслах Коллонтай, Дыбенко, Вера Фигнер, Стеклов-Нахимкес, будущая следователь ЧК Розимирович и другие. Отсутствует Троцкий: он укатил в Брест – сдавать немцам Россию.

В левой от председателя ложе – Ленин. Прижав к виску вытянутый палец, умным и напряженным взглядом он следит за всем происходящим. Убедившись, что все идет по разработанному им сценарию, успокоился, откинулся на спинку кресла. Бледные губы кривит ехидная усмешка.

Из рядов большинства поднялся на сцену социал-революционер Лоркипанидзе. Он предложил в председательствующие Швецова. Тот медленно, старческой походкой взошел на трибуну, налил себе в стакан воду и начал пить. С балкона, где собрались матросы, солдаты и какие-то неизвестные личности, раздались насмешливые крики:

– Пей до дна, пей до дна…

Швецов опустил стакан и недоуменно начал озираться вокруг. Слева, где сидели большевики, послышались истошные вопли: «Вон!», «Х… моржовый!», «Самозванец!». Кто-то свистел, кто-то блеял, стучали пюпитрами.

Очевидец свидетельствует: «Беснующаяся, потерявшая человеческий облик и разум толпа. Особо выделялись своим неистовством Крыленко, Луначарский, Степанов-Скворцов, Спиридонова, Камков. Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки. Заложенные в рот пальцы. С хоров усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собою зрелище бесноватых: не то цирк, не то зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались, но и пытали, и распинали.

Старейший не перестает действовать председательским звонком и сквозь шум и неистовство объявляет Учредительное собрание открытым. В ту же минуту на трибуне сзади него и рядом появляется ряд фигур. Секретарь ЦИКа, будущий чекист Аванесов, вырывает из рук Швецова звонок и передает его Свердлову. Тот вторично объявляет заседание открытым. Именем ЦИКа Свердлов „выражает надежду“ на „полное признание“ Учредительным собранием всех декретов и постановлений, изданных Совнаркомом, и на одобрение собранием декларации „российской социалистической революции“, провозгласившей не индивидуальные права человека и гражданина „на свободную эксплуатацию людей, лишенных орудий и средств производства“, а коллективные „права трудящегося и эксплуатируемого народа“. Это была та самая нелепая „Декларация“, которая потом вошла целиком в первую Конституцию РСФСР от 10 июля 1918 года и которая пятью годами позднее была полностью отброшена тою же советской властью из Конституции СССР 6 июля 1923 года.

Из ложи правительства Ленин шлет записку в большевистскую фракцию. И, точно по команде, поднимается Степанов-Скворцов и предлагает пропеть „Интернационал“. Все встают. Поют. У левых и правых свои дирижеры. У социал-революционеров находящийся впереди Чернов, время от времени оборачивающийся лицом к депутатам и широкой жестикуляцией силящийся их вдохновить и увлечь. Поют, однако, далеко не все. На обоих флангах нестерпимо фальшивят. И не только звуки, шедшие как попало, вразброд, „по фракциям“, фальшивят…

Устами председателя ЦИКа Свердлова большевики предъявили категорическое требование – признать „в корне неправильным, даже с формальной точки зрения, противопоставление себя советской власти. Власть должна принадлежать целиком и исключительно трудящимся массам и их полномочному представительству – Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов“. Задачи же Учредительного собрания „исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества“».

Умело торпедированное большевиками, Учредительное собрание медленно разваливалось.

4

Пока депутаты тщетно пытались кое-как наладить заседание, в Таврическом саду матросы произвели закулисный расстрел.

Дело было так. Ленин оставил на вешалке пальто. Его карман провисал под какой-то тяжестью. Одного из часовых это заинтересовало: «Что это там у нашего Ильича?» Запустив в карман руку, он извлек на свет божий револьвер.

– Пригодится в хозяйстве, – решил красногвардеец, реквизируя находку. – Ильичу всегда новый выдадут.

Тем временем, устав от шума в зале, Ленин решил прогуляться во дворике дворца. Он накинул на себя пальто, которое сделалось вдруг подозрительно легким.

– Где револьвер? – возмутился Ильич. – Сюда – Дыбенко!

Явился сконфуженный народный комиссар.

– Что это такое?! – топал ногами вождь. – Обыск и выемка? Карманников развели среди караульных! Отыскать вора и наказать.

Через три минуты виновного обнаружили. Через пять, выведя во двор и поставив к толстому дубу, матросы стали совещаться:

– Как казнить врага, поднявшего подлую руку на собственность вождя мировой революции, – повесить или расстрелять?

– Повесить бы – оно лучше! – кто-то высказал предложение. – Пусть подрыгается, а нам потеха смешная.

– И то дело! Тащи веревку и обмылок!

Пока прикидывали, на какую ветку сподручней забросить, вернулся посыльный.

– Вот, обмылок в сортире умыкнул, а из веревок только это… – И он протянул тонкий шнур для подъема портьер.

– Эх, раззява! – возмутились матросы. – Посмотри, солдат, на чем тебя он вешать хочет – шнурок тонкий, а ты жирный довольно. Сорвешься как пить дать!

Солдат, глотая сопли, рыдал навзрыд:

– Братцы, помилуйте! За что убивать собираетесь? За какой-то поганый револьвер. Парнишка мой из деревни приехал, хотел ему подарок сделать. Галок стрелять. А любимый Ильич себе самый лучший достанет…

– Дело, конечно, пустяковое. Но помиловать никак нельзя. Оставим тебя живым, а ты на глаза Ильичу попадешься, он от этого может расстроиться и в сердцах нас прикажет «замочить». Так что мы тебя сейчас быстренько прикончим, а потом за твою душу выпьем. У тебя, сердечный, сколько денег при себе? А вот в этом кармане? Давай сюда, тебе уже без надобности. И сам шнурок намыливай.

– Выдержит! – хохотали матросы. – Солдат уже легче стал, вишь, от страха обдриставшись…

Но тут выяснилось, что пока обсуждались технические вопросы, кто-то спер обмылок. Тогда солдата с шутками-прибаутками расстреляли.

* * *

Тем временем во дворце события шли своим трагическим ходом. Ленин с ближайшим окружением окончательно покинул зал. Соскучившаяся от безделья стража стала развлекаться тем, что наводила ружья на депутатов, брала на мушку, вскрикивала «пуф!» и дико ржала.

Но выстрел однажды едва не прозвучал по-настоящему. Какой-то матрос признал в эсере Бунакове-Фондаминском былого комиссара Черноморского флота, не пустившего однажды его на берег. И только исступленный крик депутата Бакута: «Опомнись!» – и удар кулаком остановили покусителя. (Погибнет Илья Исидорович Бунаков, видный публицист, один из создателей и редактор знаменитых парижских «Современных записок», от рук фашистов в 1942 году – как участник движения Сопротивления.)

5

«В полукруглом зале сложенные по углам гранаты и патронные сумки, составленные ружья. Не зал, а становище. Учредительное собрание не только окружено врагами, оно во вражеском стане, внутри, в самом логовище зверя. В отдельных группах «митингуют», спорят. Кое-кто из членов собрания пытается убедить солдат в правоте Учредительного собрания и преступности большевиков. Доносится:

– И Ленину пуля, если обманет!..

Комната, отведенная под фракцию социал-революционеров, занята матросами. Из комендатуры услужливо сообщают, что начальство не гарантирует защиту депутатов от расстрела в зале заседания. Тягучая тоска, скорбь и боль усугубляются от сознания безысходности положения и собственного бессилия. Жертвенность не находит для себя выхода. Что делают, пусть бы делали скорей!..

В зале собрания матросы и красноармейцы уже совсем перестали стесняться. Прыгают через барьеры лож, щелкают на ходу затворами, вихрем проносятся на хоры. Из ушедшей фракции большевиков фактически покинули зал лишь более видные; менее известные перебрались с депутатских кресел на хоры и в проходы и оттуда наблюдают и подают реплики. В публике на хорах тревога, почти паника. Депутаты на местах неподвижны. Большинство Учредительного собрания изолировано от мира, как изолирован Таврический дворец от Петрограда, Петроград – от России. Кругом шум, а большинство точно в пустыне, преданное и покинутое на волю победителей: чтобы за других – за народ и за Россию – испить горькую чашу. Передают, что к Таврическому высланы кареты и автомобили для увоза арестуемых. И в этом было даже нечто успокоительное – все-таки некоторая определенность!» – писал Марк Вишняк.

* * *

Был пятый час утра. Сомлевшие от недосыпа депутаты оглашали и вотировали загодя закон о земле, обращение к союзным державам, отвергающее сепаратные переговоры, и «именем народов, государство Российское составляющих», постановление о федеральном устройстве Российской демократической республики.

Вразвалку, поплевывая семечной шелухой, на сцену медленно поднялся коротконогий брыластый матрос. Он шел к креслу Чернова, занятого процедурой голосования. За ним шагах в десяти вразвалку следовали его дружки в тельняшках и с ружьями за плечами.

Матроса этого звали Железняков, а в матросских и анархических кругах просто Железкой. Славился он главным образом необузданностью нрава, даже среди матросов его считали дебоширом и грубияном. Регулярно он обходил квартиры «буржуев», делал там никем не санкционированные обыски и выемки. И все, естественно, сходило с рук. Ведь сам Ленин, вербуя в свои ряды подонков, бросил крылатый клич:

– Грабь награбленное!

Вот и грабили.

Чернов с досадой повернулся к Железнякову:

– Что, товарищ матрос, вам надо?

– Чеши отселя! – И Железняков сплюнул шелуху. Вчера он перепил, и теперь ломило в висках. – Чего лупетки вытаращил? И граблями не махай, а то врежу промеж рогов…

– Как вы смеете! – возмутился Чернов. Он подбежал к трибуне и, обращаясь к залу, крикнул: – Большевики-уголовники творят насилие над народными представителями!

Железняков, вдруг свирепея, заорал ему в лицо, обдав густым перегаром:

– Ты не «представитель»! Ты – просто сволочь! Дерьмо собачье! Хрен моржовый!

Матросы направили дула ружей на депутатов.

В зале началась свалка. Все бросились к выходу, забывая вещи и портфели.

Чернов, внешне пытаясь сохранять достоинство, под насмешливым взглядом Железнякова нарочито медленно сошел со сцены. Вслед ему донесся презрительный голос Железнякова:

– «Представители», мать вашу! Ухи устали слушать треп!

Часы показывали четыре часа сорок минут.

Учредительное собрание – мечта нескольких поколений русских людей, – не успев родиться, перестало существовать. Германские деньги были переданы в надежные руки.