Этот чудом сохранившийся дом, согласно легенде, был построен еще при Иване Васильевиче Грозном. Толстые покосившиеся стены, изъеденные трещинами, глубоченный, из громадных белых камней подвал, фасад, вылезший далеко за линию новых построек, – все дышит глубокой стариной. И еще напоминает об ужасной истории, случившейся здесь на заре двадцатого века.

Связи случайные

Если читатель полагает, что похитители средств передвижения появились одновременно с развитием автомобильного транспорта, то он заблуждается. Во времена благословенные, патриархальные, были лихие людишки, похищавшие коляски, кареты, брички, ландо, фаэтоны, кабриолеты, телеги и даже похоронные дроги.

В Москве появилась целая шайка, которую долго не удавалось поймать. Наконец напали на след. Началась слежка, ибо важно было выявить всех: и кто угонял, и кто затем продавал скамейку (так на воровском жаргоне называли лошадь), и коляску, и рубашку (сбрую).

* * *

Вот с этой слежки и началось дело, о котором наш рассказ. Памятный читателям «Кровавой плахи» агент Гусаков-сын влетел, взмыленный, в кабинет начальника сыска Гартье и, облизывая пересохшие губы, взволнованно заговорил:

– Я вчера «вел» Маньку Губу, ну, эту, Марьям Гулямдину, по делу «экипажей». Взял я ее от булочной Филиппова на Мясницкой площади. Ну, значит, идет Манька по аллее Чистых прудов, вдруг – шасть! – к ней какой-то господин подваливает. Высокий, в костюме-тройке, на животе толстая золотая цепочка – богатый франт, одним словом. И усищи – ну, право, шире плеч! – нафабренные торчат. Начинает он Маньке что-то заливать, явно, что ухаживает…

– Да, Манька из себя аппетитная. Помнится, прежде на Тверском работала целкой, — кивнул одобрительно Гартье. (Заметим: на жаргоне «целка» – это незарегистрированная проститутка.)

Гусаков залпом осушил стакан воды и уже более спокойно продолжал:

– Господин веселый, да и Манька, дура, рада, что такого солидного кавалера завлекла. Зашли они в винный подвальчик у Покровских ворот. Минут через тридцать Манька выплыла явно навеселе. Ее спутник кликнул лихача, я тоже – держу их крепко. На Старой Басманной они вошли в небольшой дом, что напротив церкви Никиты Мученика. Господин своим ключом открыл входную дверь – это с торца, там, где Александровское коммерческое училище. Думаю: надо ждать! За час-другой господин успеет к Маньке под юбку слазить, буду дальше ее пасти.

Гартье начал раздражаться:

– Ты, Иван, сразу дело говори. Манька от тебя «соскочила»?

– Хуже! Она вообще куда-то испарилась. Вроде миражного видения. Как собака всю ночь дрожал от холода – во, рубашечка у меня тонкая, дневная. В девять утра господин вышел из дома. Глазам не верю – один!

Закрыл дверь на ключ, отправился к Межевому институту в Гороховском. Там трактир. К десяти вернулся домой – у него прием…

– Какой такой прием?

– Ах, Николай Федорович, забыл сказать: этот господин – дантист. И у него вывеска, медными буквами написано:

Дантист

Альфред Оттович ЛЕПИНЬШ

Безболевое лечение

Прием с 10 до 14 часов

Тут мой папаша нарисовался – я его извозчиком вызвал. Полтинник позвольте в счет включить. Покумекали, решили: пусть мой папаша, Матвей Иванович, идет под видом зуб выдернуть – вдруг Маньку обнаружит? Дантист дернул у папаши зуб, благо гнилой был. И зачем-то долго-долго эту вонючку нюхал, словно цветок какой. А папаша отдал ему целковый (я в счет включу?) и начал действовать: он у меня страсть какой бедовый! И в туалет сходил, и вроде по ошибке вместо выхода – извините, дескать, от боли мозги помутились – в спальню влез. Нигде Маньки не видно. Сейчас он пасет двери выхода. Замену просит.

Судьба-злодейка

Гартье приказал:

– Эй, Галкин! Гони в Мытищи… Привези Соколова.

…Граф появился, как всегда, веселый, красивый, шумный:

– Ну, начальство, где шампанское? Проспорил ты, Николай Федорович! Обещал неделю меня не беспокоить, а сам и трех дней выдержать не смог.

Гартье изложил всю эту странную историю. Соколов, знакомый с Гулямдиной, грустно заметил:

– У этой Маньки жизнь несчастная. Было ей шестнадцать, посватался к ней какой-то инженер-путеец, человек достойный, да под поезд попал, пополам его перерезало. Отец, правоверный мусульманин, когда узнал, что дочь, не дождавшись никях (свадьбы), носит ребенка, выгнал ее из дому. Манька родила, а кормить крошечную Розалию нечем. Вот и пошла тротуары шлифовать. Тяготилась она своей блядской профессией, да куда из порочного круга выбьешься? Пристала к «экипажникам»… Гусаков, иди сюда! Поезжай к дворнику, где Манька живет, – это дом семь по Ваганьковскому. Скажи: если появится Манька, пусть даст нам знать. Жеребцов, возьми в архиве все, что есть на этого дантиста. И вести за ним неусыпное наблюдение! Да, еще следует затребовать все дела о пропавших дамах, скажем, за последние два года. Выполняй приказ!

Страшное предположение

Закончился яркий, горячий, полный шума, движения, красок августовский день. Один из немногочисленных дней, составляющих человеческую жизнь. День, отпущенный Создателем для мира между людьми, для всеобщей радости, для наслаждения природой и прекраснейшей ее частью – женской прелестью, лучше которой нет ничего в Мироздании.

Но в этот праздник жизни врывались адовы создания, ненавидевшие Бога и все живое. Эти создания несли зло и распад.

Сидя за столом у окна, за которым все более стихала вечерняя Москва, Соколов изучал ворох документов, чтобы хоть немного уменьшить, ослабить это черное зло. Из глубокого кресла, стоявшего в дальнем углу, явственно доносилось похрапывание. Это не выдержал дневной маеты Жеребцов – сон сморил его.

Соколов любил этого парня, ценя его исполнительность, бесстрашие и вполне по-детски наивную цельность неиспорченной натуры. Со всей своей непосредственностью Жеребцов презирал законы, если они мешали ему ловить убийц и бандитов, и с легкой совестью эти законы нарушал. За это, как утверждали злые языки, порою бывал бит своим патроном, которого, впрочем, все равно горячо обожал.

– Эй, дрыхло, раскрой вежды! – крикнул Соколов. – Ты знаешь, сколько особ прекрасного пола без следа сгинуло за два года? Пять! Манька, если не найдется, станет шестой. И все эти исчезновения начались полтора года назад – с приездом в Москву дантиста.

– Вот это открытие! – расцвел Жеребцов. – Едем брать…

– На основании этого совпадения нам разрешения не дадут. Гусаков – свидетель неважный. Он задремал, а Манька выскользнула из дома.

Жеребцов фыркнул:

– А на кой нам ляд разрешение? Мы сами себе разрешим – проведем литерное мероприятие номер один.

– Обыскать жилище в отсутствие хозяина? Дешевый номер для бездарей. Нет, мы тщательно простучим каждый сантиметр стен, полы, если надо, подымем, но в присутствии дантиста. И ты будешь глядеть не отрываясь в его зрачки! Как только они превратятся в точку, заходит кадык, побледнеет – значит, там ищем! И сделаем это завтра.

Жеребцов полюбопытствовал:

– Аполлинарий Николаевич, что это? Какие фото на столе?

– Это Гартье в свое время забрал у родственников портреты пропавших женщин. Посмотри внимательней, что у них общего?

– Все молоды, хорошенькие.

– И еще заметь: они все, как наша Манька, брюнетки и с крупными, объемистыми бюстами. Красота, я сказал бы, одного порядка! Все они, по справкам, не отличались безупречной нравственностью. То есть можно было подойти на улице, пообещать деньги, и они пошли бы за незнакомым. Впрочем, утро вечера мудренее. Я пришлю горничную Глашу, она тебе здесь, в кабинете, на диване постелит.

…Всю ночь Жеребцову снились бандиты, захватывающие дух погони и округлые прелести Глаши.

Тщетные предосторожности

Ровно в девять утра в Большом Гнездниковском произошла встреча: Соколов, еще накануне соединившись по телефону 171-86 с владельцем загадочного дома по Старой Басманной неким Половинкиным, пригласил его к себе: «Для конфиденциального разговора!»

Этот Половинкин, оказавшийся зажиточным владельцем многих домов и желчным, нервным господином, никак не мог уразуметь, зачем господа сыщики желают осмотреть его дом.

– Городская управа хочет его купить под наши нужды, – соврал Жеребцов. – За о-очень большие деньги.

– Поехали, – сразу же согласился Половинкин.

Путники поймали какого-то ваньку – древнего деда, не спешившего погонять полудохлую кобыленку рыжей масти, и скромненько отправились на Басманную. Хотя Соколов был в штатском неброском костюме, но его величественный вид, строгий взгляд умных глаз создавали впечатление чего-то генерал-губернаторского. Он внушительно произнес:

– Господин Половинкин, ни в коем случае не говорите вашим жильцам, что мы из сыска. Не следует волновать умы.

Половинкин в ответ что-то буркнул.

…Сначала для проформы зашли в хозяйские апартаменты. Бегло огляделись и направились к дантисту. В кресле у того, открыв рот, сидела пациентка в пышном шелковом платье и с крупными бриллиантами в ушах.

– Это супруга городского головы Гучкова, – с придыханием шепнул Половинкин. – Важная дама!

Дантист зашевелил усищами.

– Что угодно, любезные?

– Простите за беспокойство, – самым душевным тоном изрек Соколов, – осматриваем здания города, чтобы предотвратить обвалы.

– Господа из городской управы, – выпалил глупый Половинкин.

Дама, продолжая держать рот открытым, удивленно вытаращила глаза: сотрудники ее мужа? Но она таких никогда не видела.

Дантист гневно раздул щеки, отчего палкообразные усы зашевелились.

– И что вы намерены в моем доме делать?

– Осмотрим состояние кладки и быстро уйдем, – миролюбиво ответил Соколов. И поклонился даме: – Извините, такая у нас работа. – Кивнул Жеребцову: – Николай Иванович, приступай.

1 2 3

Премиум

4.41

(37 оценок)