Советов. Каково ощущение от жуткой мысли, когда в безлюдный поздний вечер тебе в

затылок дышит черный призрак сексуального маньяка и не хватающий за руку только

потому, что тебе уже за двадцать с лишним… А если нет, и ты еще школьница? Тогда

окажешься на Его сексуальном ложе, отдавая ему энергию для наслаждения криком о

6

помощи или безумной мольбой о пощаде. Вот оно – Великое наслаждение слепого

инстинкта, дающего стимул жизни!

Да. Уходят в прошлое человеческие шалости на поприще узаконенных садистских

изощрений. Все скучней преобразуется жизнь в великой Стране Советов. Текущий век

делится на две эпохи – на Великую Эпоху Созидания до смерти Сталина и после нее…

Заметно меркнет стимул жизни, подавляемый чуждыми установками и желаниями. То,

что осталось от прошлого инстинктивно прячется, закрываясь от внешнего мира

неприступной дверью подсознания, чтобы сохраниться там и быть готовым в любую

благоприятную минуту выйти наружу и насладиться своим родным привычным делом.

Неуютно и пакостно на душе от этой ущербности. И только приближаясь к дому КГБ на

Лубянской площади, чувствуется облегчение, прилив интереса к чему-то впереди, к тому,

чего лучше не знать, чтобы не отпугнуть обманчивое радостное сладострастие. Еще

сильней вырастает это чувство, когда в ладонях ощущается массивная ручка дубовой

двери подъезда №1-а, когда открывается тяжелая грозная масса, физически внушающая

любому входящему безграничную власть вершителя судеб. У входа встречают трое

вооруженных солдат, приветствуют, если этого достоин, и по должности можно не

предъявлять пропуск, но это все равно нужно делать, соблюдать святой ритуал, без

которого власть теряет смысл. Потом идет вверх лестница в просторную приемную. Там

встретит испытывающий взгляд молодой секретарши с лицом, меняющимся в

зависимости от ранга посетителя. За ее спиной тяжелая дверь, ведущая в прихожую и

большой кабинет с длинным Т-образным столом, массивным креслом для начальника,

портретом Ленина над креслом, бюстом Дзержинского возле стены, камином в углу, тремя

окнами, выходящими на Лубянскую площадь, где темной длинной тенью стоит

Монументальный Железный Феликс.

Слева на столе под рукой пульт телефонной связи с кнопками и ярким гербом Союза

Советских Социалистических Республик.

Когда кресло всеобъемлет расправленную спину, заставив поверить в реальность еще

одного наступившего счастливого дня, кресло, десятилетиями наводящее ужас на Страну,

тогда можно закрыть глаза и мысленно ощутить окружающую обстановку, дающую

уверенность Вершителя в деле строительства Коммунизма. Первым в нем сидел

Дзержинский, потом Ягода, Ежов, Берия… Очень лестно помнить, что его называют

креслом Инквизитора. Эта мысль поддерживает и вселяет уверенность. Еще и то, что

позади, за спиной – там дверь в еще одну прихожую и еще один кабинет – Дзержинского.

Самая примечательная деталь здесь – камин. Кабинет показывали во всех революционных

киносюжетах. В прихожей туалет, душ, комната отдыха с кроватью, небольшим

холодильником, платяным шкафом.

Мысленно вернувшись, обнаруживается, как и в былые времена, – папка уже лежит на

полированной поверхности стола. В ней очередное «Дело», еще один лакомый кусочек от

«врагов народа», испробовать который хочется с таким нетерпением. Жаль только, что

теперь не раскрутить это «блюдо», как прежде, с профессиональным знанием дела, с

расстановочкой и вкусом. Хотя, какая разница! Можно и представить, Бог не обидел

памятью о прошлом и живым воображением… Слышится, слышится лязг железных

дверей, звяк тюремных ключей, крики, плач, измученные, ожесточенные лица жертв и

палачей. Женская обнаженная фигура, стоящая в карцере-одиночке на покрытом льдом

полу, обливаемая ледяной водой – все для получения ложных показаний – наслаждение

для мужчины в облике Дьявола…

В тонкой папке:

«Справка от 6.12.75 г.

Совершенно секретно.

Как следует из протокола от…

Назаров Владимир Александрович, 1935 года рождения, г. Москва, (женат на Серенко

Нине Марковне, малолетний сын Анатолий Владимирович), ранее по делам не проходил,

7

ученый международного уровня, тема – Биоэнергетика, Тибетские доктрины йоги, автор

опасного открытия совместно с Робертом Корневым, инженером-исследователем научно-

исследовательского Института (закрытого первого отдела) Министерства Вооруженных

Сил СССР.

Пояснительная беседа:

– Товарищ Назаров, надеюсь вам понятно, зачем вас пригласили?

– Догадываюсь. Как обычно перед поездкой в Америку на конференцию вы решили

повлиять на меня должным образом. Не так ли?

– Надеюсь, вы понимаете, о чем пойдет речь? Мы думаем, что нет. Поэтому. .

– Извините. Можно узнать кто это «мы»?

– Мы – лицо государства. Вы – деталь этого лица. Мы следим за его чистотой. И

поэтому никто не может изменить его, как заблагорассудится в угоду личных взглядов…

– Что, личное не имеет общественного значения?

– Вот именно. Хорошо выражаетесь.

– Это не мои слова.

– Да? Нам будет интересно узнать, чьи же. Но это потом. А сейчас я хочу вас

проинструктировать.

– У меня к вам серьезный вопрос, касающийся моей поездки на Международную

конференцию в Miami. Как вы понимаете, проблема, которую там будут обсуждать, очень

важна в общечеловеческом значении и полноценность нашей с моим соавтором по

открытию феномена, Робертом Корневым без его участия не будет обеспечена.

– Об этом мы уже с вами говорили. Зачем снова возвращаться к тому, что обсуждению

не подлежит? Роберт Корнев работает в засекреченном учреждении военного назначения,

выезд ему запрещен, вы это знаете, что впрочем, огласке не подлежит, и вы не далее, чем в

прошлом собеседовании дали подписку.

– Значит, освещение столь важного открытия будет проходить без него?

– Справитесь. На то вы и уважаемый ученый. А сейчас поговорим о норме поведения и

ответственности, как словом, так и действием в общественных кругах иностранных

государств»…

*

С приходом к власти одного человека в короткий срок рушатся плохие и хорошие устои

миллионов. Что будут делать царствующие чиновники с приходом новоявленных

фаворитов единственного в мире государства уверенно претендующего на счастливое

будущее своего народа? Евгений на этот вопрос не смог бы ответить с приходом к власти

нового наследника советской власти по простой причине – в его жизни еще не было

опыта… А разведчику главное опыт. Профессиональные наработки.

В другом кабинете, менее государственном, но более ответственном за судьбы своих

подопечных, встретились двое – начальник и подчиненный. Это другая компания, другие

люди, с другими идеями, но речь шла о том же месте назначения, о тех же участниках, о

тех же событиях.

Когда все приличествующие и наставительные разговоры были высказаны, Петр

Васильевич заметил:

– «Кобра» вполне реальная головная боль, но не наша.

– Что это? – бросил Евгений с независимой небрежностью любопытного.

Петр Васильевич Горин ему нравился. В характере этого человека где-то внутри, он

точно знал, полагаясь на чутье разведчика, таилось домашнее тепло. Напоминало оно

родительский дом, мать и отца, живущих вполне благополучной жизнью в Жаворонках в

своем доме с садом. Номенклатурная семья… О нем и его родителях заботились, здесь

нужно отдать должное, аккуратно и с педантической обязательностью такой очень

советской организации, как КГБ.

– Это террористическая группировка в Маями, как нам стало известно от наших

агентов в округе Дейд, но необходимо узнать, не направлена ли она своими бредовыми

8

идеями на срыв отношений между Советским Союзом и США. Я имею в виду скорую

поездку главы нашего правительства в Соединенные Штаты. Если да, то пусть этим

занимаются соответствующие люди, а вы краем глаза просто понаблюдайте, если вас не

затруднит, дабы это не касалось напрямую вашего задания. В общем, вы меня понимаете…

– Да, Петр Васильевич. Вы хотите сказать, что это не главное, что это контрольный

пункт в задании, на всякий случай, если пути с агентами по делу «Кобра» случайно

перехлестнутся в ходе событий?

– Точно. Ваша же задача – Назаров Владимир Александрович. Оружие, которое он

носит в себе, признано на высшем уровне Министерством Вооруженных Сил

стратегическим. Сам он этого не подозревает. И это должно остаться в строгой

секретности. Ибо, кто знает, эти ученые так ранимы! Владимир Александрович особо,

может и сорваться. Что-то еще не так изобретет, – он улыбнулся добродушной улыбкой, –

вы это должны знать. Чтобы четко сознавать огромную ответственность своей миссии.

– Все будет выполнено, Петр Васильевич. Это я вам лично обещаю, – теперь улыбнулся

Евгений.

Петр Васильевич ответил скромной дежурной улыбкой.

– Там, в Miami, вам нужно сжиться с обстановкой, время для вас не ограничено, средства

тоже. Мы знаем вас, Евгений Петрович, как аккуратного преданного делу советского

агента, и я это говорю не только от имени руководства комитета, но и от себя лично. Вы

мне симпатичны, Евгений. Лучше будет, если вы… вы ведь холостяк… молодой…

обзаведетесь в Miami семьей, мы вас тянуть сюда не будем, даже после выполнения

задания. Для вас там будет всегда работа, которая, я знаю, вам по душе. Так что с Богом,

Евгений Петрович. С новосельем вас и всего вам наилучшего в нелегком труде.

Miami,

Иллюзия Земли

ИЮНЬ двигался к закату. Наступало время, когда местному жителю Miami на

последующие два месяца можно было позволить себе лишнее. Межсезонье приносило

отдых туристам и отпускникам, обещало побаловать пониженными ценами и свободой

безделья. Для инспектора полиции Джона Конрада этот период был вторым отпуском,

дающим возможность полнее проводить время со своей возлюбленной, секретаршей

шефа, Моной в ее городской квартире в Miami-Бич. Или по-мужски встретиться в баре с

другом, журналистом одного веского журнала округа Дейд, Майклом, от души поболтать

за чашечкой кофе или традиционным их напитком, – коньяком и ледяной водой. И то, и

другое как-то скрашивало неспокойную жизнь инспектора Джона, энергичного,

неженатого, пятидесятилетнего мужчины. На что-то фундаментальное во время работы

рассчитывать не приходилось – все-таки мелкие, изредка возникающие дела, не давали

полностью расслабиться.

Когда нужные разговоры себя исчерпали и в голову сам по себе стал лезть всякий бред,

Джон откинулся на спинку жесткого кресла, какие были в этом баре, и в блаженном

прищуре посмотрел на Майкла:

– Я тут что-то не понимаю, Майкл. Разве тебя не тянет к родственникам в Россию?

Майкл пожал плечами:

– Видно я не подвержен ностальгии, Джон. Родственников там я навещаю где-то раз в

два года. Видишь ли, моя профессия нейтрализует это чувство. Приходится много и далеко

передвигаться по делам издательства. Мой последний визит в Россию, как ты помнишь,

завершен книгой «На грани».

– Читал. Только странный псевдоним ты взял, приятель.

9

– Это не псевдоним. Это фамилия греческая моего племянника в России. Все, о чем

идет речь в этом романе, с его слов. Я прочитал его рукопись, когда был у него в гостях.

Там опубликовать это ему не разрешили коммунисты… А как ты находишь «Уникальное

убийство»?

– Не читал. Когда ты это написал?

– На прошлой неделе вышел в журнале. Первая часть. Прочти. Мне важно твое мнение,

как полицейского. Говорят, я выдал вариант для криминала.

– Ладно. Сегодня ознакомлюсь. Мона получает ваш журнал. Потом скажу.

В боковом кармане инспектора просигналил радиотелефон. Джон удивленно приподнял

бровь и приложил трубку к уху.

– Слушаю, инспектор Конрад. Где? Мм… Сейчас еду, – он спрятал телефон, с досадой

отвернулся к окну.

Майкл с усмешкой заметил:

– Кажется, Джон, тебе подвалила долгожданная работа.

– Тебе не кажется. Так и есть. У нас соскучиться не дадут. Убийство на Хибискус-роуд

630. Странно – в такое-то время! Черт! А я хотел расслабиться. Теперь накрылась моя

встреча с Моной. Хорошо. Приезжай. Получишь материал с первых рук.

– О`кей, я мигом, Джон. Только возьму фотокамеру. До встречи!

Припаркованная у входа в бар машина инспектора, взвизгнув, рванула с места и на

скорости скрылась за углом улицы.

*

Секретарша Мона жила одна на Вестфлагнер-стрит в фешенебельной квартире,

доставшейся ей от престарелых родителей, переехавших в скромный двухэтажный домик

на берегу океана. Неподалеку от дома на Вестфлагнер-стрит находилась автостоянка.

Здесь Джон, даже ночью приезжая к Моне, всегда оставлял машину, и это давно не

удивляло хозяев стоянки, благосклонно относившихся к инспектору.

Мона была намного моложе инспектора, и ей казалось, что разница в возрасте лишает

их связь всякой перспективы. А она мечтала о семье, она любила Джона и не скрывала

этого ни от кого. Даже шеф полиции, Билли Гроунд относился к этому так, если бы Мона

уже была замужем за Джоном.

Было еще рано и Мона, выпив для бодрости кофе, не спеша начала собираться в

управление. Она вспомнила, что Джон так и не пришел к ней вечером, как обещал, и на

работе вряд ли появится. Из отдела расследований сообщили, что он на выезде по

убийству на Хибискус-роуд.

Мона ощупью по привычке протянула руку за бюстгальтером на туалетном столике, но

с удивлением обнаружила, что его там не оказалось. Не было там и часов-браслета –

подарка Джона. Создавалось впечатление, словно ее перенесли в мир другой жизни. Тогда

она стала припоминать вчерашний вечер и нашла, что он необычно просто прошел в

сравнении с прошлыми днями. Вернулась домой рано, шеф отпустил ее, как это он часто

делал, когда работы во второй половине дня не предвиделось. Она пошаталась по

магазинам и супермаркетам и уже в пятом часу была дома. Вечером же не только не

смотрела телевизор, но даже по хозяйству ничего не делала, разделась и легла с

намерением проспать до самого утра. Она взяла книгу, как обычно почитать перед сном, и

заснула, обронив ее на пол. Куда же делись ее вещи? Что это – паранойя? Разве она

относилась к тем женщинам, которые бесятся от половой недостаточности из-за

отсутствия потенциального мужчины?

Мона в растерянности обыскала все вокруг, а в результате взяла свои старые часы и

надела другой бюстгальтер – время подгоняло, и раздумывать было некогда.

На работу все же она опоздала. Шеф, не поднимая головы от бумаг, кинул исподлобья

недовольный взгляд и пробурчал себе под нос:

– Как только Джон успевает одновременно ловить преступников и ублажать женщину

настолько, что ей не хватает времени явиться на работу вовремя! – при этом он не скрывал

10

своей благосклонности к любимой секретарше. В ней он ценил трезвый ум, умение

толково вести дела. Кроме того, Мона часто, участвуя в каком-нибудь разбирательстве,

неожиданно проявляла свое уникальное женское чутье…

– Простите, шеф… – спокойно с достоинством проговорила она.

– Конечно, милая, – сказал он, отрываясь от чтения, – что у тебя?

– Даже неловко вам это рассказывать.

– Ничего, мы люди свои. Что, может, Джон на этот раз подвел? Или ситуация приняла

затяжной характер?

Мона признательно улыбнулась.

– Браслет свой не смогла найти.

Гроунд изучающее посмотрел на Мону:

– Ты меня, милая, вдруг сочла за идиота. Что с тобой?

Мона слегка покраснела:

– Да нет. Я правду говорю – и еще a brassiere куда-то делся.

Гроунд неудержимо покатился со смеху.

– Постой, ты, наверное, сегодня не в себе и решила все свести к шутке, да? Хорошо.

Прощаю. Ты же знаешь, я тебе всегда прощаю. И даже не ревную, – заметил он, – не

только потому, что Джон мой приятель, нет…

– Да, шеф, черт возьми! Я говорю правду, – перебила она Гроунда.

Но продолжить ей не удалось. Гроунд снова грохнул в неудержимом смехе, обеими

руками отмахиваясь от Моны, и старое расшатанное кресло своим скрипом преданно

отвечало его резким движениям.

– Ну почему же, верю, милая, – подавив смех, успокоил он Мону, – я понял, что вы с

Джоном в этом деле дошли до ручки. Но ничего. Ты не волнуйся. Все придет в норму.

Пусть он только явится! Я ему сделаю вливание за такое отношение к моей любимой

секретарше. Я ему!.. Прикажу одну-две недели принимать сельдерей или женьшень, все

равно, можно и то, и другое одновременно. Так что, работай без проблем… – добавил он,

заметив наплыв слез на глазах у Моны.

– Билли, – овладев собой, сказала она серьезно после маленькой паузы, – странно, но

мне кажется все это очень подозрительным. Вы только послушайте. Вчера, когда ложилась

спать, я закрыла входную дверь не только на замок, но и на цепочку. А утром обнаружила,

что цепочка отброшена. Такое впечатление, будто ее открыли изнутри и, уходя, не смогли

вложить в паз, понимаете? И потом – пропажа…

– Успокойся. Это Джон. Это его штучки. Тут все просто: он не хотел будить свою

любимую женщину. Поняла?

Мона задумалась, молча достала из сейфа отчеты, начала печатать.

Конечно, у Джона были ключи, и он, несомненно, мог прийти среди ночи, когда она

спала. Но уж точно не смог бы удержаться от соблазна разбудить ее, по меньшей мере, для

любовных ласк. Не может быть, чтобы он овладел ею, и она этого не заметила бы. Вот

почему Гроунд так смеялся. Не только потому, что часами сидит за бумагами, отчего

поневоле будешь смеяться. Да потому, что это действительно смешно! Получается, что она

как холодная курица, не заметила, когда ее накрыл любимый мужчина. Чушь собачья. Да

все было бы так… если бы не дверная цепочка!

*

У дома стояла машина патрульного полицейского. Группу по расследованию убийств

Джон не заставил долго ждать. Его встретил молодой полицейский, распахнув перед ним

дверь квартиры.

В гостиной при свете еще не успевшего потускнеть завершающего дня он увидел

лежащего на полу мужчину средних лет застывшего в судорогах… Мужчина был одет в

шелковую пижаму и носки, рядом валялся стул, на котором он, очевидно, сидел за столом.

Разбитый бокал с пролитой на столе и полу жидкостью подсказывал эту мысль. На ковре

11

обозначилось мокрое пятно. Возле лица потерпевшего, искаженного предсмертными

мучениями валялись осколки разбитого бокала. Кисть руки сжимала один из осколков, и

глубокий порез на ладони кровоточил, застывая, на отворот пижамы. На столе возле

лужицы содержимого бокала лежала скомканная записка: «Дорогая Мона, рассудок не

позволял мне по собственной воле уйти в предназначенный мир. Если бы не твоя ищейка,

Джон Конрад, которого ты предпочла мне! Теперь я готов выполнить твое желание: я пью

приготовленный тобой напиток божественного освобождения. Я оставляю тебя навсегда,

как ты и хотела. Не забывай, если сможешь. Твой Клод».

– Что ты будешь делать с этим? – у него за спиной стоял Майкл.

Джон еще как следует не осмыслил происшедшее, прикурил, глянул на дверь, где в этот

момент появилась грузная фигура Форста, а за ним его помощники, и не спеша положил

записку в карман:

– Еще не знаю. Но ты этого не видел, – сказал он, глубоко затягиваясь сигарой, – все

остальное можешь фотографировать, – добавил, отходя в сторону с видом одураченного

человека, не желающего мешать людям заниматься серьезным делом.

Майкл сделал несколько снимков, пока тело потерпевшего еще покоилось на своем

роковом месте, вернулся к выходу, кивком головы отозвав Джона.

– Тогда для тебя есть кое-что срочное. Как ты думаешь, кто сообщил об этом

самоубийстве?

– Майкл, задавай вопросы полегче, – с досадой отмахнулся Джон.

Его выворачивала наизнанку неимоверная информация, лежащая у него в кармане. Все

еще не верилось в ее реальность.

– По приезду в издательство мне врулили телефонную запись. Какой-то тип сообщал,

что это он убил на Хибискус-роуд своего друга Клода, о чем очень сожалеет. Но сделал он

это для блага бедняги, поскольку нет прощенья на небесах самоубийце. И еще. Получасом

раньше осведомитель об этом сообщил в полицию.

– И все? – Джон, похоже, обрел трезвый рассудок и включился в работу.

– А тебе этого мало?

– Признаков шантажа не было? Что тебя с ним связывает?