Глава четвёртая

Двое рабов выволокли ослабевшего боярина на двор и погрузили в сани. Челядины, ожидавшие на улице, переполошились, заподозрив худое, но Арнас успокоил их:

– Совсем пьяный боярин. Везти в стан, пусть лежать.

И вскочил на запятки.

– А ты-то здесь за каким бесом? – нелюбезно спросил его бородатый возница в побелевшей от инея шапке. – Ты ж при воеводе должон быть.

– Ядрей послать в стан. Говорить с вои.

Холоп вытер рукавицей нос и хлестнул оленей плёткой.

– Но пошли!

Те сорвались места, помчались по заметённым улицам югорского городка. Сверху на них бессмысленно пялились деревянные болваны, трепыхались на ветру разноцветные ленточки, привязанные к берёзам и елям. Озарённые слабым лунным сиянием, перламутрово отливали стропила с колдовскими резами. Затянутые пузырями оконца дымно взирали на проносящиеся мимо сани с дремлющим русичем. Звёзды раскалёнными игольными ушками прожигали чёрную ткань небес. Внизу до самого окоёма простиралось зубчатое безбрежье тайги, похожее на застывшие волны ночного моря. Завид Негочевич всхрапывал и охал, кутаясь в песцовую шубу.

Несмотря на глубокую ночь, в новгородском стане никто не спал. Ватажники делили добычу. Сгрудившись возле югорских нарт, шумели и спорили, а Буслай, вытаскивая то песцовую шкурку, то серебряную побрякушку, громко объявлял имя нового владельца. Возле него горели два костра, писарь, потирая озябшие руки, отмечал на харатье, кому что досталось. Ушкуйники по одному подходили к вожаку, кланялись, принимая награбленное, затем протискивались за спины своих товарищей и немедля начинали торг с товарищами. Всё это производило странное впечатление, ибо Ядрей, уезжая, запретил прикасаться к хабару. Но дорвавшихся до богатства ушкуйников уже ничто не могло остановить.

Заметив прибывшего боярина, Буслай отвлёкся от дележа дани, подошёл к саням.

– Это что такое? – спросил он.

– Югра хотеть убить! – залопотал Арнас, кидаясь к нему. – Обмануть боярин, отравить. Идти спасать нада!

Буслай в ярости сжал кулак.

– Говорил я: нельзя этим нехристям доверять. А ну-ка, ребята, – повернулся он к воям, – хватай оружье. Своих пойдём выручать.

Новгородцы переполошились, загомонили, забегали по стану, хватая брони. Спустя час Буслай уже вёл войско через лес. Холопов не взяли. Пущай стан охраняют. Мало ли кто туда забредёт. Отца Ивана, сунувшегося было с крестом и мечом, тоже оставили – от греха подальше. Зарубят его, чего доброго, а без священника войску нельзя. Зато прихватили с собой Моислава – уж очень рвался в бой попович, не унять.

Буслай остановил ватагу на опушке ельника, а Арнас, как договаривались, обогнул лес на санях. Промчавшись по льду реки, подъехал к воротам. В темноте новгородцы не видели его, но слышали шелест полозьев по слуду и короткие возгласы – пермяк разговаривал с дозорными у ворот. Теперь он вёл сани один – возница остался с прочими смердами в стане.

– Слышь, Буслай, долго нам здесь мёрзнуть? – прошептал один из ушкуйников, шмыгнув покрасневшим носом.

– Утихни. Зырянин зря гонять не станет.

– А ежели он того, недоброе замышляет?

– Тогда мы его вместе с югрой в этом острожке спалим.

Ворота медленно открылись, Арнас въехал в городок и помчался к терему князька.

В избе продолжалось веселье. Купец Савелий спал, уронив голову в тарелку, прочие новгородцы выделывали разудалые коленца под югорские бубны и дудки, Ядрей отбивал дробь по столу, а князёк умильно наблюдал за ним, улыбаясь и кивая. Позади князька вороном торчал сухопарый пам с окладистой бородой. Был он трезв и угрюм, исподлобья взирал на происходящее. Едва Арнас вошёл в избу, пам повернул к нему остроносую голову и прошил колючим взглядом. Зырянин приблизился к воеводе, наклонил к нему лицо.

– Отвёз боярина? – пьяно спросил тот.

– Всё сделать, всё отвезти, – закивал Арнас. – Сделать как нада.

– Вот и ладно. На вот, выпей, – Ядрей сунул под нос ему чашу, полную браги.

Зырянин взял чашу, но пить не стал.

– На улица нада, – сказал он, беря воеводу за рукав. – Говорить нада.

– Куда т-ты меня? – прогудел Ядрей. – А ну отстань, не то по шее надаю.

– На улица, – ныл зырянин. – Важное говорить.

– Ч-чего? Что ещё за речи такие?

Арнас поднял глаза на шамана, невинно улыбнулся ему. Затем опустил голову – так, чтобы пам не видел его губ, и тихо произнёс:

– Измена, боярин.

Ядрей вскинулся, вытаращил на него глаза.

– Чего? Белены объелся?

Арнас облизнул губы, неуверенно раскрыл рот и вдруг, ловким движением выхватив нож у размякшего Ядрея, прыгнул на пама.

Завид Негочевич открыл глаза и уставился в звёздное небо. «Что за дьявол? – подумал он. – Только что в хоромах был, а ныне где?». Он вспомнил югорского певца, ледяную воду и заботливое лицо Арнаса. «Почему небо? – задумался он. – Раз небо, должен быть мороз. Но его нет. Чудно. Может, это душа моя летит в небесах?». Ему показалось, что грязный и мерцающий серп луны закачался, а звёзды запрыгали вокруг него, складываясь в очертания громадного лика, покрывшего собой всё небо. Лик этот не имел волос и щёк, но был лишь намечен прерывистыми линиями ночной зерни, точно кто-то накапал молоко на выкрашенную в чёрное кожу.

– Зачем ты явился в мой дом, Завид? – спросил лик, не разжимая исполинских губ.

– Сам знаешь, зачем, – буркнул боярин, не испытывая страха.

– Разве мой народ навредил тебе?

– А кто емцов наших стребил?

– Они сами виновны в своей судьбе. Требовали слишком многого. Мой народ кроток и незлобив, но умеет постоять за себя.

– Все вы – бесовское семя. А тебя я не боюсь. Так и знай.

– Ты злобишься, и тем проявляешь слабость. Ты некрепок в своей вере, а потому подвержен моим чарам. Но главное, что ты ищешь опасность не там, где она сокрыта.

– А где ж она сокрыта?

– В тебе. В Ядрее. Во всех вас.

– Ладно болтать-то, – огрызнулся боярин.

– Даже сейчас, трясясь от страха, ты не понимаешь, что боишься только самого себя.

Голос помолчал, с каким-то сожалением созерцая человека. Завиду даже показалось, будто лик вздохнул.

– Возвращайся домой, боярин. И остальным скажи, чтоб возвращались. Не будет вам удачи в этом походе.

– Значит, страх и тебя гложет? Боишься Христа-то?

Голос издал какой-то звук, похожий на смешок.

– Как ты думаешь, кто я?

– Известно кто – Нум-Торум, здешний Господь. А вернее будет сказать, бес.

– А может, я и есть Христос, только югорский?

– Не болтай! Христа распяли за грехи наши…

– Что с того? Распяли, а потом воскрес. И вознёсся на небо.

Боярин засопел.

– Ты – властелин местной погани. Мне ты не страшен. Всё равно новгородская секира сильнее ваших кудесников будет. Скоро придут сюда лесорубы и снесут ваши капища и священные рощи. Помяни моё слово…

Голос опять насмешливо кхекнул.

– Помяну, Завид, обязательно помяну. Но и ты его не забывай, когда люди твои отрекаться от своей веры станут.

– Врёшь! Не бывать тому!

– А пошто тогда оберег языческий носишь? Тянешься ты душою к нам, древним владыкам.

– Оберег этот мать дала. Память это…

– На память не молятся, Завид. Память лелеют. Не лукавь со мной. Ведь я и есть твой страх.

– Ты – идолище богомерзкое, вот кто! И я плюю на тебя.

Боярин набрал в рот слюны и харкнул. Плевок подлетел и упал ему на лицо. Звёзды мгновенно исчезли, словно кто-то дунул на свечи, и боярин погрузился во тьму. Ошеломлённо озираясь, он выпростал вверх руку, поводил ею в темноте, затем вытянул её в сторону и упёрся пальцами в тряпичную стену. Всё ясно. Он в чуме. Но откуда взялось звёздное небо?

Завид стёр слюни со щеки, сел, потёр тяжёлую голову. Перед глазами запрыгали искорки, накатила и спала красная пелена. Он откинул полог, вдохнул морозный воздух и на четвереньках выполз наружу. По снегу метались корявые тени. Багровые отсветы ложились на утрамбованную днём поляну. Боярин помотал головой, соображая. Кругом торчали чумы, меж них теснились нарты и олени. По всему выходило, что он в новгородском стане.

До его уха донеслись обрывки разговоров.

– Славно горит!

– Кто поджёг-то? Наши что ль?

– Гадай теперь! Вроде, бьются там…

– Да почём знаешь? Может, запалили ненароком!

– А с чего зырянин тут голосил? Не слыхал, что ль?

– Да он дивный. Одно слово – чудин.

Завид Негочевич тяжело поднялся на ноги, поглядел на зарево, дрожавшее над кромкой леса. Багрово-розовый шар, не опадая, подпирал собой звёздную пропасть, словно само солнце решило выбраться из подземной реки прежде срока и рвалось вверх, выжигая себе путь в громадном плаще Этпос-ойки – владыки ночи.

На краю стана собрались челядины и, разиня рты, наблюдали за чудесным зрелищем. Там же стоял и поп Иванко, непрерывно крестившийся и бормотавший молитву. С верхушек деревьев на людей сигали огромные тени. Боярин поднял глаза: в переплетении ветвей он увидел тёмных волосатых тварей с горящими жёлтыми глазами, раза в два больше человека, с длинными когтями и острыми, как шлемы варягов, головами. Скаля клыки, твари странно извивались, будто плясали, а зарево чертило жуткие фигуры на снегу. Завид Негочевич издал громкий рык.

– Пошли прочь, исчадья ада!

Челядины обернулись, их лица повеселели.

– Оклемался, боярин? Не надо ли чего?

Завид направил указующий перст на кривляющихся бесов.

– Слуги нечистого явились, чтобы потешаться над вами, а вы и ухом не ведёте. А ну хватайте секиры да колья, и ты, батюшка, тоже с нами иди. Здесь одним оружьем не управиться. Здесь слово Божие потребно.

Смерды перевели взоры на деревья.

– Не серчай, Завид Негочевич, а только пусто там. Тьма и тьма. Уж ты прости нас, убогих.

– Молчать! Запорю. Ну-ка взяли оружье в руки. Где мой меч?

Людишки засуетились, забегали по стану, вытаскивая кто рогатину, кто секиру, кто лук со стрелами. Вскорости принесли и боярский меч в ножнах. Завид не стал перепоясываться, вытащил клинок и махнул рукой.

– Пошли за мной. Сейчас мы им зададим. Узнают, каково насмехаться над Христовым воинством.

– Истину молвишь! – вдруг возопил священник. – Вижу, снизошёл на тебя дух Божий! Ангелы вострубили бой с отребьем Сатаны. Аллилуйя, боярин! Руби их мечом Гедеона, покуда все не полягут! Благословляю тебя на битву.

Завид зашагал прямо в чащу. За ним робко потянулись людишки. Замшелые сосны истуканами выплывали из мрака, пышные ветви елей перепончато липли к тулупам, невидимые в темноте кусты цеплялись за одежду, с треском скребя по ткани. Вои спотыкались о засыпанные снегом валуны, где-то далеко за деревьями огромным багровым оком мигал пожар в югорском городке. Оттуда доносились крики, звон металла, глухие удары чего-то тяжёлого о землю. Наверху, в густых уродливых кронах, метались непроглядно чёрные призраки с жёлтыми буркалами.

– А ну слезай, – орал им боярин, потрясая мечом. – Ишь забрались, погань проклятая. Слезай, говорю. Биться будем.

– Ты кому это говоришь, господине? – осведомился бородач, недавно привезший его в стан.

– Ослеп, дубина? Тварям этим, что по деревьям шастают. Ужо я им покажу.

Челядины задирали головы, пытаясь высмотреть таинственных созданий, но ничего не видели. Однако боярину перечить не смели. Поп опять заголосил:

– Осанна тебе, Завид Негочевич! Глаза твои зрят незримое, чуют нечувственное. Бог дал тебе сей дар, дабы покарать нечистого…

– Подействуй-ка на них распятием, отче, – велел боярин.

Священник схватился за медный крест, висевший на груди, поднял его кверху.

– Изыди лукавый, изыди нечистый! Прочь отродье сатанинское! Отступись от рабов Божиих!

Он бесновался и прыгал по сугробам, а чудища таращили на него жёлтые глазищи, шипели и щёлкали языками.

– Никак припекает? – торжествующе крикнул им Завид Негочевич.

Смерды трусливо жались к нему, растерянно озираясь. Твари стали швыряться в отца Иванко чёрными мохнатыми шарами, извлекаемыми прямо из телес, но шары эти таяли на лету или взрывались, не причиняя попу вреда. Тот пел псалмы и осенял крестом всю округу. Наконец, чертенята смирились и, ловко перепрыгивая с ветки на ветку, устремились к капищу.

– Не уйдёшь, – пророкотал боярин, бросаясь за ними вдогонку.

Городок подожгли с двух сторон: от ворот и от княжьего терема. Занялся он быстро, так что спустя пару часов выгорел почти целиком.

Ядрей с залитым кровью мечом шёл меж полыхающих домов. Повсюду сновали его ратники: волокли отнятое у местных добро, сдирали с девок одёжу, добивали раненых врагов.

– Может, напрасно мы град-то спалили, пермяк? – спросил он идущего рядом Арнаса. – Всё ж таки укрыться можно было в случае чего.

– Недобрый место, – оскалился зырянин. – Укрыться – нет. Место убивать.

– На ведунов, значит, напоролись?

– Так. Ловушка. Как на хозяин лес. – Зырянин сделал страшные глаза и выставил пальцы, изображая медведя.

Кругом летал пепел, рушились обгорелые кровли, носились клубы дыма, стоял неумолчный треск поленьев. Тут и там лежали мёртвые югорцы, валялось разное тряпьё, берестяные коробки, туески, осколки горшков. Где-то слышался отчаянный собачий лай, носились олени с обожжёнными боками, у чудом уцелевшего лабаза выл, хлопая красными глазами, мальчишка лет пяти.

– Знать, не напрасно о тебе молва идёт, что ты – кудесник, – сказал Ядрей, вытирая снегом меч. – Как распознал западню?

– Дым в горшки. Дурной. Человек дышать – быть глупый, – объяснил Арнас.

– То-то чую, у меня котелок не варит. Будто во сне хожу… – Ядрей с отвращением огляделся. – Уносить отсюда ноги пора, вот что. Скоро всё в золу обратится. – Он заметил пробегавшего невдалеке воя с мешком за плечами и крикнул ему: – Эй, православный! Где Буслай?

– А пёс его знает, – откликнулся тот, пожав плечами.

– Разошлись молодцы. Пора унять. – Воевода вытер пот со лба. Жар от полыхающих домов стоял ужасный. – А ну кончай грабёж! Всем идти к стану.

Рявкнул – и сам направился к распахнутым настежь воротам, заворачивая всех встречных.

На одном из перекрёстков возвышался потрескавшийся от старости идол. Чёрный, почти окаменевший за многие века, он взирал огромными слепыми бельмами на погибающий город и словно плакал от скорби. А внизу, благоговейно задрав голову, стоял попович Моислав, что-то беззвучно шептавший обветренными губами.

– Уходим, – толкнул его воевода. – Хорош таращиться.

Попович очнулся, повернул к нему голову, прищурился.

– Глянь, – показал он на идола. – Разве не жутко тебе, воевода? Он ведь, бог-то этот, всё видит: и как мы народ его губим, и как добро отнимаем, и как дома его палим. Хорошо ещё кумирню не тронули. Иначе несдобровать бы нам.

– Иди-иди, кликуша. Не каркай.

Моислав криво ухмыльнулся и направился вдоль горящих домов к воротам.

Уже приближаясь к частоколу, увидели купца Савку. Тот сидел на каком-то пеньке и, низко склоня голову, от души блевал. Рядом стоял товарищ его, Сбыслав Волосовиц и сочувственно похлопывал приятеля по спине.

– Никак, проняло? – усмехнулся воевода.

Савелий бросил на него измученный взгляд.

– Дыма надышался, – объяснил Сбыслав.

– Что ж ты за вой такой, коли дыма не выносишь? – укоризненно произнёс Ядрей.

– Да не этого, а там, у князька. Небось помнишь!

– Воскурений-то? – Ядрей покосился на Арнаса. – Выходит, прав ты был, пермяк. Коварный это город.