Второй Ватиканский собор – место возрождения старых связей и завязывания новых знакомств. Именно здесь краковский епископ узнал многих из тех, кого он позже сделает кардиналами или наоборот, подвергнет проверке на ортодоксальность веры. В Риме Войтыла снова встретил своего научного руководителя Гарригу-Лагранжа, который выступал экспертом на соборе – одним из трех десятков, приглашенных папой. Довелось Войтыле пересечься и с товарищем по краковской семинарии Анджеем Дескуром – тот успел сделать солидную карьеру в Ватикане, получив должность в папской комиссии по вопросам СМИ. Но самая удивительная встреча произошла у него, собственно, не в рамках собора, а частным порядком – в Польский институт внезапно позвонил друг детства Ежи Клюгер! Оказалось, он уже восемь лет жил в Риме и занимался доставкой и наладкой транспортных средств. О Войтыле услышал случайно: прочел в газете о некоем епископе из Польши со знакомой фамилией и решил проверить, не тот ли это Войтыла, с которым они ходили по Бескидам. Кроме Клюгера, Войтыла встретил и другого знакомого по гимназии – Здислава Бернася, тоже ветерана битвы при Монте-Кассино, который после войны осел в Эболи, где работал дантистом. Еще один свидетель этой битвы, главный капеллан польской эмиграции Юзеф Гавлина, в ночь перед сражением служивший мессу в палатке-часовне, скончался как раз во время собора, в сентябре 1964 года. Его похороны превратились в настоящий слет польской эмиграции. Прибыли на церемонию прощания и участники собора из Польши. Обряд утверждения в должности сменщика Гавлины Владислава Рубина (еще одного выходца с кресов!) в римской церкви святого Станислава провел Кароль Войтыла – краковские ординарии традиционно считались опекунами этого храма341.
Не забыл Войтыла и отца Пио. Правда, на этот раз обратиться к монаху заставила беда. Уже много лет он дружил с психиатром Вандой Пултавской – бывшей узницей концлагеря Равенсбрюк, которая посвятила жизнь изучению семейной психологии. Как и Войтыла, яростная противница абортов, Пултавская с конца сороковых вращалась в одном с ним кругу: хорошо знала некоторых деятелей «Знака», водила знакомство с профессорами Ингарденом и Свежавским, переписывалась с ксендзом Тадеушем Федоровичем, которого власти рассматривали наравне с Войтылой в преемники краковского архиепископа Базяка. Федорович окормлял приют для слепых под Варшавой, а прежде был священником в одной львовской семинарии, перенесенной в Кальварию Зебжидовскую (он сам происходил из Львова и пережил казахстанскую ссылку, будучи дважды арестован НКВД). Видимо, в Кальварии он и сошелся с Войтылой, которого посоветовал Пултавской в качестве духовного наставника.
Их обоих, Войтылу и Пултавскую, занимал тогда один и тот же вопрос: что такое человек? Войтыла как раз начал вести курсы для молодежи в приходе святого Флориана, и Пултавская легко влилась в Сообщество. Но если прочие члены кружка называли ксендза дядей, то для нее он стал братом. Войтыла состоял в постоянной переписке с Пултавской и ее мужем. «Думаю, что самое потрясающее – это тот „личный“ контакт, который есть у Господа Бога со столькими созданиями, – писал он им по дороге на собор. – Личный – то есть контакт одной личности с другой. В человеческих отношениях это возможно лишь в малой доле, но даже и так человек с трудом извлекает из этого все личное содержание»342. Голос Хуана де ла Круса слышится в этих строках!
Едва открылись заседания, Войтылу настигло страшное известие от «сестры» – у нее острые боли, врачи подозревают рак. Ему первому она призналась в этом (даже муж еще был не в курсе). Новость застала его между первым и вторым выступлениями на соборе, в ноябре 1962 года. Войтыла отправил «сестре» ободряющее письмо, по которому мы, между прочим, можем увидеть, как он совмещал веру в провидение и веру в науку: «Обязанность бороться за жизнь и здоровье ни в чем не противоречит… тому, что мы поручаем себя Господу Богу… Если по воле Божией будут исчерпаны все средства, тогда нам останется лишь молиться, но до того – нет»343. И сразу же, не откладывая, он написал стигматику-капуцину: «Преподобный отец! Прошу вас помолиться за сорокалетнюю мать четырех дочерей из Кракова в Польше (во время последней войны она пять лет находилась в концентрационном лагере в Германии). Ныне она тяжко больна раком и может потерять жизнь. Пусть же Пресвятая Дева ходатайствует за нее пред Богом, дабы Он проявил милосердие к ней и ее семье». Уже на следующий день сотрудник государственного секретариата Ватикана доставил это письмо адресату и по просьбе самого монаха зачитал его вслух. Отец Пио якобы промолвил: «Ему нельзя отказать» (об этом поведал сам сотрудник много лет спустя, когда Войтыла стал папой римским).
Такое внимание к письму какого-то поляка не может не удивлять. Неужели апулийский стигматик помнил Войтылу? Тут возможны два ответа. Либо Войтыла уже раньше писал ему, но письма не сохранились (один такой случай известен), либо монаха что-то взволновало именно в данной просьбе. Что же? Известно, что в тот период отец Пио опять оказался на прицеле у ватиканских чиновников: посетившая его в 1961 году комиссия понтифика оставила крайне неблагоприятный отчет о деятельности монаха, вследствие чего были введены ограничения на его корреспонденцию и общение с духовными дочерями. И вдруг – письмо от епископа! Может быть, потому капуцин и велел сохранить эту переписку в Риме, а не оставил при себе?344
Двадцать второго ноября, накануне операции, вдруг обнаружилось, что язва Пултавской зарубцевалась. Врачи были поражены. Двадцать восьмого об этом узнал Войтыла, позвонив в Краков, и в тот же день отправил новое письмо отцу Пио: «Преподобный отец! Женщина из Кракова в Польше, мать четырех дочерей, 21 ноября, еще до хирургической операции, неожиданно выздоровела. Благодарение Богу! Также и тебя, преподобный отец, сердечно благодарю от собственного имени, а также от имени ее мужа и всей семьи»345.
Чудо? Но что нам точно известно о случившемся? Те, кто имел отношение к событиям, описывали произошедшее спустя несколько десятилетий, а мы уже на примере разговора Войтылы с Василием Сиротенко имели случай убедиться, насколько причудлива наша память. Единственное, что мы знаем наверняка, – это острый приступ некой болезни у Пултавской и два письма Войтылы к отцу Пио (обнаруженные в Риме уже в девяностые годы, когда Иоанн Павел II начал процесс его канонизации). Несомненно одно – внезапное выздоровление «сестры» послужило Войтыле лишним подтверждением святости апулийского монаха.
***
Тем временем в Польше решалось, кто заменит покойного Базяка. Властям совсем не улыбалось получить во главе второй по значимости духовной кафедры воинствующего антикоммуниста. Они тщательно отслеживали все случаи нелояльных заявлений прелатов. Неоспоримым лидером по числу таких высказываний шел примас. За 1962 год, согласно данным Управления по делам вероисповеданий, Вышиньский позволил себе шестьдесят девять «враждебных» выступлений, в то время как шедший на втором месте секретарь епископата Хороманьский – лишь семнадцать346.
Главной задачей властей в таких обстоятельствах было провести на краковскую кафедру уступчивого иерарха, в идеале – оппонента примаса. Тут как нельзя кстати пришлось предложение депутата Стоммы поставить в Кракове Войтылу – об этом сам Стомма переговорил с Клишко. После того как Клишко дал согласие, дальнейшее оставалось делом техники. Вышиньский для порядка представил трех кандидатов, зная уже наверняка, что преемником Базяка станет Войтыла. Однако бюрократическая машина требовала соблюдать формальности, и даже такой могущественный человек, как Клишко, не мог отмахнуться от нее. Как полагается, правительство запросило мнение Управления по делам вероисповеданий и Административного отдела ЦК.
И там, и там о Войтыле отозвались достаточно холодно. Управление писало: «Его деятельность до сих пор не была в целом отмечена враждебными выступлениями. Он не ведет открытую борьбу с государственными органами. Пытается выглядеть епископом, стремящимся сохранять правильные отношения с государственными властями… Несмотря на это, его деятельность чрезвычайно вредна из‐за продвижения так называемого апостольства мирян, а также из‐за внутренней консолидации и усиления Церкви». Вместе с тем в Управлении отметили, что между Войтылой и Вышиньским имеются расхождения во взглядах: «Позиция открытого католицизма, продвигаемая епископом Войтылой, вызывает недоброжелательное, хотя не лишенное уважения, отношение Вышиньского к его личности»347.
Административный же отдел написал следующее: «Епископ Войтыла без остатка предан делу Церкви. Как хороший организатор и человек очень способный, он один из всех епископов, пожалуй, в состоянии сплотить не только курию и епархиальный клир, но и часть интеллигенции и католической молодежи, в среде которой пользуется большим авторитетом. В отличие от многих других пастырей в епархии, он умеет налаживать отношения с монашескими орденами, которых там множество. Несмотря на видимую покладистость и гибкость в общении с государственными властями, он является чрезвычайно опасным идеологическим противником».
Вообще этот отчет был полон противоречий, проистекавших из отчаянного стремления чиновников угадать желание начальства. С одной стороны, авторы писали, что государство заинтересовано в повышении роли краковской епархии, и что Войтыла как никто подходит для этого, с другой же, предлагалось отвергнуть его кандидатуру. Утверждалось, будто примас не хотел видеть на краковской кафедре человека, имеющего шансы стать кардиналом, и тут же говорилось, что он-то и продвигает Войтылу, на которого именно поэтому смотрит с опаской348. В точности по Стругацким: «Он, научный консультант, не видит особенных причин откладывать рационализацию данного дела, но, с другой стороны, хотел бы оставить за собой право решительно протестовать против таковой»349.
На всякий случай запросили также мнение краковского отдела по делам вероисповеданий. Заведующий этим отделом Леон Круль в ноябре 1963 года сообщил: «Негативная характеристика кс. еп. Войтылы не превышает реакционной позиции кс. еп. Стробы и кс. Федоровича (двух других претендентов. – В. В.) в отношении государственных властей… Как лояльное властям духовенство, так и члены Каритаса видят в получении краковской ординарии еп. Стробой или кс. Федоровичем серьезную опасность для развития свободной общественно-прогрессивной мысли, реализации государственных предписаний и для взаимоотношений между государственной властью и церковной администрацией. Эти священники утверждают, что на этом участке при руководстве кс. еп. Войтылы нет таких резких мер к данному духовенству либо запутанных распоряжений, чтобы духовенство не могло из них вырваться». По традиции, Круль упирал и на конфликты внутри епископата. Ссылаясь на краковских ксендзов, он утверждал, что «кардинал Вышиньский едва терпит еп. Войтылу. Кардинал не в восторге от его деятельности, особенно от уступок государственным властям и от той самостоятельности, к которой стремится еп. Войтыла».
Для подкрепления этой информации краковский отдел спустя несколько дней отправил наверх донесение, где было сказано, что во время рукоположения одного из епископов в Кракове Войтыла «очень холодно принял кардинала Вышиньского, не поприветствовал его лично и не выказал ему надлежащего уважения». Видимо, чиновники уже поняли, чего хочет руководство, и начали слать угодные ему данные.
Войтыла, очевидно, догадывался, какие страсти бушуют вокруг него. Волновался. 14 декабря 1963 года, выбравшись в перерыве между заседаниями собора в Святую землю, он снова написал отцу Пио, прося молиться за его «скромную особу», оказавшуюся перед лицом больших трудностей в пастырской работе. Кроме того, он попросил капуцина вознести молитвы за здоровье некой парализованной женщины и заодно благодарил стигматика за участие в жизни сына какого-то адвоката из Кракова, который, как и Пултавская, теперь тоже чувствовал себя лучше350.
Святую землю Войтыла посетил не в одиночестве – туда отправилась целая делегация из нескольких десятков участников собора, как бы торя путь понтифику, который вскоре должен был последовать за ними (первый в новейшей истории международный визит римского папы). Возрождая исконную простоту церкви, слуги Господни спешили почерпнуть вдохновение в тех местах, где впервые прозвучало слово Мессии. Каир, Вифлеем, Иерусалим, Капернаум, Яффа, гора Фавор – маршрут поездки, напоминающей паломничество. В Наблусе Войтыла наконец-то увидел знаменитый колодец Иакова – место действия своей «Песни о блеске воды».
Спустя год он снова посетил Палестину и написал об этом поэму «Путешествие по Святой земле» – набор едва ритмизованных фраз с очень темным содержанием, напоминающий видения пустынников.
Мое паломничество – к подлинности. Не к камням, из которых
Сложен фундамент дома или мостовая, а может, печь.
Бывает подлинность пейзажа. Туда мой путь.
В места святые.
Гора Фавор: вид подлинности с высоты. Медленно вверх
Поднимается Галилея своими (сколько труда!) полями, каждым
Кибутцем, свечением своим он вечером напомнит о себе. Озноб
Заходящего солнца картину эту дополнит.
Генисаретские берега. Подлинность, когда находишься
В Капернауме, Вифсаиде иль Магдале. В мелкой прибрежной воде
Несколько камней найдешь, чтоб положить на рабочую руку
Рыбака над Нотецьей.
В простор войти и выйти из него.
Подлинность отдохновения.
Места единения скорее в нас самих, не на земле 351.
Девятнадцатого декабря 1963 года правительство Польши выдало санкцию на занятие Войтылой митрополичьей кафедры в Кракове. «Вот вы и получили, кого хотели», – подытожил Вышиньский в беседе со Свежавским, имея в виду польских сторонников церковной реформы352.
В этой фразе действительно слышится некоторая неприязнь к Войтыле, который своим поведением, скажем прямо, не очень соответствовал образу архиепископа, да еще в такой важной епархии, ведь глава краковской кафедры имел право на дворянский титул как обладатель (пусть и номинальный) Северского княжества. А тут, изволите ли видеть, какой-то сын поручика, даже не благородного происхождения (впервые в истории), простецкий в одежде и общении, поэт, вдобавок приятель своевольных умников из «Знака» – нелепость!
Давали о себе знать и расхождения во взглядах на развитие католицизма. К примеру, Вышиньский и часть епископата холодно отнеслись к «оазисному» движению, инициированному ксендзом Франтишеком Бляхницким, в то время как Войтыла однозначно поддержал его – очевидно, под влиянием воспоминаний о «Живом розарии» Тырановского353.
Бляхницкий являл собой пример ретивого неофита. В молодости атеист, он уверовал после того, как провел несколько месяцев в нацистской тюрьме. Известность к нему пришла благодаря активной кампании по борьбе с пьянством. Он организовал движение под названием «Крестовый поход за трезвость», но власти его запретили, а самого ксендза посадили на четыре месяца в тюрьму за создание «нелегальной организации». Там у Бляхницкого вышел характерный диалог с мелким вором, который в первый день с изумлением спросил священника: «Я-то здесь из‐за водки, потому что украл по пьяной лавочке. А вы здесь из‐за чего?» – «И я из‐за водки, сын мой»354.
В тот раз епископат решительно вступился за ксендза перед Управлением по делам вероисповеданий. Но вот «оазисное» движение, где приобщали к вере без участия священников, уже не нашло поддержки у примаса. Вышиньский с подозрением отнесся к этой инициативе, поскольку она не контролировалась церковью и слишком уж смахивала на протестантские образцы вербовки членов. Не помогло даже то, что сам Бляхницкий воспринимал ее как средство избавления страны от коммунистов и советского влияния355. Войтыла, однако, всемерно одобрил работу энергичного ксендза, а в 1973 году в резиденции движения зачитал акт его передачи под опеку Непорочной Девы Марии, Матери Церкви356.
Активно поддержал Войтыла и фестиваль религиозной песни sacrosong, инициированный ксендзом Яном Палюсиньским в 1969 году. Первый такой фестиваль прошел в Лодзи, а затем всякий раз менял место проведения. Когда очередь дошла до Кракова, Войтыла взялся лично организовать мероприятие357.
Его интронизация прошла 8 марта 1964 года. Он сам выбрал этот день – в память о своем знаменитом предшественнике, Винценте Кадлубеке, первом ученом и писателе из Польши, авторе исторической «Хроники», которая задала тон польской литературе на много веков вперед и в немалой степени определила самосознание поляков. По сей день поляки используют крылатые выражения из «Хроники», часто даже не догадываясь об их происхождении. Как раз в 1964 году отмечалось 200-летие канонизации Кадлубека, и перед посвящением Войтыла молился у его гроба в Енджееве, где этот видный представитель христианского гуманизма окончил свои дни 8 марта 1223 года, постригшись в монахи-цистерцианцы.
прогремел антифон из «Литургии часов», когда Войтыла под звон «Сигизмунда» ступил под своды кафедрального собора на Вавеле, одетый в ризу из красного аксамита с ягеллонскими орлами понизу (вклад Анны Ягеллонки – жены Стефана Батория), с посохом времен Яна Собеского – победителя турок в великой битве под Веной в 1683 году. На пальце его тускло отсвечивал золотой перстень епископа XI века Мауруса, найденный археологами еще перед войной в вавельской крипте святого Леонарда – той самой, где Войтыла служил свою первую мессу. Грудь его закрывал драгоценный наперсник – символ могущества краковских архипастырей, одних из четырех ординариев в мире, которые имеют право на этот атрибут священства (кроме них, эту привилегию получили также владыки в Падерборне, Айхштетте и Нанси).
Было четвертое воскресенье Великого поста. «Мы рады тебе, – провозгласил глава капитула. – Кто-нибудь мог бы сказать, будто мы оттого так рады, что знаем твои способности, твой прекрасный ум, глубину твоего учения. Но в наших сердцах говорит больше та великая доброта, сколь неизмеримая, столь и простая, которая открывает сердца и привлекает их к себе». Затем произнес речь куриальный канцлер Миколай Кучковский. Именно ему довелось когда-то проводить клирика Войтылу из его дома в тайную семинарию, оберегая от гитлеровских патрулей. После речи Кучковского зачитали папские буллы и поздравление от Вышиньского. Снаружи Войтылу приветствовали красочно одетые делегаты со всей епархии и профессора из Люблина. Так прошла его интронизация359.
***
Третьего июня 1963 года скончался Иоанн XXIII. Спустя три недели кардиналы избрали его преемником миланского архиепископа Джованни Монтини, взявшего имя Павла VI. Новый римский папа продолжил дело предшественника. Открывая вторую сессию вселенского собора, он обратился к другим деноминациям с просьбой о прощении, использовав фразу из Горация: «Veniam petimusque damusque vicissim» («Мы прощаем и сами просим прощения»)360. Эти слова, столь неожиданные в устах главы католического мира, запали в память и сдвинули с мертвой точки дело христианского единства: римский первосвященник и приехавший на собор Константинопольский патриарх наконец-то, спустя почти тысячу лет, сняли друг с друга взаимные анафемы, когда-то вызвавшие раскол церкви на две части – католическую и православную.
Столь изумительный эффект вдохновил поляков на похожее свершение: спустя два года епископат Польши тоже произнес громкие слова Горация. На этот раз – обращаясь к немецким братьям по вере. И теперь уже это послание достигло слуха не только христианских иерархов, но и простых людей.
А начиналось все с церковной программы Великой Новенны, запущенной Вышиньским в 1956 году. Программа была рассчитана на десять лет и увенчивалась грандиозными мероприятиями в честь тысячелетия крещения Польши. Символическим стартом Великой Новенны явилось то самое паломничество к Черной Мадонне 26 августа 1956 года, когда местоблюститель архиепископского престола Михал Клепач зачитывал текст обета Деве Марии, написанный Вышиньским в изоляции.
О проекте
О подписке