Как вы не можете понять? Она была чудовищем! Я имел несчастье узнать это вчера, когда вся эта история подошла к своему трагичному финалу. В тот самый миг я понял, почему она постоянно носила одежду, скрывавшую её с головы до ног, почему не снимала перчаток даже в самые тёплые дни этой злосчастной осени.
Но начну сначала. Я встретил её около месяца назад, когда судьба привела меня в Аркхэм безропотным помощником профессора Гамильтона, свернувшего в своих исканиях на самую чёрную из троп, которыми шла человеческая история к сегодняшнему дню. Имея степень доктора и уважение в определённых кругах, профессор искренне верил «Некрономикону» безумного араба Альхазреда и «Безымянным культам» фон Юнтца, что мне казалось недостойным столь светлого ума. Кое-кто в Мискатоникском университете поговаривал, что профессору удалось найти несколько подтверждений полному, на мой скромный взгляд, бреду Альхазреда, что в одной из своих частых поездок ему посчастливилось найти свидетельства существования некоторых описанных фон Юнтцем культов, но мой молодой разум отказывался это принимать. Затеянный профессором Гамильтоном научный труд, названный «Тёмные уголки Земли. Зловещие тайны истории», коим он намерился удивить учёный мир, мне казался чудовищного масштаба мистификацией, ибо, по меньшей мере, странно основывать серьёзное исследование на нелепых мифах. Имея молодую кровь, бунтующую против всего на свете, я мало интересовался содержанием его труда, знал лишь о том, что профессора серьёзно увлекли события, якобы происходившие в Инсмуте до того, как в 1927–1928 годах федеральное правительство провело, как оно изволило выразиться «чистку» города, в попытке вытравить из его вен ядовитую кровь семейства Маршей. И уж совсем нелепым казалось мне расходовать грант на поиски племени человекоподобных амфибий, с которых в Инсмуте все бы и началось, если бы происходило на самом деле.
В тот день, когда мои глаза встретились с её глазами (точно так, как описывают авторы бульварных романов), она сидела в библиотеке университета, где я после скудного завтрака конспектировал для профессора некоторые главы «Великих Старейшин», очередного преисполненного бредом опуса за авторством, на этот раз, цивилизованного европейца. Филипп Дефоссе, из-под чьего пера вышли эти пять сотен страниц совершенного безумия, окончил свои дни в психиатрической лечебнице, и содержание книги, по моему мнению, не давало ни на секунду усомниться в диагнозе, поставленном ему докторами. Немыслимое космическое Зло, коим автор видел тех существ, что назывались Великими Старейшинами, вели нескончаемую войну между собой, и были беспощадны к тем, кто становился её невольным зрителем, задолго до начала человеческой эры. С наступлением же её, Старейшины затаились в ожидании того дня, когда они вновь смогут стать властителями нашей планеты, в чём им помогут предатели человеческой расы, служители зловещих культов, в угоду своим божествам постепенно теряющие человеческий облик. Тогда я и прочитал о людях-жабах, представлявших культ Дагона, жуткой морской твари. Сюжет, достойный последней страницы в каком-нибудь грошовом журнале, преподносился Дефоссе со всей серьёзностью, на которую только способны люди, чью кровь нещадно жжёт огонь исследовательского духа. И профессор Гамильтон, к моему величайшему удивлению, назвал книгу очень ценной, хотя я бы сказал, что самое ценное в ней – твёрдая обложка за три серебряных доллара.
Она заметила мой взгляд, встала и демонстративно прошла взад-вперёд, имея целью привлечь моё внимание. Затем села рядом и тихонько спросила, что за книгу я переписываю и зачем. Будучи молодым человеком весьма приятной наружности, я был привычен к лёгким победам над глупой женской натурой, однако же поведение незнакомки тогда меня несколько смутило, ибо мне всегда казалось, что те девушки, которые находят интерес в посещении библиотек, обыкновенно не набираются смелости для того, чтобы флиртовать с незнакомцем. Я ответил, что занимаюсь изучением сумасшествия отдельно взятого господина во имя науки, и услышал странный смешок, более похожий на кваканье лягушки. Если бы не оный смех, необычный голос и странная манера одеваться, я бы посчитал незнакомку заурядной девицей и наши пути тут же бы разошлись. Но человеческая природа такова, что нас влечёт неведомое, странное, и даже омерзительное, чему ни один учёный муж до сих пор не смог дать объяснения. И я предложил ей, если она желает, приходить и помогать мне в моей незамысловатой работе. Желает, ответила она, и на следующий день мы выслушивали нелепицу, что нёс Дефоссе со страниц своей книги, уже втроём. Профессор, тем временем, снова отбыл в непродолжительное путешествие, оставив лишь заглавия книг, которые я должен был изучить и в краткой форме изложить на бумаге к его возвращению. Для меня до сих пор оставался загадкой смысл моего занятия. То, что я записывал, по сути своей было чистейшей выдумкой, хотя мой уважаемый наставник считал это фактами. Конечно, если считать таковыми названия мест, даты, и только этим и руководствоваться в своём решении, цель исканий будет не такой уж туманной. Но разум мой, подобно злобному псу у врат, не желал пускать в мир разложенной по полочкам истории вымысел безумцев, возомнивших себя пророками.
Анна, так звали мою новую знакомую, помогала мне выбирать из пёстрой мозаики больного сознания авторов то, что было нужно профессору Гамильтону. Мы очень быстро подружились, много говорили об истории, о том, как замечательно, что человеку дано свойство помнить, а ещё лучше, что помнит он избирательно, стирая со страниц прошлого ужасные вещи. Её общество было мне необычайно приятно, несмотря на то, что было в её облике что-то, да простит меня Всевышний, лягушачье. Широкий рот, глаза немного навыкате. Если бы тогда я мог предположить, насколько верным было моё сравнение! Но тихие всхлипы внутреннего голоса заглушала моя горячность и совершенно непонятное влечение к моей новой знакомой.
Профессор узнал об Анне тотчас, как вернулся в свой дом, в котором я за неимением серьёзных средств снимал комнату. «Чарли, – сказал он, просмотрев мои записи, – у тебя появился второй почерк? Это полезное умение в нашем теперешнем деле, ибо те потаённые уголки человеческой истории, куда я имел неосторожность ступить, могут иметь для нас с тобой страшные последствия». Я рассказал профессору о моей новой помощнице и спросил его, о каких последствиях он говорит, неужели он боится каких-то вымышленных богов? На что мой наставник отвечал: «Не всякая легенда – вымысел, мой мальчик. Те культы, о которых писал фон Юнтц… По меньшей мере, один из них, имеет место быть, и существует по сей день. В моей последней поездке мне довелось посетить Инсмут и то, что осталось от церкви Ордена Дагона. Я расспросил некоторых жителей об Ордене и утвердился в своём мнении о том, что оный жив, как и его служители. Но те немногие из моих собеседников, что всё же решились ответить мне, предостерегли меня от дальнейших поисков, ибо Орден не любит являть своё лицо миру, и к тем, кто о нём говорит вслух, в самых жутких своих обличьях является смерть. Поэтому, Чарли, заклинаю тебя от новых знакомств теперь, когда моя проклятая увлечённость поставила твою и мою жизни под угрозу.»
Как же я хочу вернуться в тот день и сказать тогдашнему себе о том, каким глупцом я был, не услышав того, что хотел сказать профессор, от чего он хотел меня предостеречь. И когда Анна спросила, сможет ли удостоиться чести познакомиться с моим именитым наставником, я в безрассудстве своём ответил, что да, может, и пригласил её на ужин в дом, который более никогда не оживёт.
Я не знаю, какими словами описать реакцию профессора на её появление в сей тихой обители. Если и есть чувство сильнее ужаса в несколько раз, то лицо моего наставника выражало именно это чувство. «Ты привёл её, – дрожащим голосом проговорил он, – Зачем? Чарли, мой мальчик, что ты наделал?» Поначалу я не понял его страха, но мгновение спустя, когда мой взгляд вернулся к Анне, меня тоже взяла оторопь. Оторопь, парализовавшая мои члены, сделавшая ватным каждый мускул моего тела. Я даже не мог закрыть глаза, чтобы не видеть, как моя спутница умертвила профессора. Чтобы не видеть омерзительное тело амфибии, так тщательно скрываемое Анной под одеждой и обнажённое теперь, для того, думается мне, чтобы обездвижить нас с профессором ядом ужаса и расправиться с нашими немощными телами.
Я не знаю, почему Анна оставила в живых меня. Наверное, потому, что знала, что все подозрения падут на меня. Что я окажусь здесь, перед вами, а вы не поверите ни единому моему слову.
Что через две-три недели, после короткого суда, мне вынесут приговор и казнят, и никто так и не узнает правды о том, что искал и, вероятно, нашёл покойный профессор Роберт Гамильтон.
3 августа 1932 года вечерним поездом я прибыл в городок Соулберри, что юго-восточной оконечности штата Мэн, по долгу своей скромной службы. Будучи душеприказчиком Эдварда Мостоу, хозяина лодочной станции, услугами которой пользовались влюблённые пары и рыбаки, не имевшие достаточно долларовых монет для найма более подходящего для своего ремесла судна в порту Уотермесс, я имел своей целью сообщить единственному сыну Мостоу Ричарду о воле его покойного родителя. Надо сказать, с этим задорным молодым человеком я поддерживал приятельские отношения ещё со времён нашей с ним учёбы в университете, и для меня было великой радостью увидеть его вновь, пусть даже по столь трагичному поводу.
Сам городок подобных чувств во мне не вызывал совсем. Серая пелена тумана, стелившаяся вдоль узких улочек, вымощенных грубым булыжником, внушала уныние в сердца редких приезжих. Наряду с этим унынием, всякий приезжий не мог отделаться от чувства, что в этом мрачном уголке обитаемого мира время прекратило свой ход. Виной тому, думается, было некое зловещее безветрие, столь не свойственное портовым городкам, и то, что в Соулберри автомобили до сих не пришли на смену конным экипажам. В довершение всему, здесь постоянно стоял невыносимо омерзительный запах рыбы, густой настолько, что сквозь него было трудно идти к гостинице, одиноко ссутулившейся на центральной и площади городка. Я намеревался прежде посетить Ричарда, но, взглянув на часы, решил отложить это предприятие до утра, предварив дела несколькими часами сна.
Войдя в холл гостиницы, я утвердился в своём мнении о том, что Соулберри – пожелтевшая страница прошлого, которую время не сожгло из жалости. Обветшалое снаружи, здание изнутри более всего походило на склеп, в котором дремала жизнь, некогда бежавшая по жилам городка. Я испытал некоторое смятение при этой мысли, ибо ночлег в местах упокоения безрадостен любому смертному. К тому же, сидевший за невысокой стойкой портье, в силу своей неестественно бледной кожи, покрытой чем-то наподобие отвратительных язв, мало отличался от мертвеца.
– Прибыли поездом, мистер?.. – произнёс он странно вибрирующим голосом и сделал паузу, ожидая, что её наполнит собой моё имя, как морская вода наполняет нишу в камне.
– Тернер, – ответил я. – Джеймс Тернер. Да, я приехал поездом. Могу я снять номер?
– Надолго приехали? – собеседник проигнорировал мой вопрос, и его любопытство начало меня несколько раздражать.
Я никогда не испытывал тяги к беседам с незнакомцами, особенно о том, что касалось моей работы, и потому постарался как можно более вежливо объяснить портье, что устал с дороги и не расположен к навязчивым разговорам. И если он будет столь любезен сдать мне номер до завтрашнего вечера, я буду ему премного благодарен.
– Пятнадцать девяносто, – сухо ответил мой собеседник, обиженный, по всей видимости, моей отповедью, и протянул мне ржавый ключ с трёхдюймовым деревянным брелоком с выжженным на нём числом, означавшим номер комнаты. Я вынул из бумажника двадцатку и вручил её портье, сказав, что сдачу он может оставить себе в качестве компенсации того, что я расстроил его любознательную натуру.
Незамысловатое, казалось бы, действие, всё же не обошлось без крупицы странного, и даже, будь я более к тому расположен, пугающего. Когда я брал ключ со стойки, мой взгляд упал на лежащую рядом руку портье. Будь я проклят, если это не галлюцинация, вызванная чрезмерной усталостью после долгой дороги, но я увидел некое подобие перепонок между его пальцами. Я невольно вздрогнул от омерзения, но портье, к счастью, этого не заметил. Поднявшись же по лестнице, я услышал поистине зловещее бульканье из-за одной из дверей на этаже, как позднее выяснилось, из номера, соседнего с моим. Проклиная встрепенувшееся где-то внутри меня любопытство, я подошёл к двери и прислушался. Звук походил на тот, что вы издаёте в ванной в дни простуды, когда доктор настоятельно рекомендует вам полоскать своё горло. Похоже, кто-то в номере последовал совету своего доктора, и занимался полосканием даже слишком усердно – я заметил небольшую лужу под дверью номера. Пришедшее в голову объяснение усмирило дикую кошку любопытства парами обыденности, и я открыл дверь в свою комнату.
Не раздеваясь, я лёг на узкую шаткую кровать, что была едва ли не старше гостиницы, но все ещё могла выдержать человека среднего телосложения, к коим я себя причислял не без удовольствия, ибо для человека не может быть ничего лучше неприметной внешности. Бульканье моего незримого соседа, как мне показалось, стало громче, и как я ни силился отдать свой разум в нежные руки Морфея, мне это не удавалось. Высказав пожелание самой мучительной из смертей тому лекарю, который придумал полоскать горло, я встал с кровати и вознамерился немного пройтись по городку, несмотря на усталость. Говоря по чести, я намеревался принести в жертву божеству сновидений некоторое количество скотча, дабы вызвать его благосклонность. Несмотря на железную руку сухого закона, ценители крепких напитков никуда не исчезли, и я, к моему великому стыду, унаследовал от своего отца привычку посещать спикизи не реже двух раз в неделю. Портье наверняка знал о таких местах, и потому я спросил его, спустившись в холл, не посоветует ли он мне местечко, где можно согреться изнутри. Тот понял мой намёк и, слегка улыбнувшись своим невероятно широким ртом, ответил:
– Выходите из гостиницы, поворачивайте налево и идите до статуи, – он махнул рукой, и я вздрогнул от омерзения, снова увидев перепонки меж его пальцев. Нет, это не было галлюцинацией, теперь я отдавал себе в этом отчёт. Может, какая-то малоизвестная болезнь? – Глаза статуи будут смотреть на небольшой подвальчик, там то, что вы ищете, мистер Тернер. Приятного вечера.
– Спасибо, – кивнул я и вышел из гостиницы в мир необыкновенной сырости и серости, сквозь который мне предстояло пройти к вожделенному миру табачного дыма и лёгкого опьянения. На улице было практически безлюдно, что обыкновенно в столь поздний час, однако несколько прохожих странно ковыляли, точно их ноги не были предназначены для твёрдой земли, к небольшой церквушке в нескольких десятках ярдов передо мной. Я подумал, что для вечерней службы несколько поздно, но, впрочем, не мне судить, кому, что и когда в этом городке делать. Я направился туда, куда сказал портье, и очень скоро вышел на небольшую площадь – в местах, откуда я родом, такого размера принято делать дворики у дома – посреди которой возвышалась каменная статуя в три человеческих роста. Она изображала совершенно немыслимое чудовище, в роду которого, если верить Дарвину, вместо какого-то примата в одном из звеньев была рыба. Собственно, на неё чудовище более всего и походило, если не брать во внимание то, что оно имело мускулистые руки, похожие на человеческие, и, возможно, ноги. Причина моих сомнений кроется в позе, в которой это создание было высечено в камне. Нижние конечности лежали таким образом, что неясно было, хвост это или сведённые вместе ноги с плавниками вместо ступнёй. Надпись внизу, на постаменте, державшем на себе чудовище, гласила «Отец Дагон, хранитель сего города». Прочитав это, я понял, что передо мной некое жуткое божество, которому поклонялись – а может, и до сих пор поклоняются – жители города, и почувствовал, как чёрный лёд ужаса заставляет мою кровь замедлять ток. Воистину, страшен любой человек, слепо служащий своему божеству, ибо никто не сможет сказать, что он способен совершить ради этой веры. А что могут сделать те, кто поклоняются такому чудовищу?
С большим усилием совладав с собой, я разглядел подвал, где, по словам портье, находилось интересовавшее меня заведение, он был буквально в нескольких шагах от ужасной статуи. Я толкнул дверь спикизи и поёжился от полутора десятка подозрительных взглядов, метнувшихся в мою сторону. Посетители подобных мест зачастую знали друг друга в лицо и более всего опасались полицейской облавы, что могла последовать за визитом незнакомца вроде меня. Я закрыл за собой дверь, помотал головой в попытке сказать уже подвыпившей публике, что пришёл лишь с тем, чтобы присоединиться к ним, и, похоже, был понят правильно.
Меня оставили в покое, позволив сесть за одним из свободных столиков и лучше разглядеть здешнюю обстановку. В спикизи находилось с дюжину человек, если не считать меня и хозяина за стойкой. Хозяин столь удачно подобрал освещение заведения, что при взгляде с любого, как мне показалось, угла, сей хитрец являл собой тёмный силуэт. Решение это, как мне думается, не в последнюю очередь имело причиной страх перед полицией, ибо в таком маленьком городке наверняка несложно разыскать человека, запомнив его лицо. Сизоватая пелена дыма дешёвых сигарет, запах которых вызывал желание расстаться с остатками ужина, делала этот грешный мирок несколько далёким от реальности, от которой убегал всякий сюда входивший.
О проекте
О подписке