В проулке, в том, что слева, – во во, в этом самом, куда Барабанов голову при его мыслях повернул! – за одноэтажным деревянным домишком железный люк в мостовой…

А проулок такой, что никто почти там не ходит…

И ежели по незаметному тот люк приподнять, то под ним, родимым, тот ящичек с мульёном как раз то и прячется!..

Очень живо это все Федька себе представил, потому что и проулок, и люк тот видел не раз.

Понятно, никакого мульёна в люке никогда не лежало, а прятал там вор по кличке Цыган свой маузер, потому как сам со своей марухой Стрелкой в этом деревянном домишке жил, а маузер в люке прятал на случай облавы – Федька однажды нечаянно проследил. Понятно, никому рассказывать не стал – Цыган, прознай он о том, в минуту башку бы отвинтил, не замедлился.

Но про маузер Федька сейчас не думал вовсе – уже сам верил, что в люке ящичек с толстыми, новенькими денежными пачками. С мульёном!

Хороший такой ящичек, струганый! А пачки в нем – и вовсе любо дорого посмотреть!..

Так размечтался, что не заметил, как этого Барабанова уже и след простыл…

Хотя нет – вон мелькнула треугольная башка как раз при входе в тот самый проулок. Шустро торопился гуттаперчевый за смертью за своей…

Он же, Федька, – со всех ног к домишке тому деревянному, только с другой стороны. И ну колотить кулаками в дверь, ну орать:

– Дяденька Цыган, дядечка Цыган, откройте, дядечка Цыган!

Дрожал, конечно: Цыган – гроза всей Сухаревки; помня, однако, что нынче он не какой то Федуло, а Викентий второй, кое как перемог свой страх.

Цыган наконец открыл, рожа заспанная, от самого перегаром разило за версту, потому был злой как черт и со зла, известно, на все способный.

– Ты чего, мазурик? Жить, что ли, наскучило?

И маруха его, Стрелка, голос подает:

– Кого там принесло? Поспать не дадут, черти! Дай ему, Ванечка, по макитре, чтоб не очухался!

– Простите мазурика, дядечка Цыган! – заторопился Федька, покуда вправду по макитре не получил. – Там, за домом, какой то шнырь люк открывает. Думаю – надо бы вам по быстрому сообчить.

Цыган хоть и был после попойки, но башка, видно, еще кое как работала, мигом все сообразил.

– Шнырь – один? – спросил.

– Да один одинешенек! Хилый такой! С башкой треугольной!

– И давно он там шустрит?

– Да вот только что люк открывал, гад. Я, как увидел, сразу к вам!

Маруха, видно, в окно выглянула – тоже из комнаты подтвердила:

– Ой, Вань, а он уже влез!.. Точно, треугольный! Вот же урод!

– Щас поглядим, с какой он башкой будет, покойник… – прохрипел Цыган. С этими словами оттолкнул Федьку, вышел и завернул за угол дома.

А Федька – назад, на Сухаревку. О Барабанове уже можно было и не думать: лишнее. Уж Цыган то о нем позаботится. К лету, глядишь, отыщут. Может, тогда и узнают по гуттаперчевой голове…

Викентий Иванович, когда Федька ему обо всем рассказал, сначала похвалил, сказал:

– Действия вполне зрелого мастера. – Такой похвалы от своего названого отца он еще не слышал.

А на другой день спросил:

– Сколько ты классов то окончил, оголец?

От этого вопроса Викентий второй при своих трех классах снова почувствовал себя Федулой. С тех пор, как родители померли с голодухи, не до учебы было. Главная наука была – еще одну зиму перезимовать.

Но Викентий Иванович сказал:

– Вот что, завтра же подашь заявление в вечернюю школу. И чтобы там у меня без халтуры! Чтобы за год по два класса одолевал, в нашем деле безграмотные не нужны.

Ясное дело, он, Федька Викентий, поступил в точности как было велено. Особенно подогревали эти слова «в нашем деле».

Значит, Викентий Иванович держал его уже целиком за своего!

* * *

А теми своими действиями на Сухаревке гордился в особенности. Правда, Треугольный выжил все таки, говорят – недоработал, значит, Цыган. Его потом свои же, из НКВД, из того люка вытащили полуживого, только он, слава богу, уже не помнил ничего.

И замочили его потом тоже свои – машиной переехали . Ладно, все равно был не жилец при этих своих умениях…

Правда, Викентий Иванович рассказывал, что имелся у НКВД еще некий Афанасий Хведорук, тоже находка Глеба Бокия, – тот раз в сто превосходит этого Треугольного по своим способностям; интересно, смог бы тогдашний Федуло и его перехитрить? И вообще – посмотреть бы в деле на этого самого Афанасия!

Но того прячут особо тщательно, едва ли их дороги когда нибудь пересекутся, – так он думал, когда впервые услышал об этом Афанасии.

А теперь мог предположить, что когда нибудь да и пересекутся их пути дороги. Потому как случайно узнал, что и на Васильцева тот Афанасий тоже, оказывается, подрабатывает.

Что ж, поглядим, кто кого!

Но как ему хотелось, чтобы Васильцев знал, как спас его тогда какой то неведомый ему Федуло с Сухаревки!

Да что толку? Дела прошлые. Другие теперь времена, и другие, совсем другие к нему подходы нужны.

Что ж, будут ему и другие…

Глава 7

Ложный след. Состязание

Утром Катя отправилась искать другие каналы для добычи новых документов, а Юрий, заперев окна на все шпингалеты и еще раз строго настрого приказав Полине сидеть тише воды, отправился по следу. В кармане лежало имевшееся у него еще со времен Тайного Суда удостоверение на имя капитана государственной безопасности Блинова.

В двух автопарках, обслуживавших бригады пескоструйщиков, его клятвенно заверили, что ни одна машина с подъемником не пропадала ни на минуту. Серьезность удостоверения была достаточным залогом того, что ему не врут.

Зато в третьем автопарке начальник повел себя как то неуверенно, и Васильцев сразу же на него насел – произошло де в Москве уже три крупных ограбления с использованием такой вот пескоструйной машины с подъемником, так что, если он, начальник автопарка, не хочет, чтобы его заподозрили как соучастника…

Тот прикинул все плюсы и минусы своего молчания и наконец выдавил:

– Да Колька Шурыгин баловал вчера…

Васильцев пожестче взял его в оборот и в конце концов выяснил: молодой водитель автопарка, некто Колька Шурыгин, вчера утром выехал на машине с подъемником, не захватив с собой бригаду, а вернулся лишь после шести вечера, причем как он вернулся живым, черт его знает – пьян был настолько, что на ногах не держался и внятных слов не произносил. Машина, однако, целехонькая стояла у ворот автопарка – подвез, видно, кто нибудь его, сукиного сына.

Но больше, как пообещал начальник, ноги этого Шурыгина тут, в автопарке, не будет, кроме как при подписании обходного листа… И в общежитии доживает последний денек, потому как он, начальник автопарка, уже дал коменданту соответствующее распоряжение…

Через несколько минут Васильцев входил в безлюдное среди трудового дня рабочее общежитие.

На стук в дверь комнаты, где последний день обретался Шурыгин, никто не ответил. Из под двери густо сочился запах разложения.

Юрий поднажал плечом, легко выдавил какой то несерьезный шпингалет – и самого чуть не вывернуло наизнанку. На полу валялись растоптанные шпроты вперемешку с окурками и квашеной капустой, на столе тухли объедки вареной колбасы и залитые пивом ошметки недожеванной рыбы. Надо всем этим роились жирные мухи, довершая картину чьей то вчерашней трапезы. Форточка была закрыта, оттого в комнате стоял смрад, как от перестоявшейся помойки.

Одна койка была заправлена, на другой поверх голого, пахнущего мочой матраса, свернувшись калачиком, лежала какая то полуодетая встрепанная личность с опухшей и довольно побитой рожей.

Перво наперво Васильцев, подзадержав дыхание, распахнул окно, а то дышать было невмочь, затем выплеснул на личность всю воду из стоявшего на тумбочке стакана и, когда та задергалась: «А?.. Что?..» – сказал:

– А то, Николай, что серьезно разговаривать мы с тобой сейчас будем.

Колька приподнял голову, взглянул на него щелочками глаз и произнес одно лишь слово:

– Отзынь… – и потянулся было к бутылке с пивом на самом донышке.

Однако, получив от Васильцева хороший удар ребром ладони по плечу, оставил свою попытку и без обиды довольно заинтересованно спросил:

– Джиу джитсу?

Вместо ответа Васильцев сунул открытое удостоверение поближе к мутным все еще глазам Шурыгина и повторил весьма сурово:

– Разговаривать сейчас с тобой будем, ты понял, Николай?

Шурыгин находился в таком одеревенелом состоянии, что даже эта грозная книжица с буквами НКВД ожидаемого впечатления на него не произвела.

– Промежду прочим, – отозвался он, – имею полное гражданское право находиться тут до вечера.

– О твоих гражданских правах сейчас то с тобой и поговорим, – кивнул Васильцев. – Если не ответишь, куда вчера машину угонял, загремишь у меня немедля не по сто шестьдесят второй статье за разбазаривание госимущества, а по самой пятьдесят восьмой бэ: «Пособничество врагу». А что по такой статье бывает дальше – слыхал?

Шурыгин захлопал глазами.

– «Вышка» по ней бывает, – пояснил Васильцев.

Статья, может, и не так испугала Николая, думавшего о чем то более насущном, но когда Васильцев добавил, что отправит его в КПЗ без опохмелки, язык у Шурыгина мигом развязался.

– А что ж, – промычал он, – этот хмырь машину, что ли, в автопарк не пригнал?

– Так! Давай ка с начала, – сказал Юрий. – Что за хмырь, зачем ему понадобилась машина?

Колька снова потянулся к бутылке, снова получил по руке и спросил:

– А если скажу – тогда опохмелиться дадите?

– Тогда дам, – пообещал Юрий. – Ну, выкладывай: что еще за хмырь?

– Да шебутной такой, – поглядывая на заветную бутылку, заторопился Шурыгин. – Жену хотел пужнуть. Шутник большой!.. Подымусь, говорит, на подъемнике и буду перед окошком стоять. Жена как увидит – сразу с копыт! Представляешь! Этаж то двенадцатый, а он себе стоит хоть бы хны!.. Ничего шуточка, а?.. Если из автопарка не попрут, сам как нибудь своей Верке такое устрою!..

– Дружок твой? – перебил его Васильцев. – Кто такой, быстро выкладывай.

– Да в первый раз его видел, вот ей ей! – Шурыгин даже сделал попытку перекреститься, да не смог – видно, руку ему Васильцев отбил основательно.

– И что же, – нахмурился Юрий, – ты за просто так чужому человеку казенную машину уступил?

Колька удивился:

– Кто ж это станет – за просто так? За просто так и кошка не мяукает. Он мне четвертной отвалил. И паспорт в залог оставил.

– Так, – насел Васильцев, – давай быстро: фамилия его по паспорту?

Шурыгин почесал пятерней в лохматой голове.

– Гм, фамилия… Звали Лёхой – это точно! Алексей Степаныч… А вот фамилия… Вчера же помнил, а вот сейчас… Что то военно морское вроде… Вот если б щас пивка…

В такое чудодейственное свойство пивка Васильцеву не поверилось, и Колькину попытку потянуться к бутылке он снова пресек.

– Адрес ты тоже, конечно, не помнишь? – спросил он.

Однако на этот вопрос Колька Шурыгин почему то даже обиделся.

– Чего ж не помню? Совсем, что ли, без головы? На Юных Ленинцев он живет. Я сам поблизости там когда то жил… А дом номер… Да там только один в двенадцать этажей! А номер – нет, не помню… Вот разве если пивка…

Больше мучить его жаждой Васильцев не стал. Колька жадно приник к бутылке, и на лице его расплылось что то похожее на счастье.

– Вот что, – сказал Юрий, – есть у нас сведения, что этот твой, с военно морской фамилией, – опасный шпион вредитель, так что если соврал, ответишь по полной, – и пока Шурыгин хлопал глазами, он, не прощаясь, поскорей выскочил из этого смрада.

Конечно, если тем шутником Лёхой в действительности являлся сын Викентия, то паспорт был наверняка липовый. Тем не менее все следовало проверить до конца.

Вскоре Васильцев приехал на улицу Юных Ленинцев. Двенадцатиэтажный дом здесь действительно был единственный, с винным магазином на первом этаже.

Не зная, как быть дальше, в этот магазин Юрий зачем то и зашел: в таком месте всегда можно услышать что нибудь полезное.

После рабочего дня очередь за выпивкой стояла немалая. Васильцев тоже стал в эту очередь и начал прислушиваться к разговорам.

Но чтобы удача настигла так быстро, такого он никак не ожидал!

Какой то забулдыга сказал другому:

– Слыхал, что Лёшка Кораблев из девяносто шестой квартиры вчера отчубучил? Ему Раиска его пить не дает, так он с ней поквитаться решил!.. После его шуточки бабу прямо в больницу с сердцем увезли.

– А что он?

– А то! Подогнал к дому, понимаешь, машину с подъемником…

Больше Васильцев слушать не стал, вышел на воздух. Все сходилось, даже фамилия (и тут не соврал Колька) была вполне военно морская: Кораблев.

И означать это могло только одно: Викентий младший тут был ни при чем, тот ни за что не стал бы светить подлинным паспортом да еще размениваться на подобные шуточки. Значит, этот день был потерян – с утра он, Васильцев, шел по ложному следу.

* *

Все замки на входной двери были целы, но едва Юрий переступил порог квартиры и был встречен лишь котом Прохором, он сразу понял – беда! Полины нигде не было. Уйти из дому она не могла, не такой она человечек, чтобы решиться на ослушание. Значит…

Собственно, достаточно было прочесть письмо, оставленное на виду, на обеденном столе в гостиной. Конверт лежал поверх какой то пухлой папки.

Первым делом Юрий распечатал конверт и прочел:

Дорогой Юрий Андреевич.

Можете пока не беспокоиться, Полина Ваша жива и здорова; даю слово заботиться о ее целости и здоровье и впредь.

Теперь – что касается наших с Вами дел.

Вам уже частично известно, на что способен я (о, клянусь, это только малая толика моих умений!), но неплохо бы и мне проверить, на что способны Вы, а то как то больно односторонне все у нас пока получается.

Однако перейду к делу. На столе перед Вами лежит папка со всеми документами, касающимися некоего комиссара государственной безопасности 3 го ранга Палисадникова. Вкратце скажу – зверина тот еще! О том, что творит с заключенными в Сухановской спецтюрьме, даже тошно рассказывать; впрочем, сами все в этой папке найдете. Увидите: истинный садист, из тех, кому не место на земле. (Как я достал папку, пускай останется моим маленьким секретом.)

Вы, правда, насколько я знаю, с некоторых пор являетесь противником убийств, не так ли? Посему предлагаю комиссара этого как то навсегда нейтрализовать, оставив его тем не менее в живых. Я, со своей стороны, попытаюсь сделать то же. Вопрос в том, кто из нас двоих окажется проворней.

Условие мое таково. Если Вы меня опередите, – что ж, получите назад свою Полину; мало того, обещаю, что навсегда исчезну из вашей жизни.

Если же первым окажусь я – тогда…

Впрочем, не будем опережать события.

Чтобы условия были равными, даю слово, что я начну осуществление своего плана не ранее чем завтра в 10 часов утра, так что у Вас, надеюсь, хватит времени подготовиться.

Итак, все в Ваших руках.

Уважающий Вас (пока) и желающий Вам всех успехов

В. В.

Подпись, надо полагать, означала Викентий второй.

Васильцев скомкал письмо. Состязание – вот что, оказывается, предлагал ему этот наглец!

Про комиссара Палисадникова Юрий и без этого досье был наслышан. Прослыть зверем и садистом не где нибудь, а в НКВД – это надо было постараться.

Удивляло вот что: все это было совсем не в духе Тайного Суда – по уставу, Суд не имел права вмешиваться в политическую жизнь государств, так что покушение на Палисадникова, пускай садиста и палача, но садиста и палача политического, никак не вписывалось в этот самый устав. Но, поскольку к Тайному Суду он, Юрий, себя давно уже не причислял, то мог бы, конечно, и сделать предложенное этим вторым Викентием. Иное дело – сам этот, черт бы его побрал, В. В.: он то метил в палачи Суда, стало быть, уставу должен был оставаться как раз верен.

После некоторых размышлений Юрий пришел вот к какому выводу. Главное для палачонка было втянуть его, Васильцева, в свои дела, а дальше уже можно будет им манипулировать, ради чего можно было на какое то время и пренебречь уставом. Вероятно, таков был его замысел.

Бесило, конечно, что этот юный негодяй навязывал ему состязание, но, с другой стороны, он, Юрий, и безо всяких состязаний был не прочь подстроить для подонка комиссара что нибудь эдакое…

Не приняв пока никакого решения, Юрий вышел в прихожую, поставил стремянку и полез к замаскированной дверце в стене. Эту ловушку для нежданного пришельца он приготовил еще вчера, работал над ней полночи.

В сущности, устройство было не такое уж хитрое. За этой дверцей с едва заметным отверстием для объектива находился фотоаппарат «лейка». Все было сделано так, что фотоаппарат реагировал на любое открытие входной двери, и гость неминуемо попадал в кадр.

Достав фотоаппарат, Юрий отправился в ванную проявлять пленку. Когда, однако, вышел с пленкой и посмотрел на просвет запечатленный кадр, ему оставалось только в сердцах выругаться.

С кадра ему улыбался популярный артист Марк Бернес.

И тут, выходит, сын Викентия его обошел. Да, шустер был, тут ничего не скажешь!

Самым отвратительным было то, что его снова втягивали в тот мир, из которого он вырвался с таким трудом, – в мир, которого не должно было быть.

Но, говоря по правде, даже этот весьма паскудный мир станет без садиста Палисадникова хоть на крохотную толику, но все таки чище.

«Что ж, – решил Васильцев, – состязание так состязание. Ты у меня еще посмотришь!» Вернуть Полю и добиться, чтобы этот сукин сын навсегда оставил их в покое, – ради этого стоило принять вызов наглеца.

Наконец он открыл оставленную на столе папку. С фотографии на первом листе на него смотрел отвратительный альбинос в совершенно не уставных темных очках. За эти самые очки почему то сразу и уцепился Васильцев, ведь что то же они должны были означать.

Чтоб не узнали? Ерунда! Такого не узнать трудно. Фотография к тому же делалась для сверхсекретного личного дела, а он там – как на пляже. Ох, неспроста, неспроста!..

Листая бумаги в папке, Васильцев пропускал все подвиги этого комиссара и все представления к наградам как вещи в данном случае несущественные. А вот некоторые казалось бы незначащие мелочи вдруг приобретали далеко идущий смысл. Например, это: прошение комиссара о покупке для него за границей неких особых очков.

В конце папки были всякие медицинские документы. Юрий внимательно их изучил и лишь благодаря им наконец начал понимать, что ему делать.

Катя вернулась к вечеру, новые документы были при ней: и на них двоих, и на их «дочь» Полину. С этими документами могли бы уже завтра убраться из Москвы и найти себе новое пристанище.

Но теперь, узнав обо всем, Катя сказала твердо:

– Без Полины – никуда.

Юрий был того же мнения.

А ночью Катя застала его за странным занятием: он плавил стекло в консервной банке, помешивая и подсыпая туда какой то порошок.

Она посмотрела на него, как на психа. Потом спросила:

– Это ты такой ужин готовишь??

– Нет, – усмехнулся Юрий, – готовлю подарочек для одного комиссара.

Не погружаясь в долгие объяснения, Васильцев снова окунулся в свое занятие.

Глава 8

Очки комиссара и волкодав старшего майора

В медицинской карте комиссара Палисадникова Юрий вычитал вот что. Комиссару со временем грозила полная слепота – глаза этого альбиноса не переносили ультрафиолета.

В сущности, любое стекло почти не пропускает ультрафиолет, но даже те крохи его, которые все таки проходили через обычные очки, были для этого комиссара совершенно губительны. Вот почему до поры он носил только затемненные очки, не предусмотренные уставом (приходилось каждый год особое разрешение испрашивать), пока откуда то он не узнал, что в Америке начали выпуск особых очков, стекла которых не пропускают ультрафиолетовые лучи вовсе.

Для него такие очки дорогого стоили, даже от очередного ордена отказался, если взамен ему купят за валюту вот такие вот очки.

Комиссар в своем ведомстве находился на особом счету, и в виде исключения для него это сделали: через посольство в Вашингтоне приобрели для комиссара заветные очки, которые он с тех пор и носил не снимая.