Илларион улыбнулся улыбкой Иисуса, искупившего грехи человечества зверскими страданиями на кресте. Мол, не благодарите. Это как бы моя работа. Несмотря на неуверенное «как бы», приглашение прозвучало вполне радушно, поэтому, когда Илларион отступил в сторону, открывая путь, Оля-маленькая подхватила Витаса под локоть и затащила в тёмное нутро двора. Вспыхнул ослепительный свет. Это Илларион включил прожектор, укреплённый на столбе. Оля-маленькая повела Витаса по дорожке, почти неразличимой в разросшейся траве, объясняя на ходу тоном экскурсовода:

– Справа вы, товарищ студент, можете видеть арт-студию, где будет проходить собственно тусовка. Прямо перед вами сцена, казахская юрта и чум одного из народов севера. Какого именно, я забыла.

Хотя Витаса не глодала любознательность, тем не менее для приличия он спросил:

– А слева что за фигвам?

– Слева находится знаменитый на весь Тюрлюк сортир с биде. Насколько я знаю, его посещение бесплатно.

– Так давай посетим этот продвинутый сортир?

Они было свернули к уборной, но с неба хлынул настоящий водопад. Судьбу не обманешь. Холодный душ загнал их в арт-студию. Там ребята окунулись в неровный свет, оглушительные расцветки и убойную смесь из запахов краски, плесени, кислой муки, старого дерева, влажного картона, табака, кошачьей мочи и экскрементов. Всё в арт-студии, окутанной табачным туманом, было разноцветным: стены, занавески на крохотных оконцах, потёртые дорожки на полу, неровный потолок. Как будто здесь поработали несколько чокнутых маляров, и каждый маляр малевал своей краской. Стен было почти не видно из-под картин, гравюр, чеканок, масок и, бог знает, чего ещё. В углах стояли скульптуры. С потолка свешивались гирлянды бумажных цветов. На полках, как в сувенирном магазине, теснились статуэтки, фигурки, раковины, камешки, различные поделки из дерева и глины. На полу были свалены в кучи книги, журналы, рекламные буклеты плюс груда пустых пивных бутылок. В глубине помещения перед чёрно-белым телевизором, транслирующим с выключенным звуком какой-то кинофильм, такой же древний, как «Прибытие поезда» братьев Люмьер, копошился кто-то живой. Бренчала гитара. Эстетикой, содержимым и ароматами арт-студия напоминала гигантский помойный бак, кишащий крысами, – вид изнутри.

Витас сморщил нос. Ну и дыра! Они прошли ближе к телевизору. Перед старым ламповым аппаратом за столом – обыкновенной доской, положенной на козлы, – разместились несколько человек. Витас узнал Пашку Турбодура, перебирающего струны новой гитары, Олю-большую и Занзигульку. Кроме уже знакомых лиц, там присутствовала пара незнакомых – курившая сигарету, симпатичная беременная девушка с короткой стрижкой цвета розового фламинго и чересчур упитанный юноша, который с отрешённым видом пил пиво. Да ещё невзрачная серенькая кошечка, припавшая мордочкой к голой ноге беременной девушки.

– Садитесь к нам! – радушно позвал Пашка. – Знакомьтесь, это Славик Конюхович.

Чересчур упитанный юноша вяло помахал пухлой рукой. Стокилограммовый Славик был приятным исключением из тюрлюкского правила, что мужчины должны быть обязательно тощими. Из-за лишнего веса у Славика душа не лежала ходить пешком, поэтому для своего передвижения по селу он сконструировал из двух дохлых мопедов и одного полудохлого мотоцикла велосипед с моторчиком в полтора пони. По утверждению самого конструктора, чтобы преодолеть сто километров, этому механическому уродцу потребовался бы всего стакан бензина, если бы, конечно, его самоделка смогла столько проехать. Но, как бы то ни было, велосипед таскал пузатого Славика на себе по селу вполне исправно. Как говорится: пять минут позора, и ты у цели.

– А это Алёнка, – пьяно заржав, Пашка попытался обнять беременную девушку, но та оттолкнула его руку.

– Отвали, моя черешня!

Пашка не обиделся. Легкомыслие и беззаботность витали над ним, как дымок Алёнкиной сигареты над её взлохмаченными розовыми волосами.

– Берите табуретки, – показал в угол Илларион.

Оля-маленькая и Витас нашли в углу пару расшатанных табуреток и присели к столу. Отложив гитару, Пашка налил им пива в щербатые кружки. Вот это как раз то, что доктор прописал! Иисусообразный Илларион и Занзигулька, не сводившая влюблённого взгляда с бойкого братца Оли-маленькой, тоже пили пиво. Одна Алёнка предпочитала кофе с запахом жжёной резины. По крыше яростно барабанил дождь.

– Не обращайте внимания на как бы беспорядок, – забормотал Илларион. – Если внимательно присмотреться, то все элементы интерьера арт-студии целостны и создают законченную картину. Тут вам и наивное искусство, и классика, и футуризм. Форма по отдельности и в совокупности отражает содержание. Авангард, но как бы с налётом наследия прошлого.

– Илларион у нас художник, – вклинился Пашка, – а Алёнка поэтесса.

– Собственно, я всего лишь художник-оформитель, – поправил его Илларион, – а Алёнушка пишет стихи о тёмной стороне человеческой индивидуальности или по-другому – чёрный юмор, – Илларион продекламировал:

Маленький Стас на качелях качался.

Отважный малыш ничего не боялся.

Качнулся разочек, качнулся другой.

Кирпичный забор пробил головой.

– Чувствуете мелодичность строк? С музой она как бы накоротке.

Пашка дурашливо изумился:

– Эй, Алёнка! Это с какой же музой ты накоротке? Колись!

Та лениво протянула нежным голоском:

– Не-а, муза у меня нет. Вот такая в зизни зопа.

– Мы с Алёнушкой как бы не расписаны, – кротко признался Илларион.

Славик уставился на Витаса глазами навыкате, как у больного щитовидкой. Меланхолично включился в беседу:

– Я слышал, у вас в Мухачинске метеорит упал? Дома порушил, много людей поранил. Страшно было?

– Нет, не страшно. Я на окраине живу.

Отключившись, Славик опять утопил толстые африканские губы в пиве.

– Дался тебе Мухачинск, – сказала ему Оля-большая. – В Тюрлюке и своих ужасов хватает. Одна Чертовка чего стоит.

– Про Чертовку я в теме, а ещё какие ужасы есть? – заинтересовалась Алёнка.

– Ну, говорят, что в Большом Иремеле живут дивные люди или чудь белоглазая.

– Что за дивные люди?

– Не знаешь? – удивилась Оля-большая. – У нас каждый мелкий о них слышал. Дивные люди ещё в старину под землю ушли. Так и живут с тех пор в горе. Но у них есть замаскированные лазы наружу. Некоторые наши сельчане с ними сталкивались в лесу. Мой дедушка, например. Он рассказывал, что дивные люди небольшого росточка, ловкие. Неизвестно, откуда появляются и неизвестно, куда исчезают. Вот ужас, правда?

Алёнка усмехнулась:

– Ага, я аж уписалась. Страшилки не рассказывай. Про снежного человека тоже много болтают, но никто его до сих пор не поймал.

Оля-большая выпучила голубенькие глазки:

– А слыхала про золотую жилу Василька?

– Откуда же.

– Тоже рассказывают, что где-то рядом с Тюрлюком есть богатейшее месторождение золота. Его до революции один парень открыл. Там целый триллер был. Тот парень – Василёк – безумно любил одну девушку – дочку своего начальника, а начальник поставил ему условие: мол, найдёшь за три дня золотую жилу – отдам дочку за тебя замуж.

– Обычное дело. И что дальше?

– Жилу-то парень нашёл, но опоздал, и дочка начальника в отчаянии наложила на себя руки. Она тоже его безумно любила.

– Печально. И чем закончился триллер?

– Никто не знает, куда потом делся Василёк. С тех пор многие искали ту золотую жилу, но всё зря. Зато многих в лесу находили мёртвыми. Говорят, призрак Василька сторожит жилу. Найдёшь её – умрёшь.

Алёнка презрительно пустила струю табачного дыма в Олю-большую:

– Сказки. Легенды и мифы Древней Греции.

– Сказки?! – возмутилась Оля-большая. – В прошлом году в Ларкином ущелье туристы наткнулись на скелет! Рядом с костями лежали кирка, заступ, молоток, лом. Всё ржавое-ржавое.

Алёнка улыбнулась улыбкой, которая могла бы показаться милой, если бы не была такой насмешливой:

– Может, всех золотоискателей не призрак, а дивные люди заколбасили? Вдруг и нам осталось жить только два понедельника?

Оля-большая содрогнулась:

– Мама дорогая! Тебе мало ужасов? А про Ивана слыхала? Едва приехал мужик – бац и уже труп!

Пашка вставил, мрачно ухмыляясь:

– Между прочим, возможно, Ивана убили. У него полголовы было разбито, – папке Жираф сказал – но дождь смыл следы. Помните, какой тогда прошёл страшенный ливень?

Оля-большая не унималась:

– А Толянова жена Дотнара? Взяла да и бросилась со скалы. Утром нашли в кошмарном виде. С половиной волос. Тоже странный случай. Неуж сама? А может, её толкнул кто?

Илларион заметил:

– Я с этой Дотнарой однажды разговаривал. Мы тогда сюда только приехали. Как бы симпатичная женщина.

– Ты мне про это не говорил, – удивилась Алёнка.

– А зачем? Просто потрепались в магазине.

– О чём трепались-то?

– Да ни о чём. Обычное любопытство. Кто мы, откуда, зачем в Тюрлюк приехали. Болтовня в очереди.

Илларион умолк. Потушив сигарету в кружке с горелым кофе, Алёнка погладила обеими руками свой большой живот.

– А вы не допускаете, люди, что в вашем таёжном углу объявился серийный убийца?

Первая среда

Наутро Витас совершенно не помнил, как он вчера покинул арт-студию Кости Ядерного, мутировавшую в помойку. Слишком много было пива, курева и разговоров. Оля-маленькая довела его до дома сквозь союз дождя и ночи. Благо, идти было недалеко. Свалившись на кровать, Витас уснул так быстро, словно раскусил ампулу с цианистым калием, но пробуждение оказалось крайне тяжёлым. За ночь болезнь одержала новые победы. Слизистая была воспалена, кашель, по телу гуляла слабость, зато голова, будто отлитая из чугуна, весила центнер. Витас изнемогал под этой непомерной тяжестью. Дисгармония организма. И речи не было о том, чтобы встать. Посмотрев с сострадаем на несчастного Витаса, Оля-маленькая велела ему оставаться в постели, а сама сбегала к родителям за народным средством от простуды.

– Ничего, прорвёмся! Будешь каждый час пить тёплый чай с сушёной малиной, – строго сказала Оля-маленькая, подавая Витасу чашку. – К обеду будешь как новый. В общем, пока лежи, выздоравливай. Я побегу обратно к мамке, помогу ей пельмени лепить. Учти, ты таких пельменей ещё не пробовал!

Она исчезла. Витас допил чай и смежил веки. В мозгу неуправляемо крутились призрачные лица. Несокрушимый могильщик Градобык. Пашка со своими повадками пустоголового нахала. Грибник-пьянчуга Толян. Две разнокалиберные Оли. Славик с пузом и зрачками навыкате. Алёнка тоже с пузом, прямолинейная, как атака быка на корриде. Илларион с не очень связной речью. Пастушья дочь Занзигулька. Даже кошка Лизýшка, присасывающаяся к голой коже.

Снаружи доносился мягкий плеск речной зыби, навевающий мысли о каникулах. Иногда его перебивало коровье мычание, козье меканье, свиное хрюканье или собачье гавканье. Наперегонки кукарекали петухи: «И, и, и, и-и-и! И, и, и, и-и-и!» Мерно тикал круглый будильник на комоде. Убаюканный этими звуками Витас снова погрузился в сон, который на время изъял его из бытия в небытие.

Проснувшись во второй раз, Витас приоткрыл глаза и был ослеплён лучистой улыбкой яркого солнца.

– Как ты? – тоном сестры милосердия спросила Оля-маленькая, появляясь из солнечного света.

Витас пошевелился. Он был весь в поту, но горло почти не болело, голова стала на порядок легче. Очень хотелось есть. Видимо, кризис миновал.

– Лучше.

– Тогда вставай. Родители ждут на обед.

Приходской священник отец Пётр жил в двухэтажном доме под синей крышей, прятавшемся за церковью. Когда ребята оказались в трапезной, там сидели сам отец Пётр и Пашка. Слышно было, как Таисия Фёдоровна хлопотала на кухне.

– Добро пожаловать. Гость в дом – бог в дом, – приветствовал вошедших отец Пётр. Он говорил странным голосом – высоким, ломким, навевающем мысли о чём-то хрупком, как жизнь новорождённого. Рослый, но тщедушный, в слишком широкой чёрной, словно китайская тушь, рясе из льна, отец Пётр походил на картонную фигуру знаменитости, рядом с которой фотографируются туристы. За его очками угадывалось знание, копившееся ещё со времён египетского рабства и вавилонского пленения. Старательно ухоженная редкая бородёнка. Недавняя плешь отражала свет лампы, включенной, несмотря на дневное время. Впалую грудь скрашивал тяжёлый крест на серебряной цепи, который священник старательно натирал каждое утро бархатной тряпочкой.

– Здравствуйте, – скованно отозвался Витас. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Не знал правил общения с лицом духовного звания. Может быть, попам положено руку целовать, как делали мушкетёры своим дамам сердца?

– Знакомься, папулечка. Это Витас, мой однокурсник и друг, – засмеялась Оля-маленькая, стирая неловкость, и Витасу: – Садись, студент, что ты мнёшься. Мамулечка, тебе помочь? Мы умираем с голода.

Попадья издала утвердительный возглас, и Оля-маленькая ускользнула в кухню. Витас занял место возле Пашки, который сердечно потряс ему руку. Осмотрелся. Иконы, полотняные полотенца, предметы из меди и бронзы, чистая скатерть на столе. Ароматы спокойствия, благодушия и ладана. Резкий контраст с замызганной бабушкиной избой резал глаз.

– Ну как вам наши палестины, молодой человек? – задал вопрос отец Пётр, благожелательно смотря на Витаса. Тот пожал плечами и промямлил в ответ что-то невразумительное.

Священник, напротив, оживился:

– Вы ещё не были в нашей церкви? Между прочим, это памятник архитектуры – образец деревянного храмового строительства с элементами древнерусского зодчества. Она была возведена в конце позапрошлого века.

– Петя, оставь юношу в покое, – оборвала мужа дородная попадья, внося в трапезную большой круглый поднос с горой дымящихся пельменей. – Лучше ешьте, пока горячие. Скоро вторая закладка подоспеет.

Витас раньше не видел таких пельменей – размером и формой напоминавших пирожки.

– Мы всегда едим пельмени с уксусом, но, если хочешь, у нас есть сметана, – сказала Таисия Фёдоровна и крикнула в кухню: – Оленька, принеси сметану!

Отец Пётр добавил:

– И бутылочку с зелёным змием прихвати!

В трапезной появилась Оля-маленькая, неся банку сметаны и бутылку водки. Пока попадья ставила на стол чашки с солёными огурчиками, помидорчиками и кислой капусткой, а священник с недовольной миной разглядывал крошечные стопки, Пашка шустро разлил водку. Когда всё было готово, отец Пётр пробормотал короткую молитву – что-то про хлеб насущный. Все, кроме Витаса, перекрестились, опрокинули в себя стопки, крякнули, продышались и приступили к еде.

– А вы видели, как упал метеорит? – поинтересовался отец Пётр, делая знак Пашке, чтобы тот наливал по второй.

– Нет, я на окраине живу, – в спешке обжёгшись горячим пельменем, еле выговорил Витас.

Оля-маленькая спросила:

– Скажи, папулечка, что случилось с Иваном?

Священник пожал худыми плечами.

– Откуда я знаю? Ваня куда-то отправился тем вечером, а утром его с разбитой головой нашёл Сайфулка. В полиции сказали, что Ваня упал и ударился виском о камень. Несчастный случай.

«Весь ваш Тюрлюк – несчастный случай», – подумал Витас, но вслух ничего не сказал.

– Упокой Господь его душу, – вздохнула Таисия Фёдоровна, крестясь. – Пашенька, сына, наливай.

– И что теперь будет с телом? – задал вопрос Витас.

Запустив пятерню в бородку, отец Пётр принялся нанизывать своим высоким голосом сочащиеся слезами слова:

– В понедельник я послал телеграмму Ваниной семье в Германию, а вчера позвонил им из райцентра. Тяжёлый был разговор. Мы все пребывали в состоянии глубокого горя. Сообща решили похоронить Ваню здесь в Тюрлюке. В следующий понедельник. Раньше полиция тело не отдаст. С «Упокой-сервисом» я уже договорился. Горох заверил, что всё будет на уровне. Да и ценник у него не такой смелый, как у других. Павлик, давай-ка ещё по одной. Могий вместити да вместит.

– А из родных Ивана на похоронах никого не будет? – спросила попадья.

– Почему же никого? Из Мюнхена прилетит его дочь.

***

На площади перед церковью было многолюдно. Девочки прыгали через скакалочку. Вокруг остановочного павильона носились детишки. Визжа и вопя, они бросали друг в друга пригоршни грязи. Рядом копались в заглохшем мотовелодрандулете чересчур упитанный Славик Конюхович и чересчур тощий Илларион. Впрочем, копался один Славик. Илларион, глубокомысленно нахмурившись, следил за толстяком, который ремонтировал железного коня одним молотком. Свои длинные волосы художник-оформитель собрал в хвост, руки сунул в карманы и помогал советами. Возле молодёжи беседовало о своём старшее поколение Тюрлюка: директор школы Виктор Александрович с портфелем – его все называли Виксаныч, Перегнат Сиводедов в чёрной китайской куртке из кожзаменителя да хромой дед Валентин с клюкой – вечная затычка ко всем местным бочкам. Дед Валентин был так стар, что казалось, будто он появился одновременно с горами. Высокий, но сутулый старик, облезлый и худой как скелет. Костлявое лицо. На грудь спускалась неопрятная борода, а на макушке – напротив – последняя седая прядка собиралась покинуть хозяина. Свою бабку дед Валентин давно похоронил. У забора дружно мочилась местная похоронная команда – Горох с Градобыком.

– Здравствуйте, мужчины! И вы здесь, Перегнат Петрович? – удивился участковый Огурцов, подходя к собравшимся. – Никак в дом божий собрались? Вы ж коммунистом были, даже вроде парторгом?

– Я и сейчас коммунист, – проворчал Перегнат. – Убеждений не менял и партбилет не выбросил как некоторые.

Бывший парторг говорил спокойно, но уголки обычно плотно сжатого рта слегка подёргивались. Короткая седая стрижка придавала Перегнату вид отставного военного, ещё достаточно крепкого для своих лет.

Дед Валентин мелко захихикал, прикрывая ладошкой дряблый рот. Побагровев, директор школы послал Перегнату кривую улыбку:

– Это вы на меня намекаете, Перегнат Петрович? Так тогда время было такое – все были коммунистами, а теперь время другое.

– Раньше в Тюрлюке жили люди-человеки, а теперь одни козлы и дровосеки, твою медь!

Перегнат длинно сплюнул. Обиженно сморщив бледную физиономию, Виксаныч отвернулся от грубияна. Дед Валентин направил клюку на участкового.

– А скажи-ка нам, мил человек, что с немцем случилось? Общество интересуется.

Огурцов пожал плечами.

– Что тут говорить? Не повезло герру Киршу. Навернулся на камнях и убился. Похороны назначены на понедельник. Его дочь приедет.

Горох гнусно осклабился:

– Если в башке фарша нет, то и сала не добавишь. Не сиделось ему в своей Германии. Пил бы сейчас баварское пиво, а не лежал в морге.

Из-за угла вынырнул Толян с лукошком на локте. Завидев учителя химии, Виксаныч помахал ему рукой. Толян приблизился. Директор школы вздохнул. Наружность и исходивший от Толяна душок были вполне уместны возле пивнушки, но никак не в школе. Самоходный памятник пропащим выпивохам.

– Вы не забыли, Анатолий Николаевич, что завтра начало учебного года? – спросил директор школы сухим тоном. – Надеюсь, вы готовы?

– Готов, – пробормотал Толян, стараясь дышать в сторону и излишне не качаться.