Картина вторая

Аглая

Ее звали Аглая. Простое русское имя. Ныне почти забытое. Но даже на фоне всеобщего повального присвоения креативными россиянами старинных славянских имен своим чадам, типа Радомир и Метелица, Коловрат и Радостина, Богодар и Заряница, оно смотрится как картина сермяжных передвижников на фоне отвязного авангардизма. И это не считая верха отеческой сообразительности: Люцифер и Монтана. А теперь представьте, как это будет выглядеть, когда этим счастливым детишкам стукнет лет по сорок или более того.

«Здравствуйте, Люцифер Силантьевич Череззаборногузадерищинский» или «С добрым утром, Монтана Сигизмундовна Синебрюховская», – будут им говорить коллеги, зажимая рот ладонью, чтобы не рассыпаться от смеха.

Но с именем-фамилией у Аглаи Ивановны Зориной, как мы видим, все в порядке.

Аглая Зорина появилась в банке на год раньше Бориса. Она приехала в Прикамск из далекого Ильичёвского района. Отец ее служил в местном леспромхозе капитаном: сплавлял на катере срубленный лес от Ойвы до Камы, мать работала в школе учительницей русского языка и «литры».

Аглая выучилась на бухгалтера в аграрном университете. Вышла замуж за однокурсника, родила ему голубоглазого мальчугана. Спортивный пацан в этом году в третий класс пошел.

Но брак оказался недолгим. После трех лет совместной жизни два бухгалтера-экономиста расстались по причине несовместимости характеров.

До «Прикам-Вест-банка» она скучно и неинтересно прозябала в нескольких финансовых конторах, пока не выложила свое резюме в социальных сетях. И ей повезло.

Аглая вдвоем с сыном снимала комнату на окраине Прикамска, строила по ипотеке, взятой в другом банке (тогда она еще не служила в описываемом нами учреждении), квартиру в новостройке, платила кредит за машину. Отпуска проводила в основном у себя в деревне. Правда, в прошлом году с подругой сгоняла в Черногорию.

Ее родители дружили семьями с руководителем местного агрокомплекса, единственного в селе.

Директор этой фирмы орденоносец Николай Петрович Конюхов ранее был председателем местного колхоза имени Ленина. Его уважали. Колхоз не отставал, но и вперед не забегал, поэтому был в районе на хорошем счету.

Когда началась эта чертова перестройка с приватизацией, каждый колхозник, включая грудных детей и неходячих стариков, получил свой пай (по-старому – надел). А вот что с ним, с наделом этим, делать, никто не ведал.

Кто был пошустрее, то есть, говоря языком большевиков, был кулаком, – организовал семейный кооператив, нанимал батраками своих менее шустрых и пронырливых односельчан. Кто не обладал этой кулацкой смекалкой и хваткой – либо продал свою долю более находчивому соседу, либо попросту пропил за пару пузырей дешевой водки.

Но большинство бывших колхозников решили вновь объединиться. Так колхоз имени Ленина Ильичёвского района Прикамского края получил второе рождение, как при коллективизации в начале 30-х годов. Бывшего председателя вновь избрали председателем. Оставили на своей прежней должности и главную бухгалтершу, супругу Николая Петровича. Оставили и памятник лысому вождю мирового пролетариата, гипсовое изваяние которого, покрашенное в серебристый цвет, как и прежде, красовалось перед зданием колхозного правления.

Единственное, что изменилось, – в титульном названии перед словом «колхоз» появилась аббревиатура «ООО “СПК”» – Общество с ограниченной ответственностью «Сельскохозяйственный производственный кооператив».

В один из ее приездов Николай Петрович, почти как отец, долго уговаривал Аглаю, предлагая должность главного экономиста со всеми вытекающими последствиями. И зарплата высокая у нее будет, как в городе. И за счет колхоза дом он ей отгрохает, какой наша героиня пожелает, поскольку с родителями ей жить не с руки. И скотину домашнюю, какую надо, подгонит. И сына пристроит не хуже, чем в Прикамске. И мужа, если понадобится, найдет. Из молодых специалистов. В этом году их много понаехало: за счет колхоза в городах учились, пора отрабатывать. А если молодые аграрии ей не по нутру, то вот начальник гаража в девках бобылем ходит. Справный мужик. Чем не пара?

А природа здесь какая! А воздух! А река!

– Всё у нас хорошо, грех жаловаться, – говорил он ей. – Надои рекордные в этом году показали, лучшие в районе. По мясу на второе место вышли. Зерно выгодно продали в соседнюю область. Газ провели два года назад. Комбайнов новых, муха не сидела, несколько штук закупили. Даже один американский. «Джон Дир» называется, сам ездит, без механика. Говорят, износу нет. И специалисты хорошие у нас есть: зоотехники, агрономы, механизаторы. Даже строители. А вот по части экономистов страдаем. В этом вопросе не идем в ногу со временем, отстаем от прогресса, от интернета вашего. На счётах наши бухгалтеры привыкли трудодни считать. Учет нужно нормальный изладить, а то подворовывают колхознички-то, за всеми не углядишь. Ну и пьют с получки, естественно, как без этого?

– Я подумаю, Николай Петрович.

– Не тороплю. Но лучше, Аглаюшка, думать не спеша, но поспешая. Время, сама знаешь, какое.

Яйца Фаберже

– Так давать им кредит или не давать? – вновь вернулся к теме прежнего разговора Борис.

– Сиди пока на жопе ровно и не дергайся. Года через полтора-два Рудольфовна свалит на пенсию. Тебя на ее место начальником нашим поставят. А там, глядишь, и в центральный офис переведут. А дальше – заоблачные перспективы. Как говорится, живи да радуйся.

– А все-таки, Нинельич?

– Посуди сам. Кредит эти хуеплеты не вернут, это стопудово. По карманам распихают и свалят куда-нибудь. По всему видно. Расплатятся с нами своими говенными бульдозерами и сраными экскаваторами. И стройкой, где вместо десяти этажей – один, да и тот не достроен, туда кошки умирать ходят. Это в лучшем случае. И всю эту херню на тебя повесят. Что делать со всем этим добром будешь? Покупателей искать? А кто все это купит? Дураков нет.

– Да-а-а, картина маслом. Обрадовал. «Левиафан» какой-то, – вспомнил он недавний страшный фильм.

– А тебя еще во взяточничестве обвинят. Посадят еще, не дай бог. Короче, пусть идут в головной офис и там просят. Так и скажи. Письменная команда оттуда поступит – дадим кредит. Нет – значит, нет. Целее будем. Чем больше бумаги, тем чище жопа.

– Ты краски не сгущаешь? Реклама у них мощная, я видел. В документах, я посмотрел, все на месте. На стройке был, специально ездил смотреть, работа кипит.

– Все это – пыль в глаза. Видимость. Это они умеют. Ты на рожи-то их посмотри, – махнул он рукой. – Строители! Они такие же строители, как я любовник Матильды Кшесинской. Ладно, не ссы, Борискин. Наливай, чего сидишь, уши развесил? На Вол-ге широ-кай, на стрелке дале-кай гудками кого-то зовет паро-ход, – запел Глеб, подставляя рюмку. – Тебе зарплаты мало, что ли? Скромнее надо быть. Почему тара пустая?

И снова продолжил, по-камарински развернув меха:

– Под го-родом Горь-ким, где я-сные зорь-ки, в ра-бо-чем посел-ке подру-га жи-вет. В руба-шке наря-дной к своей ненагля-дной…

– Вот смотрю я на вас, бизнесменов, и мне становится смешно, – спев песню, Глеб отложил в сторону гармонь и, не дожидаясь милости от задумавшегося Бориса, сам разлил ТРН. – И образование у вас вроде есть соответствующее, и амбиции большие, и цели ставите какие-то высокие. А ума, кроме как на процентах сидеть, на марже то есть, нету. Чему вас учили¸ непонятно. Вы банки превратили в обычные коммерческие организации, типа магазинов. Купил – продал. А ведь банк – это совсем другое. В банке возможностей больше. Фантазию надо только приложить. Креатив включить. Мозги на место поставить.

– Например?

– Вот смотри. Ты, допустим, должен мне сто рублей. А я должен сто рублей Рудольфовне, та, в свою очередь, должна Розе Львовне, опять же, стольник, а Роза должна Аглае, а Аглая – тебе. Тоже по сотне, – начал считать Глеб, загибая пальцы.

– И что? – спросил ничего не понимающий Борис.

– Но ни у кого из нас денег нет, – развел руками Глеб.

– И как быть? Ты это к чему?

– Но тут появляется какой-нибудь дядя Стёпа и говорит, что хочет купить у тебя ботинок за сто рублей. Ты отдаешь ему ботинок, он дает тебе деньги. Ты отдаешь их мне. Ты мне больше ничего не должен. Я отдаю их Рудольфовне. Я ей тоже больше ничего не должен. Та расплачивается с Крокодиловной. Они квиты. Сирень отдает деньги Аглае. Они тоже квиты. Аглая отдает твой же стольник обратно тебе. Всё. Все квиты, все довольны.

– Здорово!

– Но тут опять появляется дядя Стёпа и говорит, что один ботинок ему не нужен. Он отдает тебе ботинок, ты отдаешь ему деньги. И получается, что ни у кого денег нет, но все квиты и никто никому не должен. Понял теперь, батенька?

– Понял. Интересно. Только банк здесь при чем?

– А банк должен брать с каждой операции свой процентик. На то он и банк. Допустим, десять процентов. Обычная ставка. А теперь посчитай, банкир, сколько денег ты наваришь из воздуха.

– Хм!

– А у вас что происходит? Купил доллар за 60 рублей, продал за 63. Неинтересно и скучно. Или выдал кредит – банк наварил процент, ты получил откат. Шучу, не переживай, ты мужик честный, – успокоил Глеб. – Вот и весь бизнес. Ума большого не надо. А тут искусство! Высший пилотаж! Яйца Фаберже! Поэма экстаза!

Борис почесал за ухом.

– Ты – гений, Стингер.

– Это не я придумал. Но если бы был банкиром, работал бы по этой системе. Всё чисто. Всё по закону. И объёбывать никого не надо. Вот за это мы и выпьем, Борисенко.

Глеб опрокинул водку в рот первым и, подыгрывая себе на трехрядке, громко запел, лукаво подмигнув левым глазом:

– Я бы-ыл ба-тальон-ный разве-дчик, а ты писари-шка-а штаб-ной…

Новый Уренгой

В понедельник утром Борис вызвал Аглаю. Рабочий день только-только начался, и первые посетители, а это были в основном вездесущие пенсионеры, вошли в зал, рассосались по операторам и выстроились в очередь к банкоматам.

– Доброе утро, Борис Сергеевич. Вызывали?

– Да-да. Аглая Ивановна, подготовьте, пожалуйста, отказ «Промстройтрейду» в выдаче кредита. Придумайте что-нибудь стандартное, – по-офисному строго и официально сказал он и передал ей документы. – И пусть наши юристы визу поставят.

– Хорошо, Борис Сергеевич.

Она не уходила.

– Что-то еще? – посмотрел он на нее.

– Ты придешь сегодня? Я торт вчера специально для тебя испекла. «Наполеон», как ты любишь.

– Торт, говоришь? Это хорошо, – обрадовался Борис.

Он очень любил сладкое. – Если му-чает то-ска, слопай торта два кус-ка. А Артёма куда денешь?

– На соревнования с командой уехал вчера в Добрянку.

Он же у меня футболом занимается, как Аршавин. Защитник. Капитаном избрали.

– Молодец. Футбол – это хорошо.

– Ну так как? – снова спросила она.

– А… это самое… – замялся Гордеев, не зная, как сказать.

– Не бойся, она уехала к себе в свой город. У нее отпуск наступил. К счастью.

– Здорово.

Здесь Аглая имела в виду свою соседку по съемной коммуналке. Это была брошенная одинокая женщина по имени Анфиса, которая терпеть не могла мужчин. И женщин, у которых эти мужчины были. Она приехала в краевой центр из какого-то мелкого и депрессивного муниципального образования (так сейчас называются маленькие города) в поисках большего счастья. Но – не срослось. И теперь в одиночку коротала жизнь с большим кастрированным котом по имени Новый Уренгой.

Анфиса работала трамвайной вагоновожатой. График ее работы был непредсказуемым: либо она вставала хрен поймешь когда, либо приходила далеко за полночь. Естественно, что, когда она прозябала в квартире согласно своей временной регистрации, в помещении должно было быть тихо, как ночью в бане. Вечно голодный Уренгоша, правда, в это время шастал по квартире и пискляво, но настойчиво просил жрать у Аглаи или Тёмыча.

Иногда, правда, Анфиса приглашала Аглаю по-соседски выпить водки, поговорить за жизнь и поплакаться в жилетку о своей несчастливой бабской доле. Но было это крайне редко.

А мы тем временем вернемся к прерванному разговору наших влюбленных.

– Я соскучилась по тебе.

– Ты знаешь, я тоже, – ответил Борис.

– Я хочу тебя.

– Не могу сейчас ничего сказать про вечер. Понимать должна.

– Наври чего-нибудь жене. Тебе не привыкать.

– Пока не знаю, – Гордеев все еще колебался, не зная, что ответить.

– Все равно я буду ждать, – с этими словами она вышла к себе.

Забегая вперед, скажем, что торт в тот вечер был очень вкусным, а то, что за ним последовало, – еще вкуснее.

Но мы отвлеклись. Так вот, ближе к обеденному перерыву впервые явился Глеб.

– Здесь бьется сексуальный пульс нашего банка? – вместо приветствия весело спросил он, войдя в кабинет к Борису.

– Ты о чем? – Борис также не стал банально здороваться.

– Как дела, спрашиваю.

– Не фонтан. Но брызги есть.

– Это уже хорошо. Ну что ты решил с кредитом для «Химбумпромстройснабхуйпрома» своего? Или как он там называется? – спросил Глеб. – Мутная компания, скажу я тебе.

– Решил отказать, – ответил Борис и уточнил: – Решил отказать, прислушавшись к тебе.

– Ну и правильно. С Рудольфовной советовался?

– Она срочно ушла на мероприятие по улучшению своего внешнего вида.

– Не понял?

– В парикмахерскую метнулась. У нее встреча в главном офисе какая-то важная сегодня после обеда намечается, вот и решила причепуриться, не ударить, так сказать, лицом в грязь. Слушай, Глеб, я тут не понял немного. Зачем этой конторе кредит, раз они собираются всех кинуть? – Скорее всего, квартир мало продали. Или покрыть хотят другой кредит, который просрали на блядей и на новые тачки. Надо ведь чтобы и себе осталось. И чем больше, тем лучше.

– Логично.

– Может, пообедаем? Кто рабо-тал, кто устал? Час обе-денный нас-тал!

– Пошли. Одному обедать – то же самое, что в туалет ходить вдвоем, – согласился Борис.

Рядом с банком находился небольшой уютный ресторан, недорогой или, как сейчас говорят, бюджетный. В нем в тот час посетителей было немного. Они заказали по чашке чая и по антрекоту с картошкой. Глеб еще решил отметиться пивом.

– Изжога у меня. Я ее пивом лечу.

– Помогает?

– Еще как.

Он сделал глоток и скривился.

– Фу. Пиво дрянь. Больше никогда здесь покупать не буду.

– Правильно говоришь. Пиво пить надо в пивных. Гаишников не боишься?

– До вечера выветрится.

Сразу после полудня вломились строители. Они просмотрели бумаги, которые им выдала Аглая Зорина.