4. Лучшее – враг хорошего

Годы не красят – это так. А если и красят, то чем-нибудь таким – внутренним светом, мудростью прожитых лет, но все, что только может обвиснуть, начинает обвисать, морщин становится все больше и больше, в волосах проступает седина… Грустно, грустно.

Когда-то давно, на заре артистической карьеры, Веронике казалось, что она всегда будет молодой. Такой, как сейчас – молодой, обворожительной, сексапильной. Прав был поэт, сказав, что «мы все сойдем под вечны своды», но до поры до времени об этом не задумываешься. И неумолимого бега времени не ощущаешь. Время не бежит, оно ползет или просто стоит на месте. Тик-так, а стрелки не шелохнутся. Но наступит день и…

Беда Вероники, ее личная трагедия, заключалась в том, что она не была готова принять свой возраст, не была готова к переменам такого рода и, как следствие, не смогла принять то, что надо было принять. У каждого возраста, как и у каждого времени года, есть свои преимущества и свои недостатки. Вместе со зрелостью приходит мудрость, приходит уверенность в себе, да много чего приходит. Важно разглядеть, понять, принять и жить с этим дальше. Кризис среднего возраста преодолим, иногда люди справляются сами, иногда им для этого требуется посторонняя помощь. Сорок лет – это всего лишь двузначная цифра, круглая дата, очередная веха, не более того. Это не рубеж, за которым жизнь превращается в увядание, и не роковая черта, делящая жизнь надвое. Это всего лишь цифра – четверка и ноль. Время вспять не повернуть, так какой смысл впадать в депрессию по поводу того, что мы не в силах изменить? Как верно сказано в общеизвестной молитве о спокойствии: «Господи, дай мне душевный покой, чтобы принять то, что я не могу изменить, дай силы изменить то, что могу, и дай мудрости, чтобы отличить одно от другого».

Веронику сознание того, что ей исполнилось сорок лет, угнетало неимоверно. «Надо же – сорок лет! – ужасалась она. – Бо́льшая половина жизни прожита… Бо́льшая половина… Страшно подумать!» Вспомнила, что мать умерла, не дожив неделю до шестидесяти двух лет, и ужаснулась еще сильнее – не бо́льшая половина, выходит, а все две трети.

А казалось бы…

А еще совсем недавно…

А закроешь глаза, и вроде как вчера…

Сорокалетие праздновать не принято – плохая примета. «Да никакая это не плохая примета, а просто очень гуманное правило, – думала Вероника, глядя с тоской в зеркало. – Чего тут праздновать? Какие могут быть поздравления? Впору соболезнования принимать».

Зеркало не радовало, оттуда на Веронику смотрела некрасивая немолодая женщина с неизбывной печалью в глазах и гримасой отвращения к себе самой на бледном лице. И еще эти мешки под глазами… И гусиные лапки вокруг…

– Года текут, года меняют лица. Другой на них ложится свет^[8], – продекламировала вслух Вероника.

Меняют, да.

Ванная гостиничного номера была выложена зеленой кафельной плиткой, и на этом фоне лицо казалось еще более бледным. А лампа, висевшая над зеркалом, светила прямо в лицо (чей только воспаленный разум придумал ее сюда присобачить?), не только безжалостно высвечивая все недостатки, но и делая его шире.

Уже больше недели Вероника не высыпалась, потому что сон у нее был чутким, а слышимость в отеле замечательной. В таких отелях только шпионов селить, уж им-то тут было раздолье – подслушивай сколько хочешь. Ночами Вероника просыпалась по нескольку раз – от шагов в коридоре, дверных хлопков, разговоров и прочих звуков, которые производили другие постояльцы. А в шесть часов утра на улице начинали шкрябать метлами по асфальту дворники, и это шкрябанье было слышно даже при наглухо закрытых окнах. «Наглухо» – ха! К гостиничным окнам это слово не подходило – какое может быть «наглухо», когда все слышно? Противные дворники не ограничивались шкрябаньем, время от времени они гортанно-жизнерадостно перекликались друг с другом. Вероника закатила уже три истерики заместителю директора съемочной группы, ведавшему размещением актеров, требуя переселить ее в нормальную гостиницу. Заместитель директора разводил короткопалыми руками и бубнил: «Я бы с радостью, Вероника Николаевна, но это же Евпатория!» И взгляд у него при этом был словно у нашкодившего кота. Можно подумать, что в Евпатории нет нормальных гостиниц! Есть, конечно, только каждый норовит урвать в свой карман сколько-то от бюджета, вот и экономят на всем, на чем только можно.

Недосып, плюс ежедневные четырнадцатичасовые съемки, плюс выпитая в скорбном одиночестве бутылка текилы (все-таки дата!) совершенно не красили Веронику. Ей бы принять расслабляющую горячую ванну да лечь спать (после такого количества текилы сон должен быть крепким, невзирая на внешние раздражители), но вместо этого она продолжала стоять, опершись руками на края раковины, и смотреть на себя в зеркало. Смотрела и расстраивалась, расстраивалась, но смотрела. Охота пуще неволи.

Вероника стояла не прямо, а немного склонилась вперед, потому что раковина находилась низко. Эта поза добавила огорчения – полы халата распахнулись, и в зеркале хорошо были видны отвисшие груди. Не так уж они и отвисали, еще неделю назад Вероника по этому поводу практически не расстраивалась, но сегодня… Сегодня все ложилось один к одному, все происходящее нанизывалось только на черную нить.

Оператор Гордеев поинтересовался, доводилось ли Веронике пробовать легендарный советский портвейн «Агдам». То есть не портвейн, а эрзац-портвейн, в Португалии за продажу такого дерьма расстреляли бы без суда и следствия. Или с судом – какая разница, но расстреляли бы точно. Жуткой отравой был этот «Агдам», сногсшибательный в прямом смысле этого слова. Вероника, не поняв подвоха (Гордеев – корифей мелкой подлянки, потому что импотент), ответила, что доводилось. И только сейчас она поняла, что это был не просто вопрос, а толстый прилюдный намек на ее возраст. Советского Союза с его напитками и закусками уже почти четверть века не существует, а Алецкая пробовала советский эрзац-портвейн, то делайте выводы… Неутешительные.

Парикмахер Модест, у которого Вероника была накануне отлета из Москвы, нахваливал какую-то новую маску для волос, напирая на слово восстанавливающая. Восстанавливающая… Как говорили древние римляне «Sapienti sat» – понимающему достаточно. Вероника очень часто использовала это выражение, подхваченное еще во время недолгой учебы в ГИТИСе от одного из преподавателей, но сейчас оно прозвучало в уме словно приговор.

Понимающему достаточно. Ты все поняла, Вероника? Или тебе нужно еще…

Память услужливо напомнила о том, что двоюродная сестра Ира в сорок лет стала бабушкой. Мрак беспросветный. Нет-нет-нет! Это ветвь Иринина такая, непутевая, все девчонки беременеют в выпускном классе. Замуж со школьной скамьи называется. Вероника далеко еще не бабушка… Какая она бабушка? Она еще девочка…

Чтобы доказать себе самой, что года над ней не властны, Вероника отцепилась от раковины, грациозно раскинула руки в стороны (ей всегда нравились широкие рукава, при взмахе похожие на крылья), принужденно улыбнулась и попыталась крутануться перед зеркалом на одной ноге, благо размеры ванной это позволяли. Единственным, что радовало в этой паскудной гостинице, было обилие пространства. Крутанулась неудачно, подошва тапки скользнула по мокрой плитке (умывание холодной водой лица не освежило, а вот пол был залит основательно), нога уехала в сторону, и Вероника упала. Падение получилось неудачным – Вероника с размаху приложилась виском о край раковины (как только череп выдержал, ведь височная кость самая хрупкая) и потеряла сознание. Когда сознание вернулось, попыталась встать, но не смогла – голова кружилась, а ноги подкашивались. Пришлось на четвереньках ползти до кровати.

По пути Вероника два раза останавливалась – ее тошнило. Прямо на ковролин, а куда же еще? Взобравшись на кровать, она сняла трубку стоявшего на тумбочке телефона, набрала ноль с тройкой и простонала в ответ на «слушаю вас»:

– Я, кажется, умираю. Спасите.

Телефон был местный – набирай любые цифры или не набирай, все равно дальше ресепшен не пробьешься. Владелец гостиницы, которому надоело оплачивать из своего кармана чужие счета за межгород и за приватные разговоры, отключил номера от телефонной сети, рассудив, что в эпоху мобильной связи стационарные телефоны никому не нужны. Дежурный администратор вызвала «Скорую помощь» и, взяв на помощь охранника, прибежала спасать Веронику.

День рождения закончился в реанимационном отделении местной больницы. Вероника, уже протрезвевшая и оклемавшаяся, порывалась встать и уйти, а дежурный врач просил ее остаться и пройти обследование.

– Надо бы провериться, – бубнил он, – внезапная потеря сознания в вашем возрасте…

– Да я просто поскользнулась! – настаивала Вероника. – И ударилась головой о раковину… При чем тут мой возраст?

За упоминание о возрасте хотелось придушить улыбчивого доктора. Только вот шея у доктора была толстой-толстой, бычьей, неохватной. Совсем не по изящным рукам Вероники. Пришлось подавить желание.

Вероника ушла утром. На память о посещении ей выдали выписку, которая сразу же куда-то затерялась, и рентгеновские снимки Вероникиного черепа для последующей консультации у московских светил. Вероника нашла снимкам другое применение – продемонстрировала их на съемочной площадке. Так, ради прикола, хотелось оживить хмурое начало рабочего дня. Народ оживился, начал хвалить классические пропорции Вероникиного черепа, а скрипт-супервайзер^[9] Жанна, волоокая длинноносая каланча, углядела внизу рядом с фамилией и инициалами Вероники год ее рождения. И не только углядела, но и озвучила, дрянь такая! Сказать, что едва-едва пришедшее в норму настроение было безнадежно испорчено, означало не сказать ничего. И зачем этим докторам понадобилось написать год рождения рядом с фамилией? Ладно бы была она Иванова или, скажем, Кузнецова, тогда еще понятно, зачем нужен год рождения – чтобы с какой-нибудь однофамилицей не перепутать. Но Алецкая – это же редкая фамилия! А Веронику Алецкую вообще ни с кем спутать нельзя!

Только открой дверь плохим думам, и от них не будет спасения. Сконцентрировавшись на возрастной теме, Вероника вспомнила многое – начиная с уменьшения количества приглашений от режиссеров и заканчивая все более частыми посещениями стоматолога. Проклятое время – бежит, бежит, торопится, и не угнаться за ним!

Вероника была человеком действия, иначе бы она и не стала известной актрисой. «Под лежачий камень вода не течет» – было ее девизом. Есть проблема, которая осложняет жизнь? Надо ее решить!

По существу решение было правильным и состояло из двух пунктов.

Пункт «а» – взять себя в руки и перейти наконец-то к здоровому образу жизни. Перейти на деле, а не в мыслях. Есть не то, что хочется, а то, что полезно или хотя бы не вредно, больше двигаться, регулярно, а не два-три раза в год по вдохновению, заниматься спортом. И наконец-то освоить навороченный велотренажер, подаренный два года назад очередным несостоявшимся спутником жизни. Короче говоря – взяться за ум!

Пункт «б» – отдаться в добрые и надежные руки пластических хирургов, этих кудесников и чародеев, возвращающих человеку утраченную молодость и исчезнувшую красоту. Одними шлифовками, массажами и масками уже не обойтись, пришло время серьезных мер. Радикальных.

Выражение «радикальные меры» очень импонировало Веронике. Звучное оно, убедительное. Скажешь «в случае отказа я буду вынуждена прибегнуть к радикальным мерам» – и собеседник тотчас же сдувается, уступает. Или, например, «примите радикальные меры, чтобы подобное больше не повторялось». Сразу понятно, что от собеседника требуются реальные действия, а не отговорки.

«Я еще стану прежней, – убеждала себя Вероника. – Все поправимо, спасибо прогрессу. Нынче из таких крокодилов Дюймовочек делают… А мне, в сущности, надо не так много – чтобы снова стало гладко и упруго».

Все знают, что аппетит приходит во время еды. Также все знают, что стоит только увязнуть коготку и… Еще на этапе формирования пожеланий (сначала надо решить, чего ты хочешь, а потом уже к докторам обращаться) Вероника подумала о том, что неплохо было бы и нос немного подправить, и губы сделать более сочными, а скулы – более объемными. Хорошеть так хорошеть! А грудь не только подтянуть, но и немного увеличить. До полноценного четвертого размера, не более. И тогда красоту Вероники можно будет назвать совершенной…

– Ах, какое блаженство, знать, что я совершенство, знать, что я идеал!^[10] – пропела Вероника.

В каком-то смысле она была права. Если уж идти на радикальные меры, то результат должен не только соответствовать ожиданиям, но и превосходить их. Чтобы явиться поклонникам такой жар-птицей, на которую без рези в глазах смотреть невозможно.

Эту аналогию с жар-птицей, неожиданно пришедшую ей на ум, Вероника потом вспоминала не раз, когда глядела на себя обновленную в зеркало и чувствовала натуральную резь в глазах, как будто песку в них кто-то насыпал. Зажмуривалась, трясла головой, открывала глаза и в который уже раз убеждалась, что наваждение никуда не исчезло. Вернее, убеждалась, что никакое это не наваждение, а горькая-прегорькая правда.