Рост и происхождение этого дворца имеет польские корни, тесно связанные с Российской империей. В середине ХУ111 века село Вороновица приобретает Михаил Грохольский, представитель древнего графского рода. Еще до первого раздела Польши – 1772г., в 1764г. польский сейм, не без участия Екатерины 11-й (1729-1796), избирает королем Понятовского Станислава – Августа (1732-1798). Король своим указом назначает другого потомка Грохольских, Франциска, Винницким городским старостой. Этот староста становится камергером короля, а в 1774-1777 занимает пост советника короля. (Понятовский в молодые годы, благодаря связям своей матери среди политиков, занимал пост официального посланника при Российском дворе и был близко знаком с Екатериной, когда она еще не была императрицей). Старый деревянный Вороновицкий дворец Франциск Грохольский благодаря своей высокой должности получил возможность перестроить. С 1770 по 1777-ой был построен роскошный каменный дворец в стиле раннего классицизма, эпохи итальянского палладио. Итальянский архитектор Доменик Мерлини выполнил боковые крылья дворца слегка вогнутыми, что придало ему вид птицы в момент взлета. Территория вокруг дворца засажена деревьями по типу французских парков, где каждому дереву подбиралось особое место и особая форма последующей стрижки. Можайский Александр Федорович (1825 – 90) одно время проживал в Вороновице и исполнял обязанности Брацлавского мирового судьи. Его брат купил у подольских землевладельцев Грохольских село Вороновицу вместе с дворцом. И с 1869 по 1918г. братья владели приобритением совместно. А. Ф. Можайский, русский морской офицер, контр-адмирал, по натуре был романтиком, завидующим полету птиц. В 1881-ом он получил «привилегию» (приоритет) на «воздухоплавательный снаряд», а в 1883-ем построил свой летательный аппарат в натуральную величину и поднялся на нем в воздух с помощью конской тяги. Местная легенда повествует о том, как четверка лошадей разогнала аппарат, и он взмыл с крутого берега Южного Буга вместе с пилотом. Перелетев реку, аппарат ударился о землю и уже не подлежал восстановлению. Так начиналась эра русской авиации и космонавтики. После установления советской власти в Вороновицком дворце в разные годы находились: трудовая школа, училище, клуб Кавказской дивизии 14-ой армии, местная средняя школа. Музейная история дворца начинается с 1971-го. О жизни и деятельности конструктора первого в мире воздушного планера рассказывают документы, рисунки и фотографии. Сохранились в музее и личные вещи Александра Федоровича – портсигар и нарисованная им картина. Экспонаты рассказывают и о работах Циолковского К. Э. и Королева С. П. Представлена интересная экспозиция макетов первых советских самолетов марок К-1, К-2, К-7, По-2, ТУ-2 и ТУ-95. Представлены и макеты первых ракет и космических кораблей. Имеется современное летное и космическое снаряжение, а также вещи, принадлежавшие Можайским, Гризодубовой С. В., Гагарину Ю. А, Поповичу П. Р. Так Вороновица стала частичкой истории нашей авиации и страны в целом. У областного центра Винницы история еще богаче. Достаточно вспомнить, что в имении «Вишня» находится музей – усадьба русского ученого, врача и педагога, основоположника военно – полевой хирургии Николая Ивановича Пирогова (1810 – 1881). Участник Севастопольской обороны (1854 – 55) Пирогов Н. И. прожил в своем имении 15 лет. Мировую известность получил его атлас «Топографическая анатомия». Винницкий психотерапевт Анатолий Кашперовский также известен и в бывшем СССР и в мире. Винница была известна с 1363 года, как литовская крепость. С 1793 вошла в состав России. Имеет три католических монастыря: доминиканский, иезуитский и капуцинский. Любопытна история областной психатрической больницы имени академика А. И. Ющенко, члена Британской психоневрологической ассоциации. Больница располагалась в двухэтажном старинном дворце. В стерильных палатах этого неординарного медицинского учреждения в мае 1942-го находились на (чуть не написал «излечении») временном постое главные фашистские деятели: Гитлер с Гиммлером и Риббентроп с Розенбергом. Они проживали в палатах для умолишенных, пока под Винницей в районе поселка «Стрижавка» достраивались объекты гитлеровской ставки. Строительство вели военнопленные со всей Европы, в том числе советские. 14 тысяч их были расстреляны, для сокрытия тайны секретного волчьего логова «Вервольф». В селе Коло – Михайловка, на месте массового захоронения военнопленных, установлен памятник жертвам фашистов. С Винницкого аэродрома взлетали наши самолеты – разведчики для патрулирования советско – польской довоенной границы.

В июле 1941-го гауптман Вильгельм Нойман и его офицеры обратили внимание на старинный дворец. Убедившись, что дворец еще не занят ни кем из высших чинов, Нойман оставил хоз взвод для обустройства ночлега, а сам с младшими офицерами отправился на осмотр ландшафтных и ботанических достопримечательностей знаменитого на всю Европу Софиевского парка под Уманью. Этот парк связан с именем гречанки Софии, знаменитой авантюристки и жены польского графа Станислава Феликса Потоцкого (1751 – 1805). Прекрасная лицом, телом и умом София, шпионила в период русско – турецкой войны в пользу фаворита Екатерины 11, Григория Потемкина (1739 – 91).

На ночлег «туристы» возвратились в приподнятом настроении и, проверив свои подразделения после отбоя, решили устроить вечеринку. Но они не учли, что фронт сильно растянут и в нем огромные бреши (смотри дневник Гальдера за 7.07.41: «… 14-й моторизованный корпус 17-ой армии слишком сильно растянул фронт, наступая на юг…»).

Дневные действия команды наблюдало множество людей – жителей самих Вороновиц и окрестных сел. Возможно, среди них были наши разведчики, которые и сообщили нашему командованию о «заблудившемся» немецком подразделении. Ночью или на рассвете абверкоманда была тихо, без боя захвачена в полном составе и со всем имуществом. Их доставили, возможно, в Умань, а оттуда уже в Москву.

Движение автомашин команды (25 единиц) могло быть обнаружено и нашей воздушной разведкой. Из записей Гальдера с 11 по 18 июля 41 года:

«12.07.41 г. …Распределение сил авиации противника. Перед фронтом группы армий «Юг» действуют 1043 самолета противника, которые базируются на аэродромах вплоть до района восточнее Днепра…».

Из тех 1043 советских самолетов, наверное, было несколько десятков самолетов – разведчиков. Пролетая по линии Винница – Умань, экипажи этих самолетов могли видеть колонну машин, двигавшихся в сторону Умани и остановившихся, например, в Вороновицах. Территория вокруг Винницы не была еще занята большим количеством немецких войск (по Гальдеру, эта территория должна была превратиться в «мешок» для советских войск). В этом случае можно допустить, что там еще «хозяйничала» Красная Армия.

А дальше по цепочке – воздушная разведка заинтересовала полевую армейскую разведку, полевая разведка выделила роту, и вот результат – наши захватывают спящих абверовцев, потерявших бдительность. Такой вариант не исключен. Еще 14. 07. 41 года ни 17-ая немецкая армия, ни первая танковая группа не добрались до намеченных планом пунктов Винница, Кировоград. Захват Винницы произойдет только 16. 07. 41 года, а, как мы уже упоминали ранее, Умань еще держалась. Отсюда вывод: захват команды Ноймана был произведен в период с 10-го по 12-е июля 1941 года, возможно и раньше.

Теперь настало время ответить на вопрос – какое подразделение Красной Армии пленило немецкую абверкоманду? 22 июня ближе всех ко Львову располагалась 6-я армия. Через месяц 6-я вместе с 12-ой армией находились в районе Винницы. В августе эти две армии попали в окружение, оказавшись в Уманском «котле». На карте №3, ИВМВ, том 4, в конце сентября 6-ю армию видим севернее Лозовой в составе Юго-Западного фронта, а 12-я армия располагается южнее Лозовой. Части какой из этих двух армий принимали участие в пленении абверкоманды Ноймана? Думаю, ответить уже некому. Мне хотелось, чтобы это было одно из подразделений 6-й армии. Дело в том, что с помощью командующего оперативной группой 6-ой армии генерал – майора Л. В. Бобкина (1894 – 1942), окончившего высшую кавалерийскую школу в Ленинграде вместе с маршалами Еременко, Жуковым и Рокоссовским, моя подставная абверкоманда переходила линию фронта 12 мая 1942 года. За смелость и лихость генерала Бобкина сослуживцы называли «гусаром». Барвенковская операция была неудачно проведена, – многие солдаты и офицеры попали в окружение, а генерал Бобкин вместе с сыном погибли в этом окружении.

ВВОДНОЕ ИНТЕРВЬЮ С ГЛАВНЫМ ГЕРОЕМ ПОВЕСТВОВАНИЯ

– Александр Дмитриевич, Вы не могли бы вспомнить, что Вы видели осенью 41-го в Москве? Какие эпизоды Вашего пребывания самые яркие?

– Трудный вопрос. Помню, едва я отправился из Николаева в середине августа в Москву, как в город вошли немцы. Через неделю я был в Москве. Первый раз. Кроме Баку, Одессы и Харькова в крупных городах я не бывал. Улицы Москвы, которые я наблюдал из окна эмки, когда меня везли в какой-то загородный особняк, были опустевшими. Из особняка я не имел возможности отлучаться. Занятия по 12-14 часов. Месяца два интенсивные занятия немецким языком. Я думал, что немецкий знаю, ведь мое детство прошло среди немцев. Но это только мне казалось. Конечно, все мы человек тридцать, которые были со мной в группе, могли слушать в свободное время военные сводки. Кинохронику нам показывали. Немецкие газеты мы должны были читать. Свою «Красную звезду». Представление о сражениях получали. И я и мои «одноклассники» не думали, что немцы так быстро окажутся под Москвой. Из сводок мы знали, что в конце сентября немцы вошли в Киев, несмотря на разрушенные мосты. Но, что они в то же время появятся в Подмосковье, – никто не мог себе представить.

– Когда они там появились ?

– Почитайте мемуары наших военачальников. Наши военные историки период с октября 41-го по апрель 42-го называют «Битвой под Москвой». Мне больше запомнились воздушные бои над Москвой, которые мы могли наблюдать темными вечерами и ночами. Вой сирен. Аэростаты, освещаемые прожекторами, и среди них, как серебристые мотыльки мечутся самолетики. Было страшновато. Особенно, когда взрывались бомбы. Это означало, что гибли беззащитные люди. Рассказывали про пожары. Немцы сбрасывали фосфорные бомбы. Ведь у нас тогда была слабая истребительная авиация, и не хватало достаточного количества бомбардировщиков. Сражались наши летчики на тех же ишачках И-16, на которых мы воевали в Испании в 1937-ом! Правда, вводились в строй уже Яки. Немцы нас опережали. У них, после Испании появилось много новейших истребителей и бомбардировщиков. Почитайте книгу Ивана Стаднюка «Москва, 41-й». Там перечисляются типы их самолетов: «Дорнье», «Мессершмит», «Хенкель», «Юнкерс». Кабины многих из них уже прикрывались броней, а сверху кабины пилота и в хвосте находились стрелки с пулеметами. Понятно, что если пилот ранен, то самолет становится неуправляемым. У нас эти новшества появятся на год позже. Это сейчас у нас есть и сверхзвуковые, и летающие на больших высотах, и достигающие через Северный полюс Америки. Тогда этого не было. Сражались даже на фанерных, которые горели, как порох. Эх, – да, что тут скажешь…

– Александр Дмитриевич, из того, что я услышал от Вас, я понял, что повоевав в Испании летчиком, а затем вылавливая немецких парашютистов в Одесской области, вы стали профессиональным военным. Как и многие, кто побывал в Испании, вы все участники боевых действий, были хорошо подготовлены к схватке с врагом. И вот, Вам в Москве военными специалистами из ведомства П. А. Судоплатова была поставлена задача за полгода перевоплотиться в командира немецкой абверкоманды. Вас познакомили с «оригиналом», а Вы, досконально изучив его, должны были воспроизвести точную копию. Зададимся вопросом: как получилось, что фашист, опытный разведчик, человек волевой, преданный фюреру и своей стране, согласился отдать свое «я» врагу?

– Вы упрощаете и в то же время усложняете вопрос. Поймите, это война, это смерть, это полная зависимость пленника от воли его пленивших. Нойман молчал первые два дня, пока ему не было сказано, что у него на глазах к новому 1942-му году будут расстреливать по одному каждый день членов его команды, начиная с офицеров, а он будет последним. Таким образом, все сто двадцать солдат будут расстреляны до Нового года, и это станет его «новогодним подарком».

– Получается, что он не захотел взять этот смертный грех на душу и пошел на сотрудничество с нашей контрразведкой. Как произошел Ваш первый контакт с Нойманом?

– Это произошло в конце сентября 1941 года. Майор, с которым я изучал структуру Абвера, сказал, что я буду присутствовать на допросе настоящего офицера Абвера. Мне будет предоставлена возможность задавать вопросы абверовцу, но надо будет щадить его самолюбие. Дело было так. Я вошел, Нойман посмотрел на меня с безразличием. Подполковник, который его допрашивал, говорит ему через переводчика, что это мой заместитель, теперь он будет задавать вопросы. «Похожи Вы на него или нет?» – Молчит. Но посмотрел. Сколько ему не задавал вопросов подполковник – он молчал. Видно, до этого подполковник специально унижал его достоинство. Подполковник еще задал ему несколько вопросов и ушел. Я Ноймана спросил: «Где Вы родились?» Он ответил. «Мать есть?– Да. Отец? – Погиб в 1918 году на Украине под Киевом. Дети есть? – Да, сын». Он спросил меня: «Где сейчас проходит линия фронта?». Я ответил: «В основном на рубеже Днепра», хотя уже был взят Киев и германские войска перешли Днепр. Он сказал, что не сомневается в победе немецкой армии и утверждал, что немцы вот-вот возьмут Москву. Я ответил ему: «Поживем – увидим». Мы часа полтора проговорили о Берлине, о Москве и других городах. Он скупо отвечал, а я присматривался к нему. Потом вдруг он взорвался: «Да! Рогатые русские уничтожат меня!» Он был уверен, что все русские с рогами. Я улыбнулся и ответил: «Вы слышали, как подполковник сказал, что я похож на Вас – значит и у Вас рога!» Смотрел, смотрел на мою голову, потом удивленно спрашивает: «А все русские такие, как Вы?» Все, говорю. Молчал, молчал, потом вдруг говорит: «Вы не похожи на русского, скорее вы немец». Я тогда ему говорю, что я и не немец и не русский, а украинец. Он говорит, что для него внешне одинаковы и русские и украинцы и продолжает настаивать, что я немец. Мне пришлось спеть ему начало украинской песни «Карие очи, очи дивочи…».

– Как он среагировал на эту песню, она ему понравилась?

– Он сказал, что слышал эту песню на каком-то концерте в Берлине.

– Это, наверное, хор имени Пятницкого гастролировал?

– Не знаю, чей хор ее пел, но мне пришлось петь эту песню Судоплатову. Меня привезли на Лубянку зимой, и сразу в кабинет к начальству. Судоплатов интересуется, как у меня складываются отношения с Нойманом. Я говорю, что нормально. Он спрашивает, смогу ли я воспроизвести его манеру разговора. Я что-то «пролаял» ему по немецки, а потом рассказал, как мне пришлось убеждать Ноймана, что я не немец. Судоплатов долго смеялся, а потом попросил спеть эту песню. Я сначала стеснялся, ведь начинается песня с высоких нот, это как бы признание в любви. Ничего, запел, взял верную ноту, и Судоплатов стал подпевать мне, ведь он родом из Мелитополя. Это недалеко от моего Запорожья. Он похвалил мои достижения в изучении Ноймана и мой музыкальный слух, но так и не сказал, куда меня готовят. На мои вопросы, он отвечал – «Все в свое время узнаете!».

– Наверное, в той военной ситуации на фронте под Москвой, и сам Судоплатов не мог себе представить, чем закончится сражение.

– Да, я скажу Вам, немцы так бомбили Москву, что иногда и Нойман вздрагивал. Я пытаюсь его успокоить и говорю, что хотя его забрали в плен, пусть он не думает, что его расстреляют, даже если немецкие самолеты усилят налеты на Москву. Я убеждал Ноймана, что, если он захочет, его могут отправить за Урал, куда немецкие бомбы не долетают, а после войны он вернется в Германию. «Ваши жена и сын будут рады видеть Вас живым и невредимым. Вы скоро сможете быть дома!», – убеждал я его.

– И удалось убедить?

– Воспоминания о семье и доме растопили его стойкость. Постепенно он раскрылся и начал общаться. Я убедил Ноймана, что его военные операции и преступления меня не интересуют.

– Скажите, Вы спрашивали его, что он думает о своем пленении?

– Да, конечно. Он рассказал: «Мы приехали ночью на окраину села. Только мы расположились в каком-то старинном дворце, и вдруг часовые

стреляют. Я выскочил из дома, а машина с советскими солдатами уже во дворе, и мне на немецком говорят, что мы окружены и вся команда взята в плен. Как же так случилось?!» – сокрушался он. А я ему: «Наши берут ваших, а ваши наших. На войне, как на войне». Но я и словом не обмолвился, что готовлюсь на его место, ведь это его разозлит. Постепенно он разговорился. Следователь – подполковник имел знаки отличия, а я был в гимнастерке, без каких-либо офицерских знаков. Это специально, для доверия. Потом он заметил: «Кажется, русские тоже могут воевать». Он все недоумевал: «Русские были впереди, а оказались сзади?». Я потакал его мыслям и никаких «трудных» вопросов не задавал. Нужно было психологически закрепить доверие. Ведь мне предстояло перевоплотиться в него.

– В книге Теодора Гладкова о Кузнецове, я прочитал, как он талантливо, как настоящий актер перевоплощался в немецкого офицера. Люди, которые видели его в немецкой форме, вспоминали, как на его лице «появлялось напыщенное презрение», как он смотрел «уничтожающим» взглядом, и как от него «веяло холодом». Вам тоже приходилось изображать «напыщенное презрение»?

– Вы должны понимать, что каждый разведчик, наш или не наш, должен уметь перевоплощаться. Играть кого-то, чей образ ему подходил больше всего по внешним данным. У меня была несколько иная задача. Или, как говорят режиссеры – «сверхзадача». Мне предстояло среди немецких офицеров играть конкретного человека. Играть так, чтобы не обнаружили подделку. В этом была сложность. На первых порах я боялся разоблачения. Мы не успели влиться в немецкую армию, как меня задержал их лейтенант на контрольном пункте, потому что у его начальника, – капитана, родственник носил такую же фамилию. А, если бы я действительно оказался родственником капитана? Или знакомым?

– Слава Богу, что это не произошло, а ты бы мы сейчас не беседовали с Вами. Рассказывайте, пожалуйста, дальше.

– Мы разговаривали с утра до обеда и после обеда – целый день. Я много расспрашивал его о Берлине. У меня была карта и я, согласно конкретному заданию, должен был хорошо изучить город. Это отвлекало его. Он думал, что я готовлюсь для заброски в Берлин и не допускал мысли, что я возглавлю его команду. Поэтому, надеясь, что меня сразу схватят, он охотно отвечал на вопросы, возможно, и вводя «простака» в заблуждение. Нойман показал мне даже свою улицу и примерное расположение дома. Но родом он был из Потсдама, где жила его мать. А в Берлин он переехал после Первой мировой войны, когда правительство дало квартиру для семьи его погибшего отца.

– В каком чине был его отец?

– Не помню, что он ответил, но точно офицером. А в 1918 году произошла революция и у них, и у нас. Он окончил школу и пошел в военное училище. Его сразу забрали в Абвер. Первая работа – Испания.

– В какой местности Испании он работал?

– На севере. Он забрасывал свою агентуру в республиканскую армию и внедрял провокаторов среди населения.

– Какой цвет волос был у Ноймана?

– Такой же, как у меня, – шатен, глаза голубые, и даже роста одинакового. У него был денщик. Но жили они в разных комнатах. Денщик чистил ему мундир и сапоги. Но, на допросы денщика я не вызывал. А следовало бы.

– Нойману давали книги?

– Он любил просматривать подшивку «Огонька». Даже делал пометки. Например, на фотографии, где Сталин на мавзолее принимает первомайский парад, он написал: «Почему рядом со Сталиным только гражданские лица, а где же военные? Где генералы?» Каждый раз, когда он был у меня на допросах, сотрудники НКВД просматривали все его вещи и обо всем мне докладывали. Как-то он сделал пометку на фотографии борца Гурского. Гурской тянул 3-х лемехный плуг. Нойман написал: «Фантастический человек». Видимо, ему нравились сильные люди. У Гурского была сестра – тоже сильная. Она вышла замуж за одного днепропетровца. Как-то она с мужем была в цирке. Там выступал борец, который легко укладывал здоровых мужиков. Этот борец обратился к публике, кто желает помериться с ним силой? Цирк молчал. Тогда сестра Гурского крикнула: «Я»! Цирк замер. Женщина вышла на ковер. То ли борец опешил, то ли у нее действительно была зверская сила, но она его положила на лопатки под восторженные аплодисменты публики. Когда она вернулась на место, мужа не было. Он сбежал то ли со страху, то ли со стыда. Нойман искренне смеялся, даже хохотал. В этот момент его расслабления мне удалось схватить большую частицу его внутреннего я.

– Нойман рассказывал о своих родных? Что он вспоминал о доме?

– Конечно, он думал о семье. У него была надежда, что он вернется к своим. Он считал, что война скоро закончится. Германия займет территорию до Урала, где будет немецкая власть, а с другой стороны Дальний Восток и Сибирь будут заняты Японией. Так было намечено Гитлером. Нойман верил, как все немцы, Гитлеру, а мы – Сталину.

– Ноймана водили мыться в баню?

– В особняке, на нижнем этаже была душевая с ванной. Ему разрешали принимать душ каждый день, когда он хотел.