Пражская бохема

Анна приехала в Прагу на стыке веков, в 2002 году. Перед этим она развелась с мужем, который, по её мнению, совсем не дарил ей ни внимания, ни денег, разругалась вдрызг с кременчугскими подружками и покатила на Запад. Благо подвернулся случай сделать себе документы довольно недорого.

Правда, оказалось, что «недорого» – это, вообще-то, очень даже дорого, и в итоге выяснилось, что на основании этих документов жить в Праге нельзя. Но, как бы там ни было, со временем удалось поправить документы, найти дешёвое жильё и даже устроиться на работу.

Трудиться можно было или посудомойкой в ресторане, или горничной в отеле. Платили там мало, а работать приходилось очень много. Ане это не понравилось, поэтому она пошла и отучилась на курсах экскурсоводов, и знакомая взяла её к себе в турфирму водить туристов по достопримечательностям Праги.

Жить стало лучше, жить стало веселее. Не везло только с мужиками. Как выяснилось, мужчины, которых в Праге намного меньше женщин, все были избалованы и капризны. Аня же на почве вечного стресса, чешского пива и нездоровой пищи стремительно начала набирать вес: у неё вырос солидный животик, и попа набрала несколько кило лишнего сала.

Тогда она подалась в лесбиянки, но и тут что-то не заладилось. Конечно, это было модно и демократично, но спать с женщинами было неинтересно, временами даже противно. Чего-то не хватало в отношениях. Да и женщин этих прогрессивных взглядов у Анны было всего… одна. Такая же толстушка из Полтавы, которая в итоге двухмесячных отношений спёрла у неё сто долларов заначки и исчезла в неизвестном направлении.

Погоревав, Аня купила в зоомагазине кота, кастрировала его и зажила одинокой жизнью с этим питомцем. На вопросы о своих сексуальных предпочтениях она, гордо вскинув голову, отвечала, что готова к любым экспериментам.

В поисках экспериментов и мужиков Аня решила, что лучше всего заявить о себе как о женщине творческой и неординарной. Она попробовала писать романы. Не получилось. Взялась за поэзию, но с ужасом обнаружила, что в Праге каждая вторая русскоговорящая дама – поэтесса. Во время вот этих литературных метаний я и познакомился с Анной.

Я тогда писал роман «Мегера», где действие происходит в том числе на территории концлагеря Терезиенштадт. На местном пражском форуме я спросил, как лучше проехать в Терезин и есть ли там экскурсии на русском языке. Сразу же отозвалась Аня, предложив себя и свою подругу Руслану в качестве экскурсоводов. Я согласился.

В назначенный день я подобрал подружек около метро и повёз их на север Чехии. Добравшись, мы припарковались на пустой громадной парковке около входа в мемориальный комплекс. Аня и Руслана выбрались из машины. Издали они были похожи на двух сестрёнок: примерно одного возраста, в коротких цветных юбочках, даже причёски одинаковые – собранные в конский хвост волосы.

– Вадим, вы ведь знаете чешский язык? – спросила Аня и сразу же добавила: – В общем, тут есть экскурсии на чешском. Как входите, прямо и налево. А мы с Русей в секонд-хенд сходим. Он здесь, в городе.

– Какой секонд-хенд? – удивился я. – Секонд-хенд и концлагерь – как-то не совсем нормально.

– Да тут вьетнамцы открыли самый крупный магазин вещей в Чехии. Вы погуляйте, а мы – в магазинчик. Как обычно, мальчики налево, девочки направо, – объяснила мне Руслана, как маленькому, и радостно захохотала своей шутке.

Я повернулся к веселящимся девушкам спиной и направился через ряд надгробных плит к входу в замок. Прошёл по мостику, перекинутому через ров, опоясывающий крепость. Под мостом беззаботно плескались две нутрии.

Сразу за входом я обнаружил кассу, в которой сидела худощавая женщина лет шестидесяти.

– Мне нужна экскурсия для одного человека, – обратился я к ней.

– Пан – словак? – уловив в моей речи акцент, спросила она.

– Пан русский, – ответил я.

Женщина, как оказалось, была не только кассиром, но и экскурсоводом. Она смерила меня взглядом, словно не до конца поверив, что я русский, потом закрыла кассу и поманила меня за собой, говоря:

– Я вам расскажу на чешском. Что будет непонятно, переспрашивайте. Я немного тоже понимаю по-русски.

– Сколько это будет стоить? – уточнил я.

– Вам бесплатно, – коротко ответила она. – Пойдёмте вот по этой улице. В самом её конце находятся ворота маленькой крепости Терезиенштадт, на которых по-немецки написано Arbeit macht frei, что переводится как «Труд делает свободным».

Женщина рассказывала не спеша, тщательно проговаривая слова: то ли по привычке, то ли для того чтобы мне было легче воспринимать услышанное. Мы побывали в камере, где заживо сгнил сербский националист Гаврило Принцип. Прошли по камерам с нарами, осмотрели помывочную. Особенное впечатление на меня произвела небольшая комната, которую с наступлением темноты набивали евреями, чтобы они стояли впритирку, как сельди в бочке. Некоторые из них умирали ночью, но так и стояли до утра, прижатые телами своих ещё живых сородичей.

Через полтора часа мы вернулись к воротам с надписью о труде и свободе.

– Большое спасибо, – сказал я, – очень приятно было с вами познакомиться. Вы превосходный рассказчик. У меня только один вопрос.

– Почему я не взяла с вас денег? – усмехнулась экскурсовод.

– Да, – кивнул я и сделал предположение: – Ваши родственники во время войны погибли тут? Или, может быть, просто сидели под стражей?

– Мои родственники работали здесь, в охране. И во время войны, и после, – чуть помедлив, ответила женщина. – Теперь вот я работаю. Рассказываю.

В это время зазвонил мой телефон. Это была Анна.

– Мы всё, затарились по полной, – заявила она. – Тут, на главной площади, есть чудный ресторан. Подъезжайте туда. Заодно и поедим.

Я попрощался с экскурсоводом, вышел из крепости, сел в машину и поехал в сам город Терезин. Через пять минут был на месте. Нашёл нужный ресторан.

Аня и Руслана уже заказали себе гуляш и уминали его за обе щеки, запивая кнедлики пльзеньским пивом. Рядом, на двух соседних стульях, громоздились несколько пакетов, набитых шмотками.

– Как ваш шопинг? – спросил я у барышень.

– Отлично, – Руслана подняла вверх большой палец. – За такие деньги в Праге ничего не купишь. А ты как? Прогулялся по замку? Я не люблю такие места. Одни стены и камеры. Никакого эстетического удовольствия. Выпьешь с нами пива?

– Спасибо, я за рулём, – напомнил я и тоже заказал гуляш. Он был превосходен.

А мои попутчицы кроме гуляша накидались пивком, смешав его с местным фернетом.

Всю дорогу Аня разглагольствовала о том, что литература – это очень занудно и скучно, надо что-то придумывать, копаться в архивах, чего-то сочинять. А вот живопись – то, что надо. Тем более художников в Праге много, и все они зарабатывают сумасшедшие деньги.

И действительно, Анна занялась живописью, если это можно было так назвать. Первые две свои работы она выставила в Русском доме на Каштановой улице, где как раз перед каким-то праздником планировался вернисаж в серебряном зале. Накануне выставку посмотрел глава Русского дома. Он остановился около Аниных картин.

– Это что? – спросил он заведующую по культурной части.

На обеих картинах были изображены голые женщины, причём нарисованы схематично, из серии «точка, точка, запятая, минус рожица кривая». То, что это женщины, было понятно по их огромным бюстам, занимавшим примерно треть каждой картины. Между ног у женщин торчали стрелы, выполняя роль фигового листочка.

– Что это? – переспросил глава.

– Это украинская художница-примитивистка Анна Шкурко, – доложила заведующая.

– Снять. И чтобы больше я этого не видел, – распорядился мужчина.

– А что вместо её работ повесить? Завтра же открытие, – напомнила заведующая.

– Что угодно. Можете даже Яна Саудека. Его фотографии по сравнению с этой малевальщицей будут выглядеть как образец целомудрия, – ответил глава.

Картины тут же сняли и вернули Анне. Она взяла свои работы и отнесла их в галерею «КиссКэтГаллери», расположенную возле Староместской площади.

– Это говно никто не купит, – сказала хозяйка салона по имени Кэтрин, взглянув на принесённые полотна.

– Да их у меня с вернисажа в Русском доме вчера сняли, – попыталась защитить свои творения Аня. – Из-за национальности. Завистники! Я только на краски почти пять тысяч истратила. Мне бы своё вернуть.

– Комиссия – пятьдесят процентов. Поставим по шестьдесят тысяч за картину, – резко поменяв мнение, предложила Кэтрин. – Согласна?

– Да, – тут же выпалила обалдевшая от суммы Аня и опасливо спросила: – А они за столько продадутся?

– Попробуем, – задумчиво сказала хозяйка. – Давай заключим договор на комиссию, и я их на недельку повешу на витрину, а там как пойдёт.

Подписали договор. После ухода Ани Кэтрин сделала несколько звонков. Результатом этих усилий стала статья в местном «жёлтом» журнале. В ней рассказывалось, что накануне вернисажа в Русском доме Генеральный Посол России лично срывал со стен картины украинских художников и топтал их ногами.

Затем радио «Свобода» взяло интервью у «известной украинской художницы» Анны Шкурко, которая рассказала, как её притесняют и обижают русские шовинисты.

Чешское телевидение ограничилось небольшим репортажем с изображением витрины галереи «КиссКэтГаллери», на фоне которой Анна с ещё более чем раньше печальным лицом поведала о гибридной войне, развязанной на культурном фронте Россией против Украины.

На следующий день одну из картин Анны купили, а ещё через месяц приобрели и вторую. Это был триумф – два месяца блаженства для творческой Аниной натуры. Она погасила долг по квартире, накупила красок и холстов и принялась творить. В перерывах между творениями она ходила по местным русскоязычным тусовкам, где её с удовольствием привечали, угощали, а иногда и наливали.

Аня нарисовала пару десятков картин с грудастыми тётками со стрелами между ног. Она отнесла их в галерею Кэтрин и ещё в несколько картинных магазинов. Но почему-то продаж больше не было. Век славы и восхищения промчался, как скорый поезд Житомир – Винница. Приглашать стали реже, деньги заканчивались, а тут ещё вдобавок и пандемия свалилась на наши головы. Людям временно стало не до картин, особенно написанных в такой натуралистичной манере.

Анна пыталась наверстать упущенное через интернет, сидя целыми днями в различных соцсетях и форумах. Во всех своих злоключениях и жизненных неурядицах она обвиняла российские спецслужбы и почему-то меня лично. История с поездкой в концлагерь Терезиенштадт с каждым разом обрастала всё новыми и новыми подробностями.

Сначала оказалось, что я домогался Анну и Руслану во время поездки. Потом выяснилось, что я пьяный вёл автомобиль. И ещё через несколько месяцев меня обвинили в вымогательстве денег за проезд в славный город Терезин и в хищении вещей, купленных в тамошнем секонд-хенде.

Я забанил не совсем нормальную художницу, которая везде, где только можно, называла себя пражской богемой, и постарался забыть о ней. Однако судьба уготовила нам ещё одну встречу.

Во второй и последний раз я увиделся с Анной перед своим отъездом в Россию, летом 2022 года. Я тогда вместе с женой заехал в новый аутлет, построенный рядом с аэропортом. Цены там были демократичные, но, учитывая, что торговая площадка была новая и слабо раскрученная, также имелись и огромные скидки на уже уценённый товар. Мы прошлись по магазинчикам, попили кофе. Собрались домой.

– Тебе ещё надо обувь купить, – заявила жена и затащила меня в фирменный магазин «Саламандра».

Я вздохнул и, как агнец на заклание, зашёл в очередной магазин. Обвёл глазами ряды полок с обувью всевозможных цветов и вдруг почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Я повернул голову влево и увидел Анну, стоящую у кассы в форменной одежде. Она смотрела на меня испепеляющим взглядом. Так на меня ещё никто не смотрел. Никогда в жизни в человеческом взоре я не чувствовал столько ненависти и презрения. Вместо того чтобы подойти к покупателям, то есть к нам, она стояла и смотрела, стараясь как минимум убить меня своим взглядом.

– Ты что застыл? – спросила меня жена и потянула к полкам.

– Леночка, совсем забыл тебе сказать: я не ношу обувь фирмы «Саламандра», – ответил я.

– Почему? – удивилась жена.

– Травма детства, – туманно сказал я. – При виде вышитой ящерицы покрываюсь красными пятнами и начинаю чихать. Ничего с собой поделать не могу.

Я развернулся, и вместе с женой покинул помещение. А в августе мы улетели в Москву.

О дальнейшей судьбе Ани я узнал от нашей общей знакомой – от Кэтрин, владелицы модной картинной галереи, которая так удачно несколько лет назад продала парочку картин украинской «художницы» Шкурко.

* * *

Анна проработала продавщицей в «Саламандре» почти два года. Жизнь её постепенно налаживалась. Днём – работа в чистеньком магазине. Вечером – домой, в милую студию в панельном доме, где её ждал любимый кот. И бесконечные посты в интернете, в которых она выливала всё раздражение, скопившееся за день, и становилась остроумной и непревзойдённой представительницей пражской богемы. По стенам квартирки, которую она снимала довольно недорого, были развешаны так и не проданные Анины картины. Нескольким картинам места не хватило, и они лежали на антресолях, собирая пыль и грусть одинокой женщины.

Всё было хорошо, но скучно. И Анна решила заявить о себе, как в прошлый раз. Через знакомых, за сумасшедшие для неё деньги в количестве полутора сотен евро, ей удалось купить гипсовый бюст Путина – абсолютно белый, сантиметров тридцать в высоту. Идея Ани заключалась в публичном сожжении бюста на центральной площади Праги. Естественно, в окружении прессы и своих картин.

Однако возникла проблема с горением бюста. Он был гипсовый, а гипс отказывался гореть. Тогда Руслана предложила просто разбить его кувалдой. Но после долгих дебатов было решено, что это очень быстро, а перформанс должен занять некоторое время, чтобы люди, неравнодушные к судьбе Украины, успели снять происходящее на свои телефоны и выложить в интернет.

Вернулись к идее сожжения. Руслана нашла бывшего военного, отслужившего несколько месяцев на подступах к Донецку и убежавшего в Европу вместо положенного ему отпуска по ранению. За две бутылки водки Микола согласился изготовить горючую смесь под названием «напалм».

Смесь состояла из бензина, полистирола и ещё нескольких компонентов. Один из них, а именно алюминиевые опилки, пришлось весь вечер добывать, строгая напильником алюминиевые провода. После смешивания всех составляющих у Миколы получилась густая паста, похожая на студень, коричневого цвета с металлическим блеском. Целое ведро. Приготовленного хватило бы не на один, а как минимум на дюжину бюстов.

Микола получил свои две бутылки водки и ушёл, косясь на картины, висящие на стенах. Зато вместо него появились соседи с вопросом по поводу ядовитого запаха химикатов, тянущегося из Аниной квартиры. Кое-как конфликт с соседями удалось урегулировать. Их даже уболтали не жаловаться хозяину жилья.

Прилюдное сжигание бюста Владимира Владимировича на Староместской площади было назначено на двенадцать часов пятнадцать минут воскресенья. Аня и Руслана взяли выходной на этот день и к обеду уже были у памятника Яну Гусу. Они положили стопочкой картины Ани, расправили раскладной столик и на него постелили белый ватман, куда поставили бюст Путина. Чтобы непонятливые не перепутали его с каким-нибудь другим государственным деятелем, девушки повесили на столик бумажку с фамилией и именем Президента РФ.

Подошедший полицейский глянул на бюст, на бумажку, вздохнул и отошёл в сторону. После этого Аня надела резиновые перчатки и принялась мазать бюст дурно пахнущим студнем.

Заиграли часы на Староместской ратуше. Многочисленные туристы и просто прохожие, подняв головы, смотрели на кукольное представление, которое каждый час происходило на пражских курантах. Двенадцать апостолов друг за другом шествовали перед циферблатом старинных часов, взирая свысока на столпившихся у ратуши людей.

– Аня, закругляйся. Щас народ попрёт, – попросила Руслана.

– А где пресса? – спросила Аня, размазывая напалм по гипсу.

– Я всем мейлы послала, – ответила подруга. – Вот только один пришёл. Может, остальные позже подойдут?

Анна подняла голову. Рядом с ней стоял белокурый парень со смартфоном в руках.

– Я Миша, блогер, – сказал он и помахал свободной рукой.

– Слава Украине! – рявкнула Аня.

– Героям слава! – вздрогнув, ответил Миша.

В это время представление у часов закончилось, и народ стал разбредаться по площади.

– Поджигай! – скомандовала Аня.

Подруга схватила листок бумаги, свернула его в кулёк и, достав зажигалку, подожгла импровизированный факел. Затем на вытянутой руке она сунула его в лицевую часть бюста. Тот не загорался. Тогда Руслана достала второй лист бумаги, побрызгала на него принесённой с собой воспламеняющейся смесью и подожгла. Второй факел вспыхнул и сгорел, не дождавшись, когда его поднесут к гипсу.

Вокруг девушек стала собираться толпа.

Аня выматерилась, отобрала у Русланы очередной листок в виде факела, обмазала его напалмом, затем ещё брызнула на него легковоспламеняющейся жидкостью и приказала подруге:

– Поджигай!

Руслана чиркнула зажигалкой и поднесла пламя к бумаге.

– Ты бы перчатки сняла, – посоветовала она Анне.

– Потом, – отмахнулась та.

Бумага между тем задымила, задымила, потом вдруг загорелась, потрескивая алюминиевыми искорками. Аня поднесла быстро сгорающий факелок к бюсту ненавистного ей человека и замерла. Огонь перекинулся с бумаги на бюст, охватив его сначала с левой стороны. Затем уже весь бюст запылал спокойным и красивым сине-алым пламенем.

– Смерть ворогам! – выкрикнула Анна.

И в это время на её руках вспыхнули резиновые перчатки, измазанные вонючим напалмом. Боль была мгновенной и необыкновенно сильной. Аня дико закричала и попыталась стянуть с себя перчатки. Но резина моментально прогорела, и огненная смесь стараниями Ани только размазалась по ладоням и кистям, прожигая кожу и мясо до самых костей. Народ кругом кричал и одновременно снимал на свои телефоны женщину с горящими руками, мечущуюся по площади.

– Огнетушитель где?! – орал Миша.

– Какой огнетушитель?! – орала в ответ Руслана и пыталась открыть бутылку с минеральной водой.

Тогда Миша ударил Аню по ногам. Когда она упала, он стянул свою куртку и накрыл ею горящие кисти девушки. В этот момент Анна потеряла сознание.

Эта история наделала шума. Об Ане написали, кто-то даже приходил к ней в больницу, но нужной огласки этот случай всё-таки не принёс. Уже на следующий день о нём все забыли, кроме полиции. Ане прислали квитанцию со штрафом за разведение огня в людном месте. Одна тысяча крон. Немного. Видимо, полиция учла политическую обстановку и личность пострадавшей.

Руки у Анны заживали плохо. С работы её уволили, тем более что устроена она там была нелегально. Видимо, для экономии на налогах. Квартиру попросили освободить за неуплату. Пришлось съехать. Аня сходила в украинское посольство. Её там напоили чаем, внимательно выслушали и послали, когда она начала качать права. Причём послали почему-то на русском языке. Пенсию по инвалидности ей не назначили, потому что она официально не проработала в стране необходимое количество лет.

* * *

– И как же она теперь? – спросил я Кэтрин, выслушав в мессенджере эту жуткую историю о пражской богеме.

– Да народ помогает, и я немного денег дала, – вздохнула Кэтрин. – Кто-то в общагу её поселил бесплатно. С котом. Представляешь, всем запрещено домашних животных иметь, а ей разрешили. Одно время она в православном монастыре ночевала, но сейчас вроде крыша над головой есть. По гуманитарке какие-то пособия всё-таки удалось ей выбить. Мази для рук бесплатно по медицинской страховке получает. С голода точно не помрёт. Вот с работой – да, вряд ли получится. Руки у неё так и не зажили.

– Жалко её, – сказал я и попрощался с собеседницей.

Потом оделся, вышел из дома. Над головой светило московское солнце. Я направлялся за сыном в детский сад и вспоминал полный ненависти взгляд в пражском магазине.

Проходя мимо церкви, я поднял глаза на сияющие купола, и в голове сама собой всплыла фраза: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят».