Долгожданная встреча

Жоржетта со свечой вошла в спальню.

Два камешка один за другим звякнули об оконное стекло. Потом третий. Жоржетта бросилась к окну, резким движением отбросила штору – нет, внизу, в темноте никого… Сильные руки вдруг обняли её сзади, она мгновенно повернулась, вздрогнув от испуга…

Мишель держал её в своих объятьях…

– Ах!.. Ты… – выдохнула Жоржетта и едва не потеряла сознание, ноги её подкосились, но Мишель не дал ей упасть и, подхватив на руки, «оживил её страстным поцелуем» – не могу не привести эти волнительные слова, нетерпеливо отыскиваемые девицами в романах не только в XVIII веке.

Когда Мишель отнёс Жоржетту на постель, она уже совсем пришла в себя. Свеча на столике у кровати догорала и должна была вот-вот погаснуть. Жоржетта и Мишель начали торопливо сбрасывать с себя одежду, видимо, полагая, что в этот момент она им совершенно ни к чему.

Чтобы освободить от одежды Жоржетту, поскольку она была всего лишь в ночной рубашке, не потребовалось особых усилий, и больше хлопот доставил мундир Мишеля. Но Жоржетта действовала решительно и вместе с ним изо всех сил терзала гусарский ментик, снабженный множеством проклятых неподдающихся застежек.

Между жадными поцелуями они успевали вести довольно содержательный диалог, который я привожу полностью ввиду его эмоциональности и выразительности:

– Негодяй, зачем ты явился ко мне?

– Разве ты не ждала меня?

– Я? Да никогда! Я ненавижу тебя!

– Как же ты хороша!

– Убирайся немедленно!

– Ты – чудо!

– Я задушу тебя своими руками!

– За что?

– Негодяй, негодяй, сколько я должна была ждать тебя? Уходи, не хочу даже видеть тебя!

– Уйти?

– Только посмей! Как ты мог бросить меня?! Никогда не прощу тебя! – Никогда?

– Никогда и ни за что на свете! Негодяй, тебя не было полгода!

– Неужели ты думаешь, что моя любовь к тебе увяла за какие-то полгода? Я помнил о тебе каждое мгновение моей горестной жизни. Ты даже не можешь представить, как я страдал без тебя!

– Но я за это время могла выйти замуж!

– Дорогая, любимая, я знаю, что ты никогда не найдешь сил вырвать меня из своего нежного и верного сердца.

– Подлец, всё-то ты знаешь!

Едва только они победили одежду, свеча, словно исполняя желание Жоржетты не видеть несносного негодника, догорела и погасла, и всё дальнейшее не позволило им продолжить разговор, потому что беседовать в темноте неудобно.

Впрочем, зажигать свечу они не стали, хотя изучать друг друга – а именно этим они и занялись – вроде бы лучше при свете. Тем не менее многие считают, что делать это ощупью и в потемках надёжнее. А под утро они настолько лишили друг друга сил, что зажечь эту свечу уже не мог ни Мишель, ни хозяйка будуара.

Да и в этом уже не было никакой необходимости – предутренний свет, проникая через штору, подобно белому туману, наполнил спальню. Мишель, на целую ночь заполучив Жоржетту – её прекрасное тело, ждущее, жаждущее, требующее прикосновений и готовое сладостно подчиняться его неуёмным желаниям, гибко противостоящее и зазывно сопротивляющееся его страстному напору, – несколько устал, ведь ему так и не пришлось ни на минуту сомкнуть глаз, и он теперь дремал, лёжа на спине, слегка, можно даже сказать целомудренно, прикрытый краешком простыни, и был похож на античного бога, тем более что простыня скрывала только то место, которое на скульптурных изображениях греческих богов и героев в более позднее время стали прикрывать листком фигового дерева, то есть смоковницы, полагая, что это место никого не интересует, что совсем не соответствует высокой истине, а только будит любопытство стыдливых девиц и даже самих юношей, обеспокоенных заботой о совершенстве и соответствии образцам высокого античного искусства.

Жоржетта тоже не успела поспать этой ночью. Но она и не думала спать. Она лежала рядом с Мишелем в позе бесстыдной вакханки, на правом боку, изящно подперев согнутой в локте рукой свою прекрасную голову и небрежно, но очень красиво изогнув в колене левую, ещё более прекрасную, ногу. «И вся она была словно изгиб», – сказал бы какой-нибудь восточный поэт, искушённый в описании неги телесных наслаждений гарема, а поэт европейский, обычно не пресыщенный удовольствиями плоти и о них только мечтающий, увидев в этот момент Жоржетту, потерял бы способность подбирать рифмы, да и вообще дар речи.

Прелюдия к содержательной беседе

Итак, Жоржетта не спала. Слишком долго она ждала своего триумфа, чтобы после окончательной победы просто уснуть. Она то прислонялась щекой к груди Мишеля, то, принимая прежнюю позу, водила пальчиком по его губам, по подбородку, по груди, вспоминая их первую ночь, когда Мишель завладел ею и владел так сладостно и клялся владеть всегда, и, перепутывая воспоминания с тем, что он вытворял с ее телом этой ночью, она наполнялась торжеством победительницы и восторгом, предвкушением обладательницы.

Он – мой, эти губы, эта грудь – мои. Теперь уже навсегда он овладел мною, навсегда! Он, глупенький, пытался убежать от меня и убежал, но он не смог забыть меня, он вернулся, он пришёл!

Она была так обижена на него – но он пришёл! Она была так зла на него – но он пришёл! Она даже проклинала его – но он пришёл! Она хотела беспощадно мстить ему – но он пришёл, он хочет её, он владеет ею, ею, только ею, и уже никто никогда не отнимет его у неё!

О, как же страстно он хотел её, только её всю эту ночь! Так вот она какая – сладость, женский час, о котором ей когда-то рассказывала горничная, вожделенно тая от одних только воспоминаний! О, теперь она знает, что это такое! Она уже почти возненавидела его – но он вернулся, он пришёл, и теперь уже она никому не отдаст его.

Мишель в полудреме приоткрыл глаза и увидел над собой лицо Жоржетты. «Как же она все-таки красива… Дьявольски красива…» – преодолевая сон, подумал он.

– Думаешь, как сбежать? – шутливо-вкрадчиво спросила Жоржетта.

– От тебя? Разве от такой красавицы сбегают?

– Но ты ведь сбежал?

– Я?

– Ты.

– Когда?

– Тогда, после нашей первой ночи…

– Но я вернулся.

– Ах, он вернулся! А может, я совсем не желаю видеть тебя, изменника!

– Не желаешь видеть? Ну так всю ночь было темно… – попытался шутить Мишель.

– Замолчи, негодник! Он вернулся! Да кто тебе позволил?! И как вообще ты пробрался в мою спальню? Двери заперты, я велела никого не впускать, а уж тебя-то…

– Неужели ты не знаешь, что твою красоту не спрячут никакие запоры?

– Да как ты осмелился! Может, я уже давно забыла тебя. Может, ты совершенно не нужен мне. Может, я прокляла тебя. Может, я ненавижу тебя за все страдания, которые ты причинил мне!

– Разве можно ненавидеть того, кто тебя обожает? Ведь до того как погасла свеча, я увидел тебя и ослеплен твоей красотой, и навсегда потерял голову, и навеки стал твоим рабом.

– Врешь, негодяй! Зачем ты явился ко мне?

– Чтобы любить тебя.

– А ты меня любишь?

– Разве можно не любить такое божественное совершенство, идеал красоты?

– Не увиливай. Отвечай: ты меня любишь?

– Конечно.

– Нет! Говори: я люблю тебя!

– Я люблю тебя.

– Очень любишь?

– Очень.

– Больше всего на свете?

– Больше всего на свете.

– Больше жизни своей?

– Больше жизни.

– И всегда будешь со мной?

– Всегда.

– И никогда не уйдёшь от меня?

– Никогда. До самого вечера.

– Эти шуточки могут дорого обойтись тебе…

– Я не шучу.

– Признавайся, ты меня любишь?!

– Люблю, – покорно согласился Мишель.

– А раз любишь, значит, тебе буду принадлежать только я, и никакая другая, что бы ни случилось, что бы ни произошло. Немедленно клянись мне в этом. Говори: клянусь…

– Клянусь, – послушно повторил Мишель.

Но уже однажды обманутая, Жоржетта на этот раз не теряла бдительности.

– А впрочем, – сказала она, – клятва мужчины ничего не стоит. Я лучше просто запру тебя в этой спальне и никогда не выпущу.

– Но мне нужно вернуться в полк, – решил пошутить Мишель.

– Ничего не хочу знать, – отрезала Жоржетта.

– Меня накажут за опоздание. Посадят на гауптвахту.

– Так тебе и надо!

– Упрячут в крепость, в каземат.

– Очень хорошо. Там ты не сможешь обольщать глупых девиц и наивных женщин.

– Меня разжалуют.

– И поделом.

– А потом сошлют в какую-нибудь колонию, на острова.

– И прекрасно. Там тебе, негодяю, и оставаться на веки вечные.

– Мне отрубят голову.

– О, с каким наслаждением я бы сделала это сама!

– Как Юдифь в Писании?

– Она очень правильно сделала. Так нужно поступать со всеми мужчинами.

– Неужели ты так жестокосердна?

– Все изменщики достойны казни. Нужно издать такой закон. Изменил той, в любви которой поклялся, – и голову с плеч долой.

– И ты не пощадишь меня?

– Пощадить тебя? Да ни за что! С какой такой стати ты надеешься на пощаду?

– Но ты ведь любишь меня?

– Я? Да нисколечко! Да ни за что на свете! Ненавижу тебя, негодника! Он, видите ли, явился! Обрадовал! А каково мне было, когда ты сбежал? Видеть не могу тебя, обманщика, убирайся с глаз моих!

– Ты гонишь меня?

– А ты и рад? Готов улизнуть? Нет, второй раз тебе это не удастся. А если попробуешь – не сносить тебе головы.

– Я не заслуживаю такой жестокости.

– Не заслуживаешь? Изменник!

– Разве я изменял тебе?

– Наглец!

– Милая, я верен тебе и люблю только тебя одну с тех пор, как ты подарила мне свой первый поцелуй, помнишь, в парке… И после первой нашей ночи мое сердце принадлежит только тебе.

– Врёшь, – с замирающим сердцем едва выдохнула Жоржетта. – Ты страдал без меня? – с искренним участием спросила она.

– Конечно, – вдохновенно ответил Мишель, – как же я мог не страдать?

– Врёшь, негодяй! – Жоржетте показалось, что она уловила в его голосе скрытую насмешку.

– Я не знал, что мне делать, как жить без тебя…

– Ты не можешь жить без меня?

– Не могу. Потому и оказался здесь.

– Обманщик… Ты думал обо мне?

– Каждую минуту.

– Врёшь, изменник. Лжец, ты думал только о том, чтобы заполучить приданое Генриетты.

– Да, но любил только тебя, одну тебя.

– И потому ты вернулся ко мне? Потому?

– Конечно. Я вернулся, потому что наш брак заключён на небесах.

– Ах, ты ещё издеваешься надо мной! На небесах ты со мной, а на земле ты с… – Жоржетта запнулась, не желая даже произносить имя соперницы, – со всеми своими… Вон их сколько у тебя! Отвечай: ты любишь меня?! Отвечай немедленно!

– Люблю.

– Больше всего на свете?

– Больше всего на свете.

– Поклянись!

– Клянусь.

– Ну, если ты врешь… Если ты врёшь… Я не знаю, что сделаю с тобой! Какое наказание тебе придумаю… Все муки ада покажутся тебе ничем в сравнении с казнями, которыми я казню тебя, негодяя, если ты вздумаешь, изменщик, ещё раз сбежать от меня… Ты страдал без меня? – продолжала Жоржетта.

– Да.

– И согласен бежать со мной в Америку, как Манон и де Грие?

– Конечно.

– И теперь ты умоляешь меня простить тебя?

– Да.

– Я не прощу тебя никогда… – покачала головой Жоржетта, возносясь на вершину счастья. – И ни за что. Ты самый гадкий негодник. Ты – чудовище. Ты – страшный, ужасный преступник. Я тебя ненавижу и ты достоин самой жестокой казни, если вздумаешь ещё раз скрыться от меня. Ты меня любишь?

– Да.

– Как тогда в парке, когда целовал меня под нашей липой?

– Да.

– Ты меня любишь больше всего на свете?

Мишель, поняв, что этот допрос не прекратится никогда, сбросил с себя простыню и на деле совершенно искренне и очень убедительно, а главное умело, подтвердил то, что не совсем убедительно доказывал перед этим на словах.

Жоржетта поверила оправданиям и уверениям Мишеля – известно, что женщины очень доверчивы и мужчине легко убедить даже самую подозрительную и осторожную из них в том, что он любит её, только её и именно «больше всего на свете».