Разумовский, граф Кирилл Григорьевич, младший брат Алексея Григорьевича Разумовского, одного из «случайных» русских людей XVIII века, родился на хуторе Лемеши, где в детстве пас отцовский скот.
Д. Б-й.
Была и еще одна партия, разгромленная, не игравшая уже никакой роли, но для Потемкина очень важная, партия Разумовского, или, правильнее, Разумовских, а точнее – Натальи Кирилловны Разумовской, только что ставшей Загряжской, по уму избравшей себе в мужья дальнего родственника Потемкина, хотя по сердцу любила его самого, высокого и красивого, сладкого женскому взгляду.
Разумовские, сыновья казачки Разумихи с хутора Лемеши, из свинопасов вознеслись в царские чертоги по велению дочери Петра, Елизаветы. Она влюбилась в красавца певчего Алексея Разумовского, а став императрицей, тайно обвенчалась с ним.
Младшего брата фаворита, Кирилла, сначала отправили учиться в Швейцарию, а после того как он успешно овладел науками, назначили президентом Императорской Академии наук, а потом гетманом Украины, так как родной хутор Лемеши находился именно на Украине, или, как тогда говорили, в Малороссии.
Когда императрица Елизавета избрала себе нового фаворита – молодого Ивана Ивановича Шувалова, Алексея Разумовского не отставили от двора. И он, и его младший брат остались в числе первых и богатейших вельмож государства.
Еще до этого события императрица Елизавета женила младшего Разумовского на своей внучатой племяннице, одной из самых богатых невест того времени – Екатерине Ивановне Нарышкиной, внучке ближайшего сподвижника царя Петра I, ее дяди, Льва Нарышкина, в доме которого она и выросла сиротою.
Кирилл Разумовский, красавец хохол, не очень охотно связал себя семейными узами. Он был большим любителем женщин и пользовался вниманием с их стороны. Тем не менее Разумовский находил время и для жены – она родила ему шестерых сыновей и пятерых дочерей.
После смерти императрицы Елизаветы Петровны Кирилл Разумовский, как командир гвардейского Измайловского полка, принял участие в заговоре против Петра III и вместе с Паниным содействовал свержению императора, надеясь возвести на престол малолетнего наследника, великого князя Павла Петровича. Но на престол взошла Екатерина II. Она на словах благодарила Разумовского, а спустя два года отняла гетманство и запретила даже посещать свои украинские владения. Екатерина подозревала Разумовского в желании отделить Украину от России. После всех этих событий Разумовские полностью утратили свою силу и влияние.
Тем временем умерла жена Кирилла Разумовского. В один год с ней покинул этот мир и его старший брат Алексей.
Один из сыновей Кирилла Разумовского – Андрей – воспитывался вместе с наследником престола, великим князем Павлом Петровичем, обучался за границей, участвовал в Чесменском сражении, а после возвращения в столицу стал камер-юнкером малого двора, любовником нескольких петербургских красавиц и жены своего друга – великого князя Павла Петровича, великой княгини Натальи Алексеевны. Вместе они легкомысленно решили устроить государственный переворот, намереваясь устранить от власти императрицу Екатерину II, возвести на престол великокняжескую чету – Павла Петровича и Наталью Алексеевну, а потом, как некогда Екатерина II, лишить наивного Павла трона и провозгласить императрицей Наталью Алексеевну.
Великий князь, не подозревал о готовившейся ему участи и сам участвовал в заговоре, поддерживаемый своим воспитателем Паниным. Но эти неприятности обрушатся на голову Кирилла Разумовского несколько позже.
Дочь Разумовского, красавица Елизавета, фрейлина большого двора, влюбилась в Потемкина, а после его отъезда на войну сошлась с известным на весь Петербург развратником Петром Апраксиным. Наученная бесстыдным, но неотразимым донжуаном, Елизавета сбежала из дворца, где находилась как фрейлина императрицы, и тайно обвенчалась с ним, несмотря на то, что он уже был женат.
Сам Кирилл Григорьевич не чуждался амурных приключений. Высокий и красивый, он вволю потешил мужскую плоть – и за себя и за брата. Брату не позволяло погулять положение фаворита и тайного супруга не только ревниво-строгой, но и отличавшейся крутым нравом императрицы. Уж кто-кто, а она могла власть употребить, как и ее отец, в припадке бешеной ревности приказавший когда-то отрубить голову Вильяму Монсу, заподозрив его – правда весьма верно – в том, что тот нашкодил не в своих угодьях.
А потом, когда императрица сама освободила Алексея от приятных обязанностей в своей спальне, заменив его молодым Шуваловым, брат утратил интерес к любовным утехам. Зато у Кирилла Григорьевича этот интерес не пропадал до последнего вздоха.
На амурном поприще он потрудился на славу, пустил на свет десятки незаконнорожденных отпрысков, полагая, что их будущее устроится само собой и они произрастут, не отягощенные родительской заботой, как вольная трава, не стесненная и не ухоженная терпеливой рукой земледельца.
Что же касается законнорожденных, то этих своих деток Кирилл Григорьевич хотел направить на путь истинный, обучить наукам, снабдить средствами к жизни и моралью, приличной их кругу, дочерей выдать замуж с хорошим приданым за людей солидных, семейственных, хорошего рода, не из свинопасов выбившихся, не гулящих, умеренных и благоразумных, не падких ни к пьянству, ни к телесным невоздержанностям. Да, сам он погулял, но в меру ему отпущенную, как молодой жеребец на сочном лугу. Да, порезвился, но не ломая ограды и не закусывая удила.
Елизавета считалась его любимицей. Красива и, казалось, не глупа…А так взбрыкнула, что не по годам состарившийся Разумовский и не знал, что делать. После смерти жены он сошелся со своей молодой племянницей, Софьей Осиповной Апраксиной. Между любовницей отца и дочерьми вспыхнула война, превратившая жизнь семьи в настоящий ад.
Самая старшая дочь Разумовского – Наталья, первый ребенок в семье, родилась горбатой. Но выросла не безобразной горбуньей, а на удивление привлекательной девицей. Своенравной, избалованной родителями, души в ней не чаявшими, и поражавшей не по женски глубоким и по женски сообразительным умом. Десятки претендентов добивались ее руки, чтобы породниться с Разумовским, почти отставленным от власти, но богатством владевшим огромным.
Наталья отказывала всем, и мужа выбрала себе сама. Неприметного поручика Загряжского, дальнего родственника Потемкина, сына того самого Загряжского, который опекал его в Москве, в годы робкого отрочества и туманной юности. В немолодом вдовце Загряжском невеста разглядела человека, с которым ей, богатой горбунье, можно прожить жизнь – и не ошиблась.
Любой другой избранник, войдя в разваливающееся семейство Разумовских, отягощенное огромным богатством и мучимое вечной нехваткой денег, поломал бы или жизнь своей избранницы, или свою. А Загряжские умудрились прожить свой век счастливо.
Что значит счастливо? А то и значит, что мирно, не терзая один другого, один другому уступая и потакая, это и счастье, коли иного, того самого, непонятного и неуловимого, не пришлось ни найти, ни поймать за павлиний хвост, выскальзывающий из рук и манящий яркими радужными цветами.
Наталья Кирилловна ценила и уважала мужа, а любила Потемкина. Не пылко и не страстно. Избыток женской потребности любить она, при своем уме, превратила в материнскую, сестринскую любовь. И не желая ему ни в жены, ни в любовницы горбунью, стала соучастницей в его помыслах, делах и планах.
Она-то и подсказала Потемкину верные ходы в той непростой игре, в которую он все-таки решился играть, так и не найдя сил от этой игры отказаться и запереть себя в монастырь или нарочно подставить лоб под турецкую пулю.
Влеченье, род недуга.
А. С. Грибоедов.
Наталья Кирилловна Загряжская состояла фрейлиной при большом дворе. Выйдя замуж, она поселилась в Москве. Потемкин при малейшей возможности старался наведаться к ней в гости. Загряжская была хорошо осведомлена обо всем, что делалось в столице. Она понимала, видела насквозь все, что происходило, и не только предугадывала, но даже, казалось, пророчествовала.
– Смотрю я на тебя, Гриц, – Загряжская называла Потемкина Грицем по-домашнему, по-родственному, – и думаю, а вот сбежала бы Лизавета с тобою, и не пошла бы у нас в доме беда. А женись ты на Лизавете – я бы на тебя каждый день смотрела. Мне ведь посмотреть на тебя, такого красавца, – в радость.
– Уж если жениться, то зачем же на Лизавете? Я бы, как твой Загряжский, тебя в жены взял, – отвечал Потемкин, вдруг понимая, что действительно, женись он на Наталье Разумовской, все его мучения закончились бы…
Не будь она горбата… По-другому могла бы сложиться его жизнь… Или это только кажется? Нет, не будь она горбата, мир, конечно же, был бы другим, и все устроилось бы по-другому… Разве нужны бы ему тогда первенство, слава?
– Куда на мне. Я себе вон Загряжского сыскала, он один такой на этом свете, чтобы меня терпеть с моим горбом да с моими капризами. Тебе не то что я, горбунья, тебе и Лизавета не пара. Тебе царицу подавай. Хочешь царицу – будет тебе царица… Вот отлетает свое Орлов, царица ваша пустится во все тяжкие…
– Когда же отлетает?
– Погоди, недолго ему болезному летать…
– Почему болезному?
– Жалко его… Хотя мне-то что его жалеть… Сгубил себя, беспутный… Панины его со света сживут, потому как он им дороги не уступит. И ты таков… Все первым хочешь быть. Да что делать, раз уродились вы оба таковыми… Я вон горбата… А ты с норовом… А Орлову недолго осталось, глаза у него уже безумные, царице он не хорош…
– Кто же ей хорош?
– А ей выбора нет. Кого Панины определят, а им лишь бы не Орлов…
– Что же она, без выбора?
– А некуда ей деваться. Ее коли не Орловы, так Панины, не Панины, так Орловы… Не усидеть ей на троне по своей силе… Вот тебе, Гриц, и случай… Ты ведь высоко метишь. Только ты царице о свой любви больше не рассказывай, не то ей нужно…
– А что ж ей нужно?
– Женщина, Гриц, она под сильной рукой смирна. Как кобыла, когда ездок крепко сидит, да плетка в руках. Она и под Орловым смирно ходила, первое время, пока он сам узду из рук не выпустил. Да и сам удила не закусил, что бешеный жеребец…
– А замуж за него не пошла.
– Не пошла. Хитра, обманула Орлова.
– Как обманула? Панин не допустил?
– Панин ничего бы не сделал. Сама смекнула: станет Гришка хозяином, узду затянет, не взбрыкнешь. Научила Орловых сослаться на императрицу Елизавету и дядю моего – Алексея, а к нему подослала Перекусихину. Дядя и объявил, что никакого венчания у них с императрицей Елизаветой Петровной не было. А запись церковную – в камин у всех на глазах.
– Так это она сама устроила?
– А как же. Ей не впервой. Она это умеет… Она всех обошла. И Паниных, и Разумовских, и Румянцева, и сынка своего… И Орловых… Я тебя, Гриц, знаю, ты пока своего не добьешься, не успокоишься… Мне ли тебя отговаривать, учить уму-разуму… А ведь ты не Орлов – мне тебя куда больше жальче… Орлов шею себе свернет по неоглядности, ну да и Бог с ним… А ты душу надрывать будешь… Орлова вот-вот Панины съедят. Алехан далеко, за морем, Гришку придержать некому, а уж Панины его перехитрят… Им его только на время от двора услать… У них уже все приготовлено, и с царицей твоей слажено… Подобрали ей молодца – и ростом и лицом хорош, и смирный… Васильчиков, из Конногвардейского полка… Помнишь такого?
– Припоминаю…
– Твоих лет. Поручик. Ну да, как окажется в случае, чинами его не обидят…
– А что ж Орлов?
– Орлов ничего не знает. Вот только он надолго отъедет, так Васильчиков его место и займет, уже и Роджерсон по здоровью свидетельствовал, и Протасова к себе на три ночи брала, по всем статьям он подходит, теперь нужно Гришку из Петербурга спровадить… Что дивишься, Гриц? Царице твоей такие перемены не впервой… Васильчиков у нее по счету пятнадцатым будет…
С наклонностью к серьезным занятиям Орлов соединял неосмотрительность и беспечность. Однажды, желая перепрыгнуть через скамейку в саду, он упал и сильно ушиб себе ногу.
В. В. Андреев.
Как на время отослать Орлова из столицы придумал Никита Панин, его самого когда-то братья Шуваловы отправили посланником в Данию, подальше от спальни любвеобильной Елизаветы Петровны, куда он, обласканный приветливым взглядом стареющей императрицы, уже нацелился, но так и не удосужился попасть, всю жизнь потом проклиная коварство Шуваловых, а более всего сетуя на свою неосмотрительность и нерасторопность.
Окажись он тогда в фаворе, разве допустил бы он самовольства канцлера Бестужева-Рюмина, из-за своей корысти втянувшего Россию в войну с Пруссией? С Пруссией России нужен союз, а воевать ей положено вместе с северными державами как раз против Австрии и Турции, и Франции, поддерживавшей их по прихоти мадам Помпадур, тогда распоряжавшейся европейской политикой прямо из постели Людовика XV.
Нынешняя война с Турцией вполне подтверждает его, Панина, правоту и дальновидность.
Войска Румянцева после всех своих побед вышли к Дунаю, и уже на его правом берегу. Путь к Константинополю открыт. Императрица Екатерина в письмах к Вольтеру уже пишет о скором падении турецкой столицы. Но все опять идет не как предписано, и на этот раз из-за Орлова, вмешавшегося своим «константинопольским походом» и бесцеремонно перехватывающим то, что он, Панин, давно задумал и с таким трудом осуществлял!
Орловы в пьяном бесшабашном разгуле спутали его, Панина, карты во время переворота – провозгласили Екатерину императрицей вместо законного наследника и теперь, хозяйничая в ее постели, уже сами, вопреки всякому здравому смыслу и пристойности, карабкались на трон.
И наконец-то, выправленная Паниным, политика «северного союза» против юга приведет к тому, что Гришка Орлов, только и умеющий, что путаться под ногами, нацепит на себя корону – и обязательно набекрень, потому что правильно и аккуратно этот человек никогда ничего не умеет сделать. И если это произойдет, то о какой разумной, упорядоченной европейской политике можно тогда говорить!
При таких обстоятельствах войну с Турцией нужно заканчивать не взятием Стамбула-Константинополя, а разумным миром. Румянцев должен бы понять это. Панин давно хотел вовлечь Румянцева в масонскую ложу. Но тяжелый характер и мания величия полководца расстроили все попытки.
Князь Репнин, женатый на племяннице Панина, казалось, вошел в доверие к Румянцеву – тот назначил его командовать корпусом в Валахии. Но досадная неудача испортила их отношения. Не успел Репнин принять командование и осмотреться, как турки неожиданно взяли крепость Журжу. Причем даже не взяли – крепость без боя сдал им комендант, не решившийся сопротивляться превосходившему его числом противнику.
Как на грех за несколько дней до этого князь Репнин инспектировал крепость и не увидел никакой опасности. Горячий на расправу Румянцев отдал коменданта под суд. Досталось и князю Репнину. Он обиделся, сослался на старое ранение, подал рапорт с просьбой об отпуске для лечения и уехал за границу на воды.
Еще раньше в отставку ушел брат Никиты Панина, Петр. Боевой генерал времен Семилетней войны с Пруссией, герой битвы при Кунерсдорфе, он справедливо считал себя равным Румянцеву.
В эту турецкую войну войска под его командованием взяли непреступную крепость Бендеры. По мнению Панина, именно это стало самым важным событием всей военной кампании, оказавшим решительное влияние на ход военных действий против Оттоманской Порты. И уж куда как более значимым, чем сожжение турецкого флота в Чесменской бухте, прославляемым изо всех сил при дворе, хотя на положение стратегическое оно совершенно не повлияло.
Однако императрица Петра Панина в фельдмаршалы не произвела, как за такую победу следовало бы. Он получил орден Георгия I степени, но вторым, после Алексея Орлова, уступая, таким образом, старшинство выскочке, объявленному героем и удостоенному почетного прозвища Чесменского. Хотя все знают, что Чесменское сражение – дело двух английских адмиралов, Эльфинстона и Грейга, в морских делах опытных, в отличие от Орлова, не более как сухопутного пассажира, сопровождавшего сих славных мореходцев.
Конечно, брат Петр прав, не стерпев такого оскорбления и подав в отставку. Но все это не улучшило положение сподвижников Паниных, то есть сторонников законного наследника престола великого князя Павла Петровича.
Петр Панин поселился вдали от двора, в Москве, где всякий честный и преданный отечеству человек почитал своим долгом выражать негодование попранием справедливости в отношении воина, прославившего русское оружие на полях сражения не щадя живота своего.
О проекте
О подписке