Михаил Файнштейн: «Он был в атмосфере, если говорить по Станиславскому, публичного одиночества. Когда ты на публике, но ты один. Я думаю, это величайшее одиночество. Человек, который настолько не принадлежит себе, что у него стирается грань между жизнью и сценой».