Цитаты из книг автора «Ульяна Соболева»

Меня, скорее, удручало то, что у мужика совершенно не было яиц. Вообще. Не в физическом плане, так как его скукожившиеся от холода причиндалы как раз мог наблюдать любой, кто спускался в подвал.

Вы знаете, как подыхает любовь? Видели когда-нибудь? Нееет. Она не умирает красиво, как в кино. Она дохнет, как шлюха, больная самой отвратительной болезнью. Долго, мучительно и омерзительно зловонно. И самое страшное – вы не знаете, когда это закончится. Нет ни анестезии, ни забвения. Ничего, мать вашу, нет. Только мучительная боль во всем теле, бредовые воспоминания и агония.

Смеётся, запрокидывая голову, а я чувствую, как внутри снова оттаивает тот лёд, который расползается по венам, когда он не рядом. – Разве можно любить вот так, Тём? Останавливается, снова поворачиваясь ко мне. – Как, Мышка? – Как я тебя. Так, что больно дышать, больно говорить…Разве так можно любить? – Нельзя, – качает головой, проводя костяшками пальцев по моим скулам, нежно обхватил пальцами подбородок и склонился к моему лицу, – нельзя, Нари…это аномалия. Это неизлечимая аномалия.

а что такого криминального ты узрела в моем вопросе. Когда один человек звонит другому, он определенно чего-то хочет. Но мне нравится ход твоих мыслей. Итак, это «да»?

прошлое тем и ценно, что его время уже прошло.

Или просто принимает ухаживания

вас перестанут волновать принципы морали, совесть, законы, у вас появится только одна цель – поесть.

Пролог Я никогда не была более счастливой, чем сейчас. Несмотря ни на что. Я знала, что этим побегом я не просто перечеркнула свою прошлую жизнь черной линией невозврата, я воздвигла крест из черного мрамора на ее могиле, и, возможно, еще не раз буду приносить к этому кресту цветы. Но я эгоистично запрещала себе думать о том, как плакала сейчас моя мать и как разочаровался и в то же время разъярился отец; о том, кто и каким способом меня ищет, и что сделает, если найдет. Я отказывалась думать о том, что не просто предала их, а сделала это самым гнусным образом, на который только способна дочь, что для них вонзить в грудь нож было бы намного честнее, чем вот так жестоко втоптать в грязь их имя. Они потеряли Артура, но могли оплакивать его смерть открыто. Они откажутся от меня, проклянут, и по мне больше некому будет заплакать. У меня больше никого нет, кроме Артёма. Но это был мой выбор, и я знала, на что шла. Сейчас хотела только чувствовать. Прикасаться к подушке, на которой он лежал, и утопать в его запахе, закрывать глаза, вспоминая его голос, который то ласкал тихим шепотом, то хрипло приказывал, заставляя взвиваться от бесконечного возбуждения. Я жадно впитывала в себя это счастье, зная, что оно скоротечно, что оно совсем скоро раскрошится на

слишком читаемые. И мурашки табуном вслед за движением его руки. Забытые ощущения, от которых внутри засаднила рана. Покрытая рубцовой тканью, она иногда болела так, будто внутри неё всё ещё то самое лезвие ножа, и оно всё еще крутится, безжалостно полосуя сердце зазубренным остриём. И эти его слова, от которых сердце забилось в последней предсмертной судороге. Слова из прошлого, слова, которые хотелось слышать и сейчас. И не просто слышать, а ощущать каждую букву вот так: прижимаясь, к его телу, чувствуя аромат его кожи и горячее дыхание на своих волосах. Всего одно мгновение позволить себе это счастье, чтобы отвести руку с его колена и отстраниться от него, прислонившись к окну. Потому что иногда мне казалось, что я забыла, как улыбаться искренне. Он забрал мою улыбку с собой, а по дороге обратно, видимо, потерял. Отвернулась, зная, что не смогу смотреть в его глаза, только не сейчас. Потому что ответить тем же не могу. Пусть даже и истосковалась по нему. – Они забрали мой телефон… *** Отстранилась, а я отрезвел сразу. Усмехнулся уголком рта и вырулил на свою улицу к дому, тормознул у подъезда. – Приехали. Домой поздно уже. У меня останешься. Я не спрашивал её мнения. Вышел из автомобиля и открыл перед ней дверцу, помогая выйти. Пиликнул сигнализацией в машине. Потом сунул руку в карман джинсов и достал ее смартфон. Взгляд застыл на заставке – она и цербер, целуются. Перед глазами на секунду потемнело. Б***ь, стиснул пальцы, захотелось шваркнуть им об стену, но я протянул ей и набрал код на домофоне в подъезде, открывая дверь и кивком приглашая войти. – Не бойся не съем. Заходи. *** Остановилась, не решаясь войти в подъезд. Почему-то я не обращала внимания на дорогу, пока мы ехали. Я была уверена, что он отвезет меня домой. Посмотрела в его глаза и стиснула пальцы: взгляд прищуренный, решительный. Сунул в рот сигарету, будто позволяя подумать, и в то же время всем своим видом показывая, что он уже всё решил. Первой мыслью было позвонить отцу и сказать, чтобы приехал за мной. Когда залезла в контакты на телефоне, услышала усмешку и посмотрела в его глаза. А в них столько уверенности и насмешки. Будто знал заранее, какое я решение приму. Почувствовала себя всё той же маленькой девочкой, которую он всегда с легкостью разгадывал. А еще захотелось стереть с его лица эту наглую ухмылку, удивить, если в нем еще осталась способность удивляться. Гордо вскинула голову кверху и, намеренно щелкнув по телефону пальцами и открывая его взгляду заставку, прошла мимо него. Да, Артём, я тоже заметила, как ты напрягся. *** – Лифт не работает. Пешочком

Зависть не имеет ни возраста, ни пола, ни национальности. Самое низкое чувство, на которое только способен человек. Потому что обнажает его низменные качества.