– Да, твою маму зовут Светлана Владимировна, она очень милая женщина, и мы часто с ней общаемся.

– А отец?

Я отвела взгляд и принялась рассматривать затертые бордовые треугольники на спинке сидения впереди меня.

– Сергей Артемович умер шесть лет назад, у него был рак головного мозга. Слишком поздно обнаружили и… Мне очень жаль. Он был хорошим человеком. Я его любила… как родного отца.

Перед глазами возник образ свекра, скромные похороны и плачущий у меня на плече муж, который держался около недели, чтобы поддержать мать, а потом разрыдался как ребенок и не мог успокоиться, а мне казалось, что я его боль кожей впитываю, и сама с ума схожу, потому что ничем помочь не могу. Только рядом сидеть и по волосам гладить, ждать, когда сам успокоится.

В этот момент зазвонил мой сотовый, и на дисплее высветилась фотка Алисы. Мой муж жадно уставился на экран телефона.

– Это… это старшая, да? Алиса?

Я утвердительно кивнула и ответила дочери, украдкой поглядывая на лицо мужа и на то, как от любопытства у него затрепетали ноздри.

– Да, милая.

– Ну что вы там?

– Едем домой. На электричке. Скоро будем.

– Папа поднимется к нам?

Я задумалась на несколько секунд, но Машка тут же отобрала у нее телефон и затарахтела мне в ухо.

– Маам, бабушка приготовила борщ и картошку жарит, а еще она налепила вареников, которые папа любит, и компот клубничный сварила. Мааам, бабушка сказала мне, что его избили, обокрали и он ничего не помнит… пусть он поднимется, пожалуйста.

Я слышала, как слегка дрожит её голос, и поняла, что мой лягушонок очень сильно этого хочет. Все они нанервничались. Захотелось ее подбодрить.

– Хорошо, он поднимется и поест у нас, а потом поедет вместе с бабушкой к ней домой.

– Урааа, Алискааа, она согласилась, иди гнома умывать и переодевать.

– Сама её умывай, кикимора.

– Не называй сестру кикимора, – краем глаза увидела, как муж усмехается.

– Она покрасила прядь волос в зеленый цвет, – крикнула Алиса в трубку и тут же добавила, – и Лизке тоже.

– О Боже!

– Маам, я не покрасила – это спрей, не волнуйся, он смывается, – Машка опять отобрала у сестры телефон, – ты правда к нам его везешь, да?

– Отдай мой телефон, кикимора.

– Сама такая!

– ТАК! Хватит орать и ссориться, а то я передумаю.

Они тут же притихли обе, и я шумно выдохнула.

– Кто-то гулял с Рокки?

– Кикимора гуляла.

– Алиса!

– Да, Маша погуляла с утра. Мам, заскочите в супер, купите коту корм.

– Вот уж нет. Мы без машины. Сами идите. Деньги в тумбочке. Ты знаешь, там в конверте.

– Знаю, мам.

– Все, давайте, мы скоро будем.

– Ма.

– Да.

– А он совсем-совсем ничего не помнит?

Я обернулась к Кириллу и увидела, что он внимательно прислушивается к нашему разговору.

– Совсем ничего. Все. Пока. Не сводите бабушку с ума.

Отключила разговор и снова отвернулась к окну.

– Твоя мама у нас дома. Она приехала к девочкам. Ждет тебя. Приготовила обед.

– У вас не скучно, я смотрю.

– Да, у НАС не скучно, – я подчеркнула нарочно, чтоб он понял, что нет никаких шансов на что-то иное, – ты её тоже не помнишь? Маму свою?

– Я ничего не помню, – уже мрачно сказал Кирилл и обхватил голову руками, – как только пытаюсь, боль в затылке простреливает и в мозгах туман растекается или патока. Я в ней вязну и вспомнить ничего не могу.

– Врач сказал, что пару месяцев лечения и, возможно, ты что-то вспомнишь. Притом твоя мама много чего тебе сможет рассказать. Я уверена, вы с ней найдете, о чем поговорить, когда уедете домой.

– Я еще даже не успел зайти к ВАМ, а ты уже думаешь о том, как я уеду домой?

– Знаешь что, Авдеев, я вообще предпочитала все это время о тебе не думать, и да, мне в напряг твое присутствие в моем доме, но дети очень переживали за тебя и хотят тебя видеть. Вот и все. Не нужно ничего усложнять.

После моих слов около получаса он молчал, а я изо всех сил старалась не пялиться на него и смотреть только в окно. Но краем глаза видела его пальцы, как он отбивает что-то ими по колену. Он всегда так делал, если нервничал, и сейчас он явно очень нервничал.

– Почему мы разводимся? – это было неожиданно, я даже прикусила кончик языка. Медленно повернулась к нему.

– Люди иногда разводятся. Надоедают друг другу, пропадает желание жить вместе, видеть друг друга, и они расходятся, не справившись с банальными бытовыми проблемами.

– Но ведь у нас все не так было, да?

Он слегка прищурился и теперь сверлил меня одним из своих коронных взглядов, от которых мне всегда становилось тесно и душно. Они не предвещали ничего хорошего.

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю… у меня есть такое ощущение, что у нас все было иначе. Если бы мы с тобой надоели друг другу, мы бы остались друзьями, и ты бы не ненавидела меня так сильно.

– Почему ты решил, что я тебя ненавижу?

– Вижу по твоим глазам. Когда ты смотришь на меня, они темнеют и начинают сухо блестеть, словно ты хочешь поджечь меня ими заживо. Я что-то натворил, да?

– Это теперь не имеет никакого значения, и я не хочу это обсуждать. Прости, мне по работе мейлы пришли, ответить надо.

И я уткнулась в свой телефон, надеясь, что до конца пути он будет молчать.

ГЛАВА 7

Я и в самом деле ничего не помнил. Как будто в моей памяти кто-то задернул матовую белую шторку, как в душевой кабинке. Я вижу за ней силуэты и слышу голоса, но, когда дергаю её в сторону, там еще одна такая же и еще, и еще.

И так до бесконечности. Нет, это даже не чертовая матрешка, а именно матово-туманное ничего. Я всем существом знаю, что за этой шторкой прячется мое прошлое. И чем больше я копаюсь в себе, тем больше прихожу в отчаяние из-за собственного бессилия. Первый день меня пичкали лекарствами, и я вел долгие беседы с врачами. Мне это напоминало допросы у следователя и психологические пытки. Самое интересное – я прекрасно знал, что это означает. То есть полностью осознавал себя, как личность. Например, точно понял, что курю, так как от запаха сигарет, который доносился с лестничной клетки больницы, мне захотелось курить, и я инстинктивно начал искать пачку у себя в карманах и в прикроватной тумбочке. Так же точно знал, что умею водить машину, и она у меня есть – в кармане куртки были ключи от «БМВ», если только я не один из тех лохов, которые ездят на жигули, а на ключах таскают брелок со значком мерса, чтоб другие решили, что у него крутая тачка. Я определенно люблю черный крепкий кофе, не ем рис, умею читать и писать, но, черт возьми, это мне ничем не помогало.

Я все равно не помнил ни кто я, ни как меня зовут, ни сколько мне лет. Мы с доктором скрупулезно пытались собрать мою личность из обрывков и догадок, и на третий день я имел примерное представление о себе. Мне от тридцати пяти до сорока лет, я не беден, так как одет, по мнению врача, очень прилично. Меня, скорее всего, стукнули по башке и обокрали. Я точно не местный. Городок у них маленький, и все всех знают, меня же здесь видят впервые. Следователь, который тщетно пытался меня допросить по факту ограбления и составить протокол, это подтвердил.

А еще я женат. Ну или был женат. На безымянном пальце кольцо обручальное и явно не новое. На четвертый день после того, как врач любезно мне помог обзвонить полицейские участки и больницы в ближних городах, в попытке найти заявление об исчезновении с подходящим описанием, я понял, что меня никто не ищет. Значит, либо я долго отсутствовал дома по работе, либо я та еще сволочь, которая никому не нужна.

Думать о том, что я неудачник, у которого к сорока годам ни кола, ни двора, мне не хотелось. «Сволочь» звучало определенно приятнее. Лучше быть тварью, чем неудачником – так веселее. Но весело мне не было совершенно. Я храбрился. Хотя и понимал, что если никто не объявится в ближайшее время, придется в город ехать в психиатрическую клинику и валяться там бревном бесполезным, пока мне не подлатают мозги. Пропасть у меня в голове явно огромная, с рваными краями и шторкой. Да, мне понравилось думать, что там шторка. Потому что рано или поздно за ней хоть что-то окажется.

На пятый день я умудрился найти в дырке в кармане куртки клочок бумаги с аккуратно выведенным номером телефона и припиской «дом». Судя по тому, что бумажка слегка пожелтела и помялась, она там лежит довольно долго. Я нашкрябал на обратной стороне пару цифр и понял, что почерк точно не мой. Пишу я как курица лапой. А тут каждая цифра выведена ровненько, с такой тщательностью, возникло ощущение, что писала женщина. Наверное, моя жена. Тогда почему она меня не ищет?

А еще я там нашел пуговицу. Большую темно-коричневую пуговицу. Просмотрел все свои вещи, но она явно была не моей, и на ней виднелись оборванные нитки, словно её выдрали с мясом. Справа небольшое пятнышко. Я его ногтем потер, и на пальце коричневый развод остался. На кровь засохшую похоже.

Странно все это… как и обручальное кольцо, которое не сняли при ограблении. Было ли ограбление на самом деле? Вопросов до хрена, а ответа ни одного.

Попросил Антона Валерьевича позвонить по этому номеру только ближе к ночи… Потому что вдруг стало страшно. Да, невыносимо и адски страшно, что в этом доме меня не ждут, или что я не готов вдруг увидеть совершенно незнакомых мне людей, которые назовутся моими родственниками, и ничего к ним не почувствовать. Доктор успокаивал меня, что, скорее всего, настолько негативных эмоций у меня не возникнет, но я все равно дьявольски боялся. Все чаще и чаще смотрел на обручальное кольцо, вертел его вокруг пальца, пытаясь хоть что-то вспомнить, и с ума сходил от острой головной боли. Она тисками сдавливала мне голову, и хотелось биться лбом о стены, лишь бы она прекратилась.

Посмотреть на свое отражение в зеркале решился не сразу, но молоденькая медсестра уверяла меня, что я симпатичный (так и сказала, слово дурацкое, так о котах и щенка говорят), и предлагала глянуть в её пудреницу, чтоб в этом убедиться. Ее глаза влажно поблескивали, и она смущенно опускала взгляд, когда я говорил какие у нее стройные ножки. Знал, что мог бы отыметь медсестричку где-нибудь в укромном углу, и знал, что она не откажется. Придется так и сделать, если за мной никто не приедет, жить-то где-то надо. А медсестричка не замужем и, судя по её рассказам, снимает квартиру неподалеку от больницы. Определенно, есть женщины, которым нравятся беспомощные мужики, за которыми надо ухаживать и заботиться о них. По глазам Верочки видел, как она смотрит на меня, когда швы мне на лбу протирает или градусник подает. Наверняка думает о всякой романтичной хрени, а мне банально надо найти место, где можно переночевать, поесть и… да, потрахаться. Раз меня никто до сих пор не нашел, то, судя по всему, птица я вольная и делать могу, что хочу. Верочке я продолжал говорить комплименты, но зажимать её пока где-нибудь на лестнице в курилке не собирался. Успеется еще. Пусть разогреется до нужной кондиции.

Я все больше понимал, что в психушку не поеду. Если не вспомню ничего, значит, найду. Ну или через месяц меня точно кто-то хватится. А может, от меня вообще избавились, черт его знает. Мало ли во что я мог вляпаться. А я мог? Точно не знаю, но определенно я не из тех, кто мирно-тихо сидит на месте. Я ж приехал в эту дыру за чем-то. Интересно, за чем, а может, за кем?

Когда все же решился рассмотреть свое отражение, начало потряхивать от волнения, и я долго не мог поднять голову, стоя у ржавого крана и умываясь в десятый раз ледяной водой. Вроде так просто – возьми и посмотри. А меня застопорило. Не могу. Оказывается, вспомнить тоже страшно. Примерно так же, как и не помнить. Вон он я и не я. Потому что не знаю себя. На что способен. О чем обычно думаю. Чего хочу от этой жизни, к чему стремлюсь. Каков он – смысл моего существования. Ведь он должен быть? Вот у моего соседа по палате, с вывернутой при аварии шеей, он имелся – трахнуть Верочку, да так, чтоб жена не пронюхала, а еще футбол по выходным и пара книжек из библиотеки на тумбочке. И он, между прочим, счастлив. По его физиономии видно, когда жует принесенные женой блинчики и нахваливает её кулинарные способности, а сам голодным взглядом Веркины ноги провожает. Интересно, я тоже был таким? Мне казалось, что нет. Не то что на женщин других не смотрел, я был уверен, что если хотел трахать, то взглядом не провожал, а трахал. Вопрос в другом – хотел ли?

Вид собственной физиономии не вызвал никакого щелчка, ни каких-либо ассоциаций. Обычная рожа, слегка помятая, с короткими бородой и усами, с усталыми глазами и несколькими ранами на лбу и виске. Судя по тому, что борода довольно ухоженная и аккуратно подстрижена – мне этот стиль нравился, и я его холил и лелеял.

Пригладил волосы руками и потер подбородок. Мыслей о том, знаю ли я этого мужика в зеркале, не возникло. Кажется, именно таким я и должен быть. Долго себя рассматривал, вертелся в поисках татуировок, шрамов, родинок. Татушку нашел на плече – огромный орел с расправленными крыльями. О чем я думал, когда его набивал? Что может символизировать орел? И почему именно он, а не лев, тигр или волк, например?

Парочку шрамов. Они мне ни о чем не говорили, и я не помнил – кто и где меня ими наградил.

«Наверное, ты та еще скотина, раз до сих пор тебя не начали искать. И что будешь делать, если никто так и не придет?».

Я все же отнес номер телефона врачу и согласился на убойную дозу обезболивающего и снотворного. У меня развилась бессонница. Я всю эту неделю не спал почти. По ночам не мог глаза закрыть. Мне казалось, что увижу во сне что-то из прошлой жизни, и мне это не понравится. Но когда вырубался, ни черта мне не снилось. Я проваливался в какой-то каменный мешок, в полную и глухую темень и просыпался, как от резкого толчка, едва лишь занимался рассвет. Открывал глаза, прислушивался к себе, а там опять все та же шторка.

Верочка любезно принесла мне кофе из ординаторской, сказала, что ночью какая-то красивая женщина мужа своего искала. Не меня точно, иначе уже зашла б ко мне с пакетиком яблок и сладостей, накинув на плечи белый халат. И непременно с заплаканным лицом. Так трагичней. Но та женщина явно зашла к кому-то другому, а мне заботливо предложили рогалик с повидлом из больничной столовой и кокетливо похлопали голубыми глазками. Нет, милая, за рогалик я тебя трахать не буду, вот за хороший бифштекс еще б подумал. Все же определенно я сволочь. Верочка ушла, пообещав заглянуть ко мне после обхода. Можно подумать, я её об этом просил. Навязчивые женщины хуже надоедливых мух.

Смотрел в окно, ожидая обход, а потом заметил ЕЁ в темно-синем пальто с пакетом в руках и пластиковым стаканчиком. Засмотрелся на роскошные волосы. Очень густые, светло-пшеничные. Ветер их швырял в разные стороны, а она шла и листья носком сапога поддевала, сжимая двумя руками стаканчик. Как девчонка. И каблуки громко по асфальту стучат. У меня в голове музыка сама собой зазвучала… Странно так – она идет, а у меня музыка в ушах стоит.

Мир был в огне,

Никто не мог спасти меня, только ты.

Странно, что желание заставляет

глупых людей делать,

Я никогда не мечтал, что встречу кого-то, как ты,

И никогда не мечтал, что потеряю кого-то, как ты

(с) Wicked game (Chris Isaak)

– Эй, Железнодорожник?! – мой сосед по палате, с толстым поролоновым валиком на шее, только проснулся. Они меня все так называли, потому что имени я своего не помнил. – На кого засмотрелся там? Пошли завтракать.

– Не голоден, спасибо, Сев.

– Верочка притащила завтрак, да? Соблазняешь девку, кобель чертов. Загадочные мужики-психи всегда баб привлекают. В следующий раз притворюсь, что ни хрена не помню.

– Нет, Верочка просто жалостливая и хорошая девочка, а у тебя жена есть, Сева. Симпатичная, между прочим.

– Ну да, конечно. Очень хорошая, раз тебе таскает кофе и булочки из буфета на её кровные купленные. Знаешь, Железнодорожник, своя на то и своя, а хочется не свое хоть разочек… Эх, не светит мне любовница-медсестра.

– Не завидуй, Сева. Зависть – это плохо. Не помню насколько, но точно плохо. Иди поешь лучше.

– Да как не завидовать?! Месяц тут подушку давлю, а Верка меня не замечает, – он с кряхтением слез с постели и пошлепал ко мне, шаркая задниками тапок по деревянному полу, стал рядом.

– Ого. Ничего себе птичка залетела в нашу дыру. Знаешь ее?

– Ну да. Вот взял прям с утра все неожиданно вспомнил и узнал.

– Роняй слюни, а я пошел манку поем и чаю попью. Сигарет бы где раздобыть. Может, попросишь Верку купить? Я денег ей дам.

– Сам проси.

– Просил уже – послала меня.

– И правильно сделала. Ты кашляешь, как туберкулезник, спать по ночам не даешь.

– Так то от недостатка никотина. А дамочка ничего такая, ладненькая. Люблю баб при теле, не тощих. Подкати, а вдруг подфартит. Твоя благоверная явно за тобой не торопится ехать. Слушааай, блин, а вдруг это она тебя с любовником того… прикончить хотела.

Я повернулся к соседу и посмотрел в его чуть раскосые темные глаза с отекшими от лекарств веками.

– Ага, из-за наследства огромного или страховки, – я бросил взгляд на его тумбочку, где белел старый томик Чейза, – начитался, да?

– А что? В жизни все бывает. Все, я ушел.

За ним захлопнулась дверь, а я все еще смотрел на женщину во дворе. Не знаю, кем я был в прошлой жизни и насколько быстро увлекался, судя по моим мыслям о Верочке, то на крючок попадался далеко не сразу, а, скорее, сам любил ловить добычу.

Но эта женщина почему-то сразу вниманием завладела. То ли поворот головы и походка, то ли вот эти руки, сжимающие стакан, и роскошные волосы. Оказывается, мне очень нравятся длинные женские волосы. Я не видел её лица, но видел аккуратный силуэт темно-синего пальто с туго завязанным на талии поясом и стройные ноги, затянутые то ли в чулки, то ли в колготки. Женщина пошла по тропинке к скамейке, а я следил за ней взглядом, отпивая из чашки кофе и чувствуя, как сильно закурить хочется. Сам не понял, как набросил куртку и вышел во двор, щурясь от яркого осеннего солнца. Последние теплые дни. Бабье лето. О, и это я знаю. Помню, кто такой Чейз, но не помню, кто такой я сам.

Когда подошел к ней и спросил разрешение присесть рядом, женщина глаза на меня подняла медленно, и все… Понимаете, все. Это было, как удар по башке. Посильнее того самого кирпича, которым меня оглушили неделю назад и вышибли все мозги.

Я смотрел в её темно-зеленые глаза и ощущал, как пересыхает в горле, до меня доносился её запах – смесь цветочного парфюма и шампуня для волос. Я почему-то отчетливо представил, как зарываюсь в эти волосы пальцами, лицом, и она в этот момент подо мной лежит с запрокинутой головой и закатывающимися глазами. В паху прострелило возбуждением похлеще, чем от Верочкиных ног в черных колготках под коротким халатиком. Вот он – адреналин, когда в жар бросает от одного взгляда и возбуждает даже взмах ресниц. Я на её губы посмотрел, на то, как провела по ним кончиком языка.

В ней не было кокетства или жеманства, как в той же медсестре. Она была самой настоящей женщиной с мягкой аурой очарования и скрытой бешеной сексуальностью. Не знаю, откуда я все это понимаю про сексуальность, шарм, очарование, но оно заложено где-то там, в моей подкорке мозга, откуда стерлось далеко не все. Да и понятие «красивая женщина» там тоже осталось… нет, не так – шикарная. Взрослая, уверенная в себе шикарная женщина. Не помню, что я ей говорил, только взгляд мне показался странным, наверное, так не смотрят на незнакомцев. Хотя откуда я знаю, как на них смотрят. Я ей не понравился. Такое чувствуешь сразу. Неприязнь. Она тут же подальше отодвинулась, когда я сел рядом. Говорил ей какую-то чушь, а сам смотрел и думал о том, что вот её б затащил и на лестницу и прям тут на лавке разложил. Кажется, в прошлой жизни у меня долго не было женщины. Я теперь так называл это – прошлая жизнь. А самого себя Железнодорожником или сволочью, который не оставил мне ни намека на то, кем я был.