Глава 3

Я не заметила, как уснула, вот так, в одежде, на диване, под тиканье настенных часов, в гробовой тишине ожидания. Когда ждешь, время вдруг становится словно бесконечной бездной океана, это как видеть берег в момент отлива, плыть изо всех сил и не приблизиться ни на миллиметр. От пребывания в воде ноги сводит судорогами, и, хватая воздух, понимаешь, что легкие наполняются водяными секундами, минутами, запаса кислорода катастрофически не хватает. Обратный отсчет покалывает в висках, саднит в груди, а легкие разрываются от естественного желания вздохнуть. Тот, кто хоть раз в жизни тонул, знает, что будет дальше – паника. Она заставит лихорадочно молотить руками по безжалостной глади времени и идти ко дну все быстрее, следя остекленевшим взглядом за секундными стрелками, которые упорно показывают все тот же берег во время отлива. Берег, к которому ты так и не можешь доплыть, а ведь вчера еще твердо стояла на нем обеими ногами и смотрела на время-океан, как просто на красивую стихию.

Я проснулась от прикосновения. Очень осторожного, по щеке, вдоль скулы кончиками пальцев. Распахнула глаза и несколько секунд смотрела в темно-карие омуты, на дне которых плавился мой личный бесконечный запас кислорода. Слегка подернуты дымкой, под нахмуренными бровями, на осунувшемся небритом лице. А вот и он, берег! Всхлипнула, рывком обняла Руслана за шею, прижалась всем телом и сделала первый вздох, мучительно болезненный все еще с отголосками паники. Наслаждение на пару минут, пока его горячие ладони гладят мою спину, волосы, а потом пришла ярость. Оттолкнула его от себя:

– Три чертовых дня! ТРИ! Ни ответа, ни звонка!

Перехватил мои руки, притягивая к себе, а я уперлась ладонями ему в грудь, все еще пожирая тот самый кислород в его наглых глазах, которые так хочется одновременно и выцарапать, и целовать до изнеможения: веки, ресницы, захлебываясь от идиотской нежности на грани с безумием. Проклятый мальчишка. Самоуверенный, бескомпромиссный, упрямый. Тянет к себе, игнорируя сопротивление.

– Нет! – отталкивая, уворачиваясь от голодных поцелуев и пальцев, лихорадочно скользящих по моему телу, – просто скажи – почему? Какого черта молчал? Я же с ума сходила!

Сжал мои плечи до хруста в костях, набрасываясь на мой рот горячими губами, а я верчу головой, впиваясь ногтями в его запястья, не позволяя утянуть в безумие.

– Лжец! Никакой квартиры нет! Ты мне врал!

Обхватил мое лицо ладонями и, сильно сжимая скулы, посмотрел в глаза.

– Врал.

– Почему?

Прозвучало жалобно, и я себя возненавидела за то, что почувствовала, как внутри ярость сменяет восторг ощущать его так близко, вдыхать запах сигарет, одеколона и его тела.

– Так было нужно, – смотрит на губы и водит по нижней большим пальцем, словно в прострации, словно сам себе, и взгляд потерянный, отрешенный.

Я даже не представляла себе, сколько раз потом я услышу от него это проклятое «так было нужно».

– Кому?

– Мне! И тебе! НАМ! – посмотрел в глаза и дернул блузку за воротник, отрывая все пуговки, которые как горошины покатились в ковер, – просто запомни, Оксана, все, что я делал, делаю или сделаю, прежде всего нужно НАМ.

Разве можно устоять, когда мужчина говорит это слово «НАМ»? Почему-то женский идиотизм заключается именно в способности зацикливаться на том, что мы хотим услышать. Еще одна попытка вырваться, а губы уже сами ищут его рот, чтобы проглотить это «нам», ощутить, как оно растекается по телу электрическим током возбуждения, как от голода начинает сосать под ложечкой, сводить скулы, и нестерпимая боль ломит все тело. Боль от жажды убедиться, что он рядом каждой клеточкой внутри и снаружи.

– Ты не отвечал на звонки, – прямо в его губы, постанывая, чувствуя, как большими пальцами гладит соски, стянув лифчик на пояс.

– Не мог, – скользит по шее приоткрытым ртом, задирая юбку, раздвигая мне ноги коленом, спускаясь губами к напряженным соскам, дразня их кончиком языка.

– Просто, черт тебя раздери, сказать, что ты в порядке? Не мог? – всхлипнула от резкого проникновения пальцев внутрь моего разгоряченного тела.

– Да…, – выскользнул наружу и снова вошел, давая прочувствовать каждую фалангу, пожирая меня горящим взглядом черных глаз, – не мог!

– Ты исчез, – выгибаясь и всхлипывая, пытаясь то ли вырваться, то ли впустить глубже наглые пальцы, – ненавижу, когда исчезают! Слышишь? Я ненавижу, когда исчезают!

Перехватила его руку за запястье, сжимая, мешая ласке.

– Мне становится страшно!

– Я бы никогда не исчез, – ускоряя толчки пальцами, закрывая мне рот жадными поцелуями, – я не мог!

Устал от моего сопротивления, перевернул на живот, подминая под себя, стягивая блузку, срывая лифчик и сминая ладонями спину, прошелся языком вдоль позвоночника, заставляя все волоски на теле стать дыбом. Быстрыми поцелуями до затылка, прикусывая нежно кожу, накрывая ладонями грудь, дразня большими пальцами соски и потираясь членом о мои ягодицы.

– Запомни – я исчезну, только если сдохну. В остальных случаях – я просто не мог. Хотел…, – скрип расстегиваемой ширинки, и его плоть скользит по моим ягодицам, заставляя прикусить губы в предвкушении, но в тот же момент, упираться, сжимая ноги. – Хотел зверски, разламывался на части и, блядь, не мог.

Сильно сжал соски, погружаясь в меня на миллиметры, заставляя закричать, изнемогая от нетерпения, но все же отстраниться.

– Оксанааа! – выдохнул мне в затылок, сильно сжимая бедра пальцами, – как смог – приехал.

Удерживать у самого края, не давая проникнуть и доводя до безумия и его, и себя. Скользнул пальцами между моих ног, отыскивая клитор, сжимая слегка….

– Ну же! – хрипло на ухо, – впустиии. Сейчас!

– Нет!

А сама прогнулась, запрокинув голову, он словно только этого и ждал, ворвался резким толчком каменной плоти, до упора, выбивая протяжный стон и первые судороги наслаждения, погружая пальцы мне в рот.

– Какое сладкое «нет», ты покричишь его для меня снова?

Кивнуть и закусить пальцы при первом долгожданном толчке под его стон и шумное дыхание, обжигающее затылок.

– Давай еще раз – «НЕТ» и громче.

– Нет, – всхлипнула и обхватила пальцы губами, закатывая глаза.

– Что «нет»? Отпустить?

– Нет, – выгибаясь, срываясь на крики, чувствуя, как уносит, как плавится и горит сознание, я уже не иду ко дну, а взорвалась там, внизу, на миллиарды звезд наслаждения, агонизирую, содрогаясь в конвульсиях счастья и похоти, затмевающей и рассудок, и логику. Где есть любовь, логика отсутствует напрочь. Только голые эмоции и дикое желание не ошибиться, верить, не соскочить с крючка, а намертво на нем повиснуть, забывая о том, что еще ни один улов не остался на удочке, как, впрочем, и не остался в живых…

***

Пускает кольца дыма в потолок, прижимая меня одной рукой к себе, а я смотрю на его профиль, и чувство тревоги внутри не проходит. Злость витает в воздухе запахом секса и адреналина, оставляя после себя только горечь и понимание, насколько он истощен за эти дни. Как будто повзрослел на несколько лет. Куда-то отходит обида, за черту, где сердце сжимается, потому что начинаешь ощущать его боль, спрятанную за какой-то каменной стеной сдержанности. Провела пальцами по его щеке.

– Я хотела быть рядом.

Повернулся ко мне и поцеловал в глаза.

– Я знаю. Прости.

И все равно не со мной, где-то там далеко в своих мыслях. Прижимаюсь сильнее, чтобы почувствовал – насколько я рядом. Не физически, а эмоционально.

– Что теперь будет?

Нахмурился и молчит, а мне страшно еще что-то спрашивать, потому что ответы могут по камню воздвигнуть стену между нами.

– Отца и мать убили. Их застрелил какой-то ублюдок за считанные часы до моего прилета. Приедь я на сутки раньше…

Теперь молчу я… тот самый момент, когда интуиция подсказывает, что пока он говорит, надо слушать… Та самая тонкая ниточка близости, умение держать паузу, где иногда соло все равно продолжает оставаться дуэтом, потому что даже тот, кто молчит, участвует не меньше того, кто говорит.

– Кто и почему, не знаю. Пока не знаю. Я должен в этом разобраться. Отец оставил много нерешенных вопросов, непогашенных кредитов.

И мы оба понимали, что он сейчас говорит лишь о вершине айсберга.

– Он знал, что ты отошел от дел, – тихо напомнила я.

– Я не могу отойти от дел, Оксана. Это не просто – взять и уволиться с опостылевшей работы.

Напряглась, чувствуя, как быстрее начинает биться сердце.

– А что это, Руслан?

– Это империя Царева, которая теперь принадлежит мне целиком и полностью со всем легальным и нелегальным бизнесом. – ответил Руслан. Спокойно, но пальцы сжали мои голые плечи сильнее.

– Ты говорил, что все это тебя не интересует, что ты далек от этого с того момента, как я появилась в твоей жизни. Ты… обещал мне, Руслан.

Затянулся сигаретой, все так же глядя в потолок.

– Есть обещания, которые невозможно сдержать, и не потому, что не хочешь, а потому что они обесцениваются, Оксана.

– Обещания, данные мне и детям, обесценились? Обещания, от которых зависит наша жизнь и твоя?

Освободилась от его рук и села на постели, потянулась сама за сигаретой, чувствуя, как меня начинает знобить. Уже не предчувствие, а понимание того, что ничего не осталось в прошлом, даже хуже: прошлое – сказка, по сравнению с тем, что надвигается на меня. На нас.

– Именно потому, что от этих обещаний зависит ваша жизнь.

Я нервно усмехнулась. Наша жизнь была бы в безопасности, если бы Руслан никогда больше не возвращался сюда и окончательно отошел от криминального мира, в котором увяз его отец по горло. Не может быть, чтобы он этого не понимал.

– Я должен во всем разобраться, найти ту тварь, что убила отца и мать. Это мое единственное желание на данный момент, и твое присутствие здесь может помешать мне.

– Найдешь, а дальше, Руслан? Спустишь курок? Как на той парковке полтора года назад? – от его слов, что мое присутствие только помеха, в горле запершило. – Или это все же твое давнее желание прийти к власти наравне с отцом? Извечная конкуренция, в которой раньше ты был просто сыном Царя, а теперь сам стал Царем?

После этих слов повисла тишина. Бывают фразы, сказав которые, сразу же жалеешь о том, что они вырвались, но уже поздно. То самое оружие, которое люди дают нам сами, доверяя свои эмоции, не предполагая, что мы используем их в тот момент, когда они меньше всего этого ожидают. Пощечина звонко рассыпалась резонансом по комнате. Моя пощечина ему. Скрипнула кровать, и я скорее поняла, чем услышала, что он встал.

– Это мое желание разобраться в том, кто убил моих родителей, мое желание оградить вас от последствий этого убийства и, да, мое желание продолжить дело отца, а не трусливо отойти в сторону. Ты или не понимаешь этого, или упорно не хочешь понимать, устраивая истерику.

Обернулась к нему, натягивая на себя одеяло.

– Трусливо? А как же мы, Руслан? Мне теперь бояться каждого шороха? Ты приставишь ко мне охрану, к Ване и Русе? Чего ожидать мне? Я надеялась…

Он резко дернул воротник рубашки, поправляя его и начиная застегивать пуговицы. Такой родной и в тоже время сильно изменившийся за эти дни, словно даже немного чужой.

– На что ты надеялась? Это был твой выбор. Добровольный. Я не тянул тебя за собой насильно, я предоставил тебе право выбора. Ты знала кто я, чем дышу, чем живу.

– Нет, – я отрицательно качала головой, чувствуя, как глаза наполняются слезами от бессилия, – ты не оставлял мне выбора. Это был твой…

Противно. Самой. Скатиться в упреки, кто и кого выбирал. Осеклась на полуслове. Руслан вдруг подошел ко мне и рывком поднял с кровати.

– Посмотри на меня, Оксана. Я не могу сейчас поступить иначе, не смогу поступить иначе и завтра, и через год. Это больше не зависит только от меня. И от отца уже тоже не зависит, – его голос слегка дрогнул, – но я смогу позаботиться о нас, доверься мне. Ты же моя женщина. Я не мог в тебе ошибаться. Ты доверяешь мне?

А в глазах тоска и отрешенность. Ни слова о том, как ему больно после смерти родителей, а я снова чувствую, как саднят надрезанные крылья и как сильно натянута невидимая нить между нами. Выдохнула и прижалась к Руслану, пряча лицо у него на груди.

– Да, я доверяю тебе.

И в эту секунду я действительно ему доверяла, очень хотела доверять.

– Оставайся в этой квартире до завтра. На тумбочке новый сотовый, в нем три номера в памяти – мой, Серого и Валенсии. Звони по нему. Свой отключи.

Я кивнула и судорожно выдохнула.

– Если что, Серый на связи всегда. Лучше бы ты не приезжала, Оксана.

Долго смотрел мне в глаза.

– Завтра вечером я отвезу тебя в аэропорт. Так будет намного спокойней.

Ему, но не мне!

– Я приехала не для того, чтобы завтра уехать.

– Ты уедешь, Оксана. Уедешь именно завтра.

Металлические нотки в голосе, и, подняв голову, я вдруг вижу совсем другого Руслана, его уже нельзя назвать мальчишкой, и Бешеным уже тоже не назовешь.

Он вдруг зарылся пальцами в мои волосы, сжимая мне виски:

– Уедешь и будешь ждать меня дома вместе с детьми. Пока ты здесь, я, блядь, ничем спокойно не смогу заниматься, – потом быстро поцеловал в губы, – мне сейчас нужно уйти решить несколько вопросов, я позвоню тебе сам.

Он ушел, а я захлопнула за ним дверь и подошла к окну, увидела, как сел за руль БМВ и сорвался с места…. заскрипели покрышки, а я невольно усмехнулась – все же машину он по-прежнему водит как Бешеный.

Я подобрала свои разбросанные вещи с пола, кинула в кресло и, завернувшись в одеяло, вышла в гостиную. Автоматически, как дома, нажала на пульт от телевизора, намереваясь пойти на кухню и сделать себе кофе, но так и застыла, глядя на экран, потому что с плоского, жидкокристаллического монитора на меня смотрело лицо Руслана. Потеки дождя на кожаном плаще, морось по черному капрону зонта и судорожно сжатые челюсти Руса крупным планом.

Кадры сменились, и теперь я увидела его уже возле вереницы машин, он придерживал зонт над головой молодой женщины во всем черном, которая садилась в автомобиль, а внизу бегущая строка: «Новый владелец многомиллионного бизнеса по транзитным перевозкам. Сын кандидата в депутаты Александра Николаевича Царева, убитого двумя днями ранее вместе с женой на углу улицы…. покинул кладбище сразу после церемонии вместе с молодой супругой. На вопросы журналистов Руслан Александрович отвечать не пожелал, а вот Лариса Дмитриевна охотно поведала, что в ближайшие дни, её муж, Царев-младший, намерен огласить свое решение о продаже компании…».

Я почувствовала, что оседаю на пол… словно сквозь вату услышала стук пульта о паркет, проследила остекленевшим взглядом, как медленно он раскололся на две части, и крышка вместе с батарейками покатились по ковру.