Я получил полный набор, комплект от смерти в подарок. Я потерял абсолютно всё, в полном смысле этого слова. Увидев себя в зеркале после, я долго смеялся. Истерически хохотал, а потом раскрошил его в ладонях, утративших от ожогов чувствительность. Долго смотрел, как на пол капает кровь и понимал, что назад дороги нет.

Потом долго искал других гайларов, потому что понимал – меня создали. Такими не рождаются. Вспоминал, как валялся у озера и смотрел в горящие волчьи глаза. Мне дали шанс на новую жизнь, и в тот же момент погрузили в бесконечный Ад. Я искал хоть какую-то информацию, но всегда натыкался на молчание. Инквизиция Ода Первого тщательно прятала любые сведения, а все, кто мог знать хоть что-то о гайларах, либо были сожжены, либо молчали и боялись. Себе подобных я нашел не скоро и совершенно случайно. Нашел своего создателя.

Того, кто объяснил мне, что я такое. Во что он меня превратил. Мы заключили с ним дьявольскую сделку, которая со временем превратилась в нечто иное.

Помню, как приполз в какую-то старую таверну на границе с Лассаром. Мрачное место на окраине мира, в голубых снегах Снежной пустыни. Я еще не прятал свое лицо и, видя, как люди оборачиваются, смотрят мне вслед расширенными от ужаса глазами, а псы жалобно скулят при моем приближении, я наполнялся горечью. Едкой и отчаянной горечью презрения к себе и ненависти к ним. Это трудно принять после того, как у меня было все и меня ждал престол Валласа, а женщины сами раздвигали передо мной ноги. Самые красивые и достойные из них, а сейчас даже шлюхи плакали от страха, увидев мой оскал и тело, покрытое шрамами. Тогда у меня еще не было достаточно красного металла, чтобы купить их тела и заставить заткнуться и не всхлипывать подо мной от ужаса и боли.

Отряд воинов Ода пировалпосле очередного мародерского набега в полупустой зале таверны, лапая костлявых, голодных шлюх, угощая их вином, играя в кости. Они ржали надо мной с того момента, как я переступил порог таверны и рухнул на стул, отыскивая в дырявых карманах монеты, чтобы расплатиться за кружку кипятка и вязкую кашу – это все, что я мог себе тогда позволить.

– Эй, Урод! Ты над нами смеешься?

– Таких надо в цирке показывать! Может, заберем его с собой и продадим Шавалу? Как думаешь, сколько монет он отвалит за этого колченогого урода?

– Да, кому он нужен? Народ от страха передохнет. Ты видел это лицо? Ночью приснится – сердце остановится!

– Эй! Уродец! Лови монетку, попугай нас. Рычать и бегать на четвереньках умеешь? Не хочешь монетку? А ее?

Один из воинов стащил с колен шлюху и подтолкнул ко мне, но она в ужасе попятилась назад.

– Кажется, она тебя нет. А если я ей приплачу, чтоб ты ее оттрахал здесь при нас? Твой член так же уродлив, как и твоя рожа? Или хоть в чем-то природа тебя не обделила?

Я почувствовал, как зверь расправляет плечи и скалится внутри, готовый превратить всех в обглоданное и растрепанное мясо.

«Не здесь. Потом. Ты сделаешь это потом».

Голос ворвался в сознание, и я вздрогнул, понимая, что слышу его только у себя в голове. Резко обернулся и встретился с горящим взглядом странного парня за соседним столом. Странного только для меня, потому что он ничем не отличался от скучающего, уставшего в дороге путника. Всплеск адреналина внутри от едкого запаха подобного мне чудовища в человеческом обличье побежал по венам и запульсировал в висках. Ноздри затрепетали от предвкушения. Несколько секунд смотрели друг на друга. Зверь, почуявший зверя, с которым можно напасть и растерзать добычу, поделив трапезу пополам. Волк услышал волка.

Мы разодрали их вместе, спустя несколько часов, и я смотрел как из-под массивных лап гайлара летят брызги из крови и обрывков кожи, как он раздирает грудную клетку и крошит мощными челюстями кости, добираясь до сердца, а потом выдрав его, швыряет мне, приглашая разделить с ним жуткое пиршество, и я разделил. Разделил, мать вашу, с диким наслаждением. Этот кайф был сродни оргазму. Их плоть пахла местью, хрустела на клыках вкусом победы и опьяняла вседозволенностью по праву сильнейшего.

Мы сожрали их, оставив только уродливые, жуткие трупы с обглоданными лицами. А потом я трахал ту самую шлюху прямо в хлеву. Она с готовностью отдалась мне за те монеты, которые я отобрал у мертвых воинов.

Со временем я осознал, что это проклятие дало мне возможности и силы отомстить. Адские силы, страшные. Теперь я мог сам сеять смерть, оставлять ее за собой кровавым шлейфом и выцарапывать зарубки на рукояти меча, насадив голову очередной жертвы на кол и сплясав победный танец. О, да! У меня был свой ритуал. Особенный. Я хорошо запомнил полет коршунов над падалью. Впервые я станцевал его там, в нескольких ярдах от таверны, когда вернулся посмотреть на трупы уже человеком. Сам не понял, как выпрямил руки, словно в полете, и кружил над телами, хохоча, как безумный. Утром жители деревни нашли их обглоданные головы, насаженные на колья, выстроенные в пятиконечную звезду. Символ веры в Иллина, которому они молились, когда мы поедали их живьем. А я уже был далеко в чаще леса, вместе с моим новым другом, который увел меня к своим, в стаю, чтобы научить быть тем, кто я есть сейчас – убийцей и хищником. Одним из них. Одним из гайларов, обращенным самим атхалом.

Мы заключили сделку, и я провел с ними несколько лет, пока атхал не решил, что обращенный гайлар готов начать нашу общую войну самостоятельно, принял свою сущность и перестал ее бояться. Я превратился в чудовище, упивающееся своей силой и уродством. Мне стало нравиться вселять ужас и питаться страхом. Власть извращает любой разум, даже самый невинный, а мой уже давно мутировал. Я был голоден. Слишком голоден на все то, что у меня забрал велеар. И я пришел отнимать все это силой, отрывать с мясом. Своё. Од Первый мне слишком много задолжал, и я возьму с процентами.

Больше я не жрал своих врагов. Я их коллекционировал и ждал, когда подберусь достаточно близко, как зверь, к самому главному из них и отомщу, уже как человек, со всей изощренностью больного психопата.

А потом я снова смеялся и плакал. Рыдал, как ребенок, который проснулся после сказочного сна в диком кошмаре, в котором самым страшным монстром оказался он сам.

Нищим, изгнанным монстром без имени и без роду. Человек без прошлого и без лица. От меня шарахались даже бездомные псины, в ужасе поджав хвосты. Но судьба – хитрая, трусливая сука, отобрав всё, она пытается восстановить баланс, подсунуть тебе что-то другое. Взамен на утраченное. На, ублюдок, утешься, не ной! Эдакая дьявольская сделка. Я получил больше, чем имел, но потерял душу. Внутри меня зияла черная дыра, персональная бездна, воронка, которая постепенно засасывала в себя все то человеческое, что оставалось во мне из прошлого. И я перевоплощался, менялся… в кого? Я и сам не знаю. Я не знаю того человека, который резал, колол и убивал, уже не на войне, а в мирное время, у себя, в тылу, среди своих, я сеял смерть на тысячи акров обледенелой земли, захватывая территорию. Да, свою собственную. Я готов был убить за нее каждого, кто становился у меня на пути. Я не знал этого убийцу, который продолжал проливать кровь рекой за куски металла, за красный металл. Опять за проклятый красный. Презренный металл…презренный цвет, опостылевший до рези в глазах.

Иногда я смотрел на свои руки и видел их по локоть в крови, а мне было мало. Недостаточно. Здесь, в этой глуши, куда никто не смел сунуться, я построил себе новую жизнь. Среди отморозков и отребья, которые пошли за мной, потому что я пообещал им свободу и потому что боялись меня. Они пошли за сильнейшим.

От ядовитой горечи одиночества и подтачивающей изнутри ненависти не спасало ничего. Ни спиртное, ни женщины, ни власть. Но все же какой это сильный стимул не развалиться на куски и не сгнить заживо! Впрочем, и себя я ненавидел не меньше. Но с этим справлялся намного лучше, чем с воспоминаниями. Я ждал. Терпеливо. Собирая себя по осколкам, учился жить заново, как когда-то ходить, снова разговаривать, есть самостоятельно. Первое время беспробудно пил, только так мог уснуть, а точнее, вырубиться хотя бы на несколько часов. Без спиртного я не спал сутками.

Потому что эта тварь снилась мне ночь за ночью. На своем белом коне. В моем замке, на моих землях. Как навязчивый бред, как дикое безумие. Я бежал от него, а он настигал меня везде, едва солнце пряталось за горизонтом. Проклятое солнце, оно напоминало мне о ней, как и монеты в моих обожжённых ладонях. Я не чувствовал их вес, мои пальцы утратили чувствительность, и ни один мадар* не мог ее вернуть, а ко мне привозили самых лучших. Шарлатаны. Жалкие и бездарные. Все сгорели на костре. Чудес не бывает. Мне перерезали сухожилия на запястьях и раздробили ноги в ту самую ночь, когда Од Первый праздновал свою победу над Валласом.

Чувствительность возвращалась только в ночи Черной луны. Так я называл полнолуния, когда мой зверь вырывался наружу и я чувствовал всеее. В тысячу раз сильнее, чем человек, острее, вкуснее.

Да, мне, мать его, все же повезло! Я стал меидом. Воином-смертником, принесшим присягу на верность Оду Первому.

Первый шаг в кровавом танце с венценосной семейкой. Инквизитор, истребляющий нечисть в землях Лассара и Валласа. Тот, кому Од доверил охранять свои земли от приспешников Саанана. От мадаров, гайларов и других порождений зла. Только где она грань между добром и злом? Люди называли Саананом меня самого и осеняли себя звездой, когда я проходил мимо их домов. Они брызгали святую воду в каждом углу своих покосившихся изб и истово молились, когда выходил за порог. Я быстро нашел единомышленников. Они все примкнули ко мне в дикой жажде уничтожить своего велеара. Так было испокон веков. Есть правитель, есть и те, кто хотят его свергнуть. Нужно только найти и дать то, чего они жаждут.

Умный вожак знает, чем сплотить вокруг себя стаю преданных псов – бросить им кусок мяса, хлеба да дамаса побольше, и они преданы тебе навек после долгих лет голода. И мы начали сеять смерть.

Красное золото. Я загребал его лопатой в полном смысле этого слова. Я и мои люди грабили каждое селение, в которое попадали, убивая всех господ, которые в нем находились. Всю знать и проклятых астрелей. Мы очищали мои земли от гнета Ода Первого и отдавали половину добычи простому народу. Теперь уже на меня молились. Как мелочна человеческая душонка. Истинная вера воспета только в манускриптах и пафосной пропаганде, на самом деле человек готов предать кого и что угодно за кусок хлеба, за жизнь своих близких. И они предавали ради тех благ, что я не только обещал, но и давал им с лихвой. Тогда как их господа болтались вдоль занесенной снегом дороги на деревьях, с набитым соломой ртом и смердели за версту, раскачиваясь от ветра, облепленные вороньем, которое тоже урвало кусок своей трапезы. Саанан накормил всех.

Миром правит похоть, власть и деньги. Всё. На этом жирная точка. И тот, кто думает иначе, может однажды найти себя полусгнившим в монастырской келье, а затем либо неистово замаливать грехи, либо омертветь окончательно. Время всё расставит по местам, а если подсобить ему увесистыми мешками драгметалла, то эти самые места будут там, где угодно мне и когда угодно мне.

Время прогнется подо мной, как портовая шлюха, оттопырив тощий зад, и я буду иметь его раком до тех самых пор, пока не придет мой час. Долгие месяцы, когда я не мог говорить и мочился под себя, как старик или младенец, научили меня терпеливо и выносливо ждать.

А потом судьба все же повернулась ко мне лицом, извечно скрытым от меня под фальшивой личиной, чтобы оскалиться в победном хохоте. Я слышу ее надтреснутый, истерический смех и понимаю, что мы смеемся вместе. Мой голос разносится по пустому дому и звенит под потолком, как колокольный звон по усопшему. Она и я победили. Какой ценой? Какая к черту разница? Победителей не судят – их награждают медалями. Из красного, мать его, золота.

«Ожидайте дня через три, идут лесом. Их ведет наш человек – Саяр. Другой отряд загоняет велеарию прямо в ваши угодья. Шанса, что они свернут нет. Наша часть сделки выполнена.

Ваш вечный должник».

Я встал с кресла и, прихрамывая, прошел к камину. Старые раны ныли от пронизывающего холода. Наклонился и помешал угли, искры огня взметнулись к потолку. Красно-оранжевые…яркие, как её волосы. Жидкое, расплавленное красное золото. Сколько раз я мысленно касался его кончиками пальцев гладил, перебирал, а потом впивался в них пятерней и выдирал до мяса. Те самые волосы, на которых помешался с первого взгляда…

Но в этом проклятом Аду я больше не буду гореть один, я стану зрителем и буду наблюдать за их агонией. Ничего не делает человека более уязвимым, чем зависимость от другого человека. А она будет зависеть от меня. Каждый её вздох, каждый шаг и телодвижение будут зависеть от того, за какую ниточку я дерну, а может, и обрублю все нити, обездвижу, обескровлю и оставлю подыхать на мерзлой земле, где даже горстка снега теперь принадлежит мне.

Я запрещал себе думать о прошлом. Запрещал возвращаться туда, где был счастливым, но таким жалким и слабым, где все еще умел смеяться и плакать. Был человеком. Любил и верил, что меня тоже любят. Она. Девочка с красными волосами.

Вспоминал, как еще долго приходил на наше место, чтобы увидеть её хотя бы издалека. Но ни разу больше она не ждала меня. Наверное, я и сам не понимал, чего хотел от неё тогда. Ведь она клялась мне в любви. Дьявол меня раздери, как она клялась своими бирюзовыми глазами, стонами и криками, бусинками пота на шёлковой коже и твердыми красными сосками, искусанными мной в порыве страсти. Клялась слезами и робкими ласками. Клялась, стоя на коленях и протягивая ко мне тонкие руки, умоляя, чтобы взял её. Я готов был поверить – меня примут любым. Потому что так должно быть, если любила…Нет! Будь она трижды проклята! Но нет! Не ждала и никогда не любила! Крутила мной, как марионеткой, усыпила бдительность. Дергала за веревочки и манипулировала так изощренно, как не смог бы ни один кукловод. Кукловод с лицом ангела, способного совратить самого дьявола.

Знала бы, сколько лет потом я ходил за ней тенью по пятам. Следил за каждым шагом. Плакал, представляя, как она в ужасе отшатнется от меня или закричит. Как и все другие. Иногда я убивал их за это. Заставлял смотреть на меня, пока остервенело трахал, и не закрывать глаза и, если дрожали от ужаса, убивал. То первое время, когда еще не умел контролировать зверя, когда еще не надел на лицо маску.

Я узнал о ней всё. Узнал, кто она такая. Одейя Вийяр. Дочь моего смертельного врага. Единственная женщина, которую я когда-либо любил. Я незримо сопровождал её везде и ненавидел себя, когда, оставаясь один, яростно мастурбировал, вспоминая ослепительно-красивое лицо и сочное тело. Когда кончал в собственные дрожащие пальцы с ее именем на пересохших губах хриплым стоном агонии, понимая, что никогда не прикоснусь к ней больше.

Пока не решил, что к ней больше не прикоснется никто. Я был на обряде венчания, среди ликующей толпы, бросающей ей под ноги цветы и скандирующей её имя. Меиды сопровождали праздничный кортеж. Смотрел, как она идет об руку с ним, и подыхал от отчаяния, в то же время предвкушая, как очень скоро разрушу её жизнь одним взмахом меча.

С каким наслаждением я вонзил клинок в сердце рыжеволосого ублюдка, который назвал мою женщину своей, а потом аккуратно отрезал ему голову, зная какая участь ждет её теперь. Почти такая же, как и моя. Добро пожаловать в мой адский мир, девочка с кровавыми волосами и глазами цвета моря. В мир отвергнутых обществом уродов. С твоей красотой – это хуже смерти. Похоронена заживо в прекрасном теле, которого никто и никогда не коснется. Мы с тобой теперь оба – смерть во плоти. Только я страшен, как Ад, а ты прекрасна, как Рай.

И сейчас я вез Одейю в свои земли, чтобы начать обратный отсчет с того момента, как она станет моей, до момента, когда больше не будет мне нужна, и я убью ее.

Трусливый Фарго Дас Ангро совершит обряд венчания, либо я заставлю его сожрать собственные кишки или скормлю их его страже.

В печали и в радости, в болезни и старости, в жизни и смерти! Пока не закопаю живьем. Нет! Не так! Пока не заставлю Ода Первого закопать собственную дочь. Я даже представлял себе, как комья грязи сыплются на ее фарфоровую кожу, как она кричит и умоляет меня не убивать, как тянет ко мне руки…те самые руки, которыми зарывалась в мои волосы, ероша их длинными тонкими пальцами.

ГЛАВА 6. ОДЕЙЯ

Я никогда не видела столько смерти. Даже после, когда она будет идти за мной по пятам, не забуду этот жуткий день моего прибытия в Валлас. Адскую дорогу через Долину пешком. Дорогу прозрения. Так я ее назвала. Потому что только сейчас я увидела, кто и чего стоит на самом деле, как человек меняется за какие-то часы до неузнаваемости.

Нас вели через снежную пустыню, прикованных друг к другу цепью, продетой через кольца в железных ошейниках, и в толстых браслетах на лодыжках и запястьях. Как свору ободранных собак. Конец цепи был намотан на мощную железную петлю у седла всадника в черной маске, назвавшегося Рейном Дас Даалом. Кроме слухов, которыми обросло это имя, история повергнутого велеара Валласа была не более, чем страшная сказка. Отец выиграл бой с неверными псами, грозившими захватить Лассар, он подарил свободу жителям Северных земель. Он объединил два королевства и восстановил мир.

Никто из семьи велеара не выжил. Безголовым призраком мертвого правителя стращали детей и рассказывали небылицы, в которые верили простолюдины и осеняли себя звездой, когда речь заходила об Альмире Даале, продавшем душу Саанану, поклонявшемся гайларам и пожиравшем младенцев в полнолуние. Мятежный меид не более, чем самозванец. Отец сжег племя валлаского узурпатора на глазах своих воинов. А я не верила в восставших мертвецов. Я тогда мало во что верила… и моя вера медленно выворачивалась наизнанку с каждой минутой этого адского плена.

Когда самозванец пришпоривал коня сильнее, нам приходилось бежать, задыхаясь и спотыкаясь, проваливаясь в сугробы. Два часа, как два столетия. Людей пугает жара и засуха, но нет ничего страшнее снега и льда. Холода, пробирающего до костей, и жажды. Мучительной и иссушающей. Вокруг мерзлая вода, а ты не можешь ее испить, потому что тебе не дают, и в воздухе свистит хлыст или меч, наказывая каждого, кто смеет зачерпнуть снег, превращая наш путь до замка Адвер в адскую пытку.

Я не смотрела под ноги, где волочились обрубленные конечности тех, кто упал по дороге, не выдержав страшной нагрузки и леденящего холода. Их не поднимали и не щадили, отрезали от остальных в полном смысле этого слова, не теряя время на то, чтобы снять железные браслеты с ног и рук. Обрубали под дикие вопли несчастных, которых оставляли умирать на дороге и истекать кровью. Когда они проделали это в первый раз, меня стошнило на снег. Потом я уже старалась не смотреть и не думать ни о чем. Только выжить и дойти в город. Мне почему-то казалось, что там все будет иначе, что там – войско Аниса, и они отобьют нас у проклятых черных шакалов, которые посмели напасть на отряд своей велеарии.

Никогда до этого я не задумывалась о том, что же на самом деле значит предательство. Я видела иные ценности, я выросла с иными представлениями о чести. Пусть я не молилась Иллину и не приняла постриг, но я с трепетом относилась к тем, кто верил.

От усталости рябило перед глазами, а туфли стерлись и промокли, и я уже не чувствовала пальцев от дикого холода. Моран поддерживала меня под локоть, когда я спотыкалась. Она растирала мне руки и иногда сыпала снег за ошейник, облегчая боль от трения. Мне казалось, кожа под ним вздулась волдырями и, когда его снимут, она облезет струпьями.